А еще я умею играть на саксофоне

      Гости начали приходить ближе к обеду. Незваные и нежданные — по крайней мере, для Паскаля это оказалось именно так.       Была суббота, и он заспался допоздна. Ласло его не будил. Проснувшись, Паскаль еще немного понежился на новой кровати, чувствуя себя, как после дня рождения, когда вчерашние подарки еще не потеряли своей новизны.       Над кроватью, в ногах, висела книжная полка, тоже купленная вчера. Паскаль любил бумажные книги, любил ощущать их вес, запах бумаги и краски от страниц, любил валяться на кровати с книжкой, а не с ноутбуком. Полка пока еще пустовала, но можно было не сомневаться, что скоро она заполнится. Напротив кровати оставили место для платяного шкафа. Ласло порывался купить любимому братишке письменный стол, но Паскаль с рулеткой в руках убедил его, что еще и стол в эту комнату не влезет, придется выбирать — либо стол, либо шкаф. Да и ни к чему в доме третий стол, когда в гостиной их два и вполне можно работать за любым из них.       Пока на месте шкафа висела большая, почти метровой высоты, фотография — лесная чаща и сбегающий по склону холма ручей, разбивающийся на уступах маленькими водопадами. Ласло эта фотография очень понравилась, и они ее купили. Сам Паскаль, без Ласло, наверное, этого не сделал бы — он не привык развешивать по стенам картины или плакаты, да и стоила она прилично. Но сейчас он был рад, что брат настоял на своем — пейзаж на фотографии был такой летний, такой мирный… и очень родной. Это было как раз то, о чем Паскаль неосознанно тосковал. И пустыня теперь не давила так своей бесконечностью и чуждостью.       Одевшись, Паскаль вышел на кухню. Жалюзи на окнах были подняты, суперсовременный кухонный стол — с одной стороны столешница мраморная, для разделки продуктов, с другой, где сидеть, стеклянная — приглушенно блестел, отражая свет ослепительно синего неба за окном. Ласло сидел у стола с тарелкой салата, тостом и стаканом сока.       — Доброе утро! — Он улыбнулся. — Хорошо спалось?       — Отлично!       — Я уже второй раз завтракаю. Присоединяйся, — Ласло кивнул на салатницу, ломтики хлеба, лежащие прямо на столе, и тостер. — Сварить тебе кофе?       — Я сам, спасибо.       Паскаль вставил в кофеварку фильтр, насыпал кофе, налил воды, и в это время раздался звонок в дверь.       — Кто бы это? — Паскаль растерянно посмотрел на Ласло.       — Да кто угодно, — как о чем-то само собой разумеющемся ответил тот, вставая из-за стола и направляясь к входной двери.       Паскаль остался на кухне. До него донеслось «Здорово», «Привет», потом Ласло сказал: «Давай, заходи!» Паскаль окончательно убедился, что пришел не почтальон и не рекламный агент и что со спокойным выходным можно попрощаться.       Ласло вернулся на кухню в сопровождении незнакомого парня, черноволосого, небритого, чуть сутулящегося, с хитроватыми карими глазами. Паскаль встал, поздоровался и представился.       — А я тебя знаю! — заявил в ответ парень. — Ты с кафедры астрофизики, Лехнеров аспирант, первогодок. А я с приборостроения.       — Очень приятно, — вежливо сказал Паскаль, — мне тебя так и называть — «с приборостроения»?       Парень громко захохотал.       — Да не, меня Люк зовут. Но ты можешь называть меня просто — Ваше Сиятельство.       Паскаль принужденно улыбнулся. В обществе записных остряков он чувствовал себя напряженно. Люк хотел еще что-то сказать, но его перебил новый звонок в дверь. Паскаль вздрогнул. Один нечаянный гость — еще куда ни шло, но теперь-то что случилось? Ласло пошел открывать, и Паскаль последовал за ним. Люк увязался следом.       Лицо второго визитера оказалось Паскалю знакомо. Кажется, это был кто-то из тех, с кем Ласло успел его на ходу познакомить в институте. Вот только вспомнить, как его зовут, Паскаль не мог.       Он поздоровался с Ласло, потом пожал Паскалю руку.       — Добрый день! Ну что, Паскаль, освоились на новом месте?       — Да что ты так официально! — возмутился Ласло. — Клод! Это же мой брат! Могли бы и на ты!       — Твой брат — не твое второе я, — с улыбкой возразил Клод. — Познакомимся ближе — возможно, перейдем на ты.       Вчетвером они сели пить кофе. Одного табурета не хватило, и Ласло прикатил из гостиной компьютерное кресло. Сначала разговор вертелся вокруг общих тем, потом вниманием всех завладел Люк, принявшись рассказывать, как он летом путешествовал автостопом по Неваде и Калифорнии.       Часа через полтора в дверь опять позвонили. Паскаль посмотрел на Ласло с вопросом в глазах. Происходящее начало отдаленно напоминать ему какую-то комедию или юмористический ролик, где из машины один за другим вываливаются двадцать человек подряд.       Нового гостя, Паскаль, к своему великому облегчению, помнил. Звали его Стивен, они с Ласло при Паскале обсуждали в институтской столовой какую-то проблему, сыпля мудреными химическими терминами.       — Ну, как ты тут? — спросил он Паскаля, словно старого знакомого. — Адаптировался? Как тебе здешний климат?       Кофе закончился, и Ласло запустил кофеварку снова. Стивен выложил на стол пакет с кексами. Люк завладел тостером и, нарезав весь оставшийся хлеб, с видом профессионального повара принялся жарить тосты.       А когда раздался четвертый звонок, Паскаль понял, что ролик в самом деле воплощается в жизнь.       Новые лица возникали чуть ли не каждые десять минут. Почти все вновь пришедшие обращались к Паскалю по имени, а многие и на ты, как будто давно его знали. Не успел Паскаль ответить на рукопожатие невысокого, как и он сам, японца, мельком подумав, что, кажется, совершенно не обязательно было изучать способы приветствий в разных странах, не успел ответить шоколадно-смуглому индийцу, нравится ли ему Стренджтаун, как уже пришлось повернуться к белобрысому парню, чьего имени он не расслышал — то ли Йозеф, то ли Йожеф. Тот интересовался, видел ли Паскаль местные достопримечательности.       — Обязательно посмотри танцующие фонтаны, — с жаром говорил он, держа Паскаля за руку повыше локтя, — музей современного искусства — очень интересная архитектура, вот увидишь, — и памятник углероду. Но самое-то интересное, конечно, не это. Ты в курсе, что недалеко от Стренджтауна есть закрытая военная база? — Парень понизил голос. — Так вот, прямо возле нее лежит разбитая летающая тарелка. Естественно это тоже закрытая зона, все засекречено, но что там по ночам светится фиолетовым, каждый ребенок знает. Вот бы что сфотографировать!       Паскаль слушал, стараясь вежливо высвободить свою руку из его пальцев. Он не любил чужих прикосновений. Вернее, он с первой встречи бессознательно, по непонятным ему самому критериям, делил людей на своих и чужих. И не любил прикосновений чужих.       У входной двери звучный женский голос пропел:

Самолет летит, колеса стерлися, А вы не ждали нас, а мы приперлися!

      — Наталья! — обрадовался Ласло. — Уже приехала!       — И, как вижу, с корабля на бал попала! — откликнулась, входя, коренастая плотная женщина со старомодным узлом бронзовых волос, в которых блестели ниточки седины. — Всем привет! А это что за прекрасное дитя?       — А это мой родной брат Паскаль! — с гордостью объявил Ласло.       — По виду я бы сказала — племянник. Тебе сколько лет?       — Двадцать два, — ответил Паскаль, с досадой и смущением чувствуя, что краснеет.       — Да ладно? Я б тебе больше семнадцати — ну, ладно, восемнадцати, — не дала.       — А что — он совершил тяжкое уголовное преступление? — вклинился Люк.       — Отыди! — отмахнулась Наталья. Она, кажется, хотела еще что-то спросить, но тут в гостиную с веселым: «А мы сегодня в полном составе!» вошла невысокая женщина с песочно-светлыми волосами, подстриженными, как у королевского пажа. Следом за ней появились мужчина сурового вида с прямоугольной корзиной в руке и двое толкающихся, болтающих, смеющихся детей — мальчик и девочка.       Мужчина коротко пожал Паскалю руку, представился Дирком, сказал несколько неизменных общих слов о Стренджтауне и понес корзину на кухню. Дети, слава богу, побежали за ним.       — Ну, здравствуй, наконец-то! — сказала женщина, беря Паскаля за обе руки.       — Меня зовут Дженни. Рада тебя увидеть!       Странно, все приходящие обращались к Паскалю по-дружески, как давние знакомые, но только Дженни вызвала такое чувство, будто он знает ее много лет. Он бы, наверное, так и продолжал стоять, не отнимая рук и чувствуя тепло, идущее от ее ладоней, но его снова окликнули: «Эй, Паскаль! Иди познакомься!» А Дженни направилась на кухню к Дирку, на ходу распоряжаясь, чтобы пирог с мясом ставили разогревать, а яблочный пока не разворачивали — он еще теплый.       — Вальтер Вандерберг, — представился вновь пришедший, протягивая Паскалю руку с длинными, выкрашенными в темно-синий цвет ногтями. Впрочем, цвет ногтей Паскаля не волновал — он про себя радовался, что гость хотя бы не забыл представиться. А то Паскаль уже начал чувствовать себя, как подросток на юбилее двоюродной бабушки, куда съехались все родственники, встречающиеся раз в десять лет, и все восклицают: «Здравствуй! Как ты вырос! Ну, как дела? Учишься хорошо?» А ты стоишь и думаешь: «Боже, кто все эти люди?»       Кухня и гостиная были полны народа. Дженни нарезала пироги, Ласло заварил чай в огромном чайнике. Те из гостей, кому не хватило стульев, расселись по подоконникам, Люк оседлал низенькую, в две ступеньки, лесенку, стоящую у стеллажа с книгами. Пироги Дженни исчезли за пару минут, и Ласло заказал пиццу. Голоса сливались в нестройный шум, в котором с трудом удавалось различить отдельные фразы.       — Хельги — это изначально не имя. Хельги означает вождь…       — Приезжаем — жара страшная. Нас сразу ведут за стол, на столе огромное блюдо мяса — традиция. Я: «Да вы что? Как?!» — ну, ясен перец, в такую жару кусок в горло не полезет. Ша, спокойно! Наливают мне стопку водки…       — Внутривидовая агрессия жесткие формы принимает крайне редко. У животных есть ритуалы поведения, своего рода символы, сигналы, которые ее останавливают…       — Около четырехсот восьмидесяти миллионов лет назад столкновения астероидов в Солнечной системе были обычным явлением. Они случались раз в сто чаще, чем сейчас…       — Ричард, немедленно прекрати брызгать Лори водой!       Паскаль незаметно вышел во двор и по наружной лестнице поднялся на плоскую крышу дома. Здесь стояли два шезлонга и легкий плетеный столик, к ножке которого притулились несколько бутылок из-под пива. Возле невысоких перил, огораживающих люк, ведущий на крышу из дома, почему-то валялась сигаретная пачка. Солнечные лучи, падая сквозь ажурные опоры наблюдательной вышки, похожей на недостроенную телебашню, расчерчивали все предметы геометрически четкими тенями.       Вышку эту Ласло возводил в течение нескольких лет, и сейчас в ней было четыре яруса. Больше он решил не добавлять, чтобы конструкция не сделалась слишком шаткой для наблюдения за звездами через телескоп.       Паскаль постоял немного под нижним ярусом, задумчиво выстукивая по краю металлической лесенки замысловатую дробь, а потом забрался наверх.       Четыре этажа плюс сам одноэтажный дом — высота не слишком значительная, от силы тринадцать-шестнадцать метров. Но дом Ласло стоял на холме, поэтому верхняя площадка его наблюдательной вышки была, наверное, самой высокой точкой в городе. Паскаль остановился рядом с телескопом, накрытым чехлом от солнца, и стал разглядывать раскинувшийся внизу Стренджтаун.       Отсюда было видно весь город — разноцветные крыши коттеджей, рассыпанные пестрой мозаикой вдоль второстепенных улиц, приземистые башни топливных емкостей за западной окраиной, трех- и четырехэтажные дома центра, сверкающие на солнце оконными стеклами, белые корпуса института на противоположном краю города, чуть туманящуюся в горячем воздухе гигантскую чашу телескопа Ребера за ними и темно-синие прямоугольные поля фотоэлементов солнечной электростанции за городом на востоке. Дальше лежали красноватые пески с единственным скальным выходом справа, на северо-востоке, образующим правильную окружность, похожую на древний кромлех. Еще дальше и левее, к северо-западу, почти на пределе видимости можно было разглядеть строения и ангары военной базы. А за ними расстилались сплошные пески — до самого горизонта, подернутого синеватой дымкой. И казалось, что там, за ним, нет дорог, лесов, полей, городов — как будто там земля смыкается с небом.       Небо, светло-голубое у горизонта, к зениту наливалось такой глубокой синевой, что казалось, будто она затягивает, как омут.       Паскаль отвел взгляд от неба и стал всматриваться в едва различимую военную базу. Что-то там поблескивало и дрожало в лучах солнца, но что — обломки ли той летающей тарелки, несколько сгрудившихся автомобилей или просто мусорная куча, — было не различить.       Солнце нещадно пекло спину, плечи и голову. Волосы накалились, как проволока — дотронься до макушки и обожжешься. Паскаль спустился на третий ярус и сел там в тени от верхней площадки. Даже здесь доски были теплыми.       Сквозные металлические ступени негромко загудели под чьими-то легкими шагами. Паскаль выглянул через край площадки. К нему поднималась Дженни.       Она села напротив, подобрав под себя ноги, и заглянула Паскалю в лицо. Волосы у нее были, как речной песок или прожилки на древесном срезе, а глаза — серо-голубые, светлые по краю радужки и темнеющие, становящиеся почти синими, к зрачку. Возле глаз были видны тонкие морщинки. Внизу, в доме, когда Дженни только подошла к нему познакомиться, Паскаль подумал, что она ненамного старше него. Но сейчас понял, что Дженни по возрасту ближе к Ласло и ей не меньше тридцати пяти.       Паскаль опасался, что она начнет расспрашивать, почему он ушел, и звать его обратно в дом. Однако Дженни спросила только:       — Устал?       — У меня уже в голове мутится. Не могу, когда в доме столько народа, — признался Паскаль неожиданно для самого себя. И покраснел, осознав, что это прозвучало, как жалоба, и к тому же гостья может принять его слова на свой счет.       Но Дженни и не подумала обидеться.       — Да уж, тебе сегодня повезло так повезло. Такая толпа собралась… — понимающе сказала она. — Да еще ты для всех человек новый, все считают своим долгом проявить к тебе внимание. Сколько раз тебя сегодня спросили, нравится ли тебе в Стренджтауне? — На лице Дженни появилась лукавая улыбка.       Паскаль рассмеялся. Рядом с Дженни ему было почти так же легко, как с Ласло, хотя он сам не знал, почему. То, что она человек добрый и открытый, он почувствовал еще в ту секунду, когда она, здороваясь, взяла его за руки. Но дело было даже не в этом, ведь никто из пришедших сегодня не показался Паскалю замкнутым и злым. Просто в ней было что-то притягивающее, что-то такое, отчего с ней было тепло.       Дженни рассказывала, как они с Дирком, только-только устроившись на работу в Стренджтаунский институт, познакомились с Ласло — молодым бесшабашным Ласло, спускавшимся на спор в Чертов Колодец и гоняющем на байке со скоростью звука. А Паскаль слушал и думал, как все-таки хорошо, что Дженни пришло в голову забраться к нему на вышку.       Он не мог определить, по какой причине Дженни кажется ему близким, почти родным человеком. Но когда он смотрел на нее, в памяти всплывало полузабытое старомодное слово «сердечность».       Когда Дженни встала, Паскаль тоже поднялся на ноги.       — Пойду, — сказала Дженни, — а то Рики с Лори отправятся меня искать. Ты идешь?       — Чуть попозже.       — Ты только не перегрейся. Очень уж здесь жарко. — Дженни, обеими руками держась за перила, стала осторожно спускаться.       До Паскаля вдруг дошло.       — Подождите! — Он сошел на несколько ступенек вниз, поравнявшись с ней. — Вы… Мне показалось… Вы боитесь высоты?       — До смерти боюсь, — просто, с легкой улыбкой призналась Дженни.       — Давайте я пойду впереди.       Он довел Дженни до последнего лестничного марша, находящегося уже в доме, и она остановила его:       — Спасибо. Ты меня спас! Дальше я сама.       Паскаль вернулся на вышку. Солнце склонялось к горизонту, и его лучи теперь простреливали площадку насквозь, тень ушла в сторону.       Посидев еще немного, Паскаль спустился в дом и остановился на нижней ступеньке лестницы.       Кухня и гостиная гудели хором голосов, как пчелиный улей в солнечный летний день. Если бы слова и фразы стали вдруг видны, будто льняные или шелковые нити, можно было бы увидеть, как в теплом воздухе над головами сплетаются ленты удивительных кружев.       Вальтер, сидящий на подоконнике, подвинулся и приглашающе похлопал ладонью рядом с собой — садись.       — Эй, Паскалю чаю налейте! — крикнул Йожеф в сторону кухни. Оттуда по цепочке передали дымящуюся чашку. Дирк, не прерывая разговора со Стивеном, протянул Паскалю начатую пачку печенья. Паскаль устроился поудобнее, прислонившись спиной к краю оконного проема.       Теперь, когда не нужно было снова и снова здороваться и отвечать на вопросы, напряжение, сковывавшее Паскаля, рассеялось само собой. Неторопливые разговоры текли, сходясь и разбегаясь, как ручьи; можно было вступать в них, а можно было не вступать. Никто не тормошил Паскаля: «Ты чего такой молчаливый? Чего ты такой хмурый? Странный ты какой-то!» И Паскаль вдруг подумал, что это и есть те самые люди, с которыми можно вне работы обсуждать излучение Беты Центавра. А можно просто спокойно молчать.