***
Волчонок вернулся из Румынии две недели спустя, когда устроил остатки своей семьи. Вернулся, и заявил, что больше не в состоянии поддерживать своё взрослое тело, так как со смертью Детей Звёзд лишился большей части своего запаса пламени, и на поддержание возраста оно уходит почти полностью. А ещё сказал, что возврат в детское тело из-за чего-то там будет болезненнее обычного, и после этого ему придётся мириться со своим возрастом. На следующее утро Леонардо ушёл в бункер, чтобы отменить технику. Виктор собирался за ним последить через камеру, установленную в подземном помещении, но… через уже пять минут просто закрыл видео. Не выдержал зрелища того, как сын на голом полу изгибается от боли, и воет в голос, размазывая смешанные с кровью слёзы, что текли из глаз по щекам. Киллер никогда не видел, чтобы Волчонок орал от боли. Тот всегда терпел молча, что угодно. Бывало, не мог сдержать рефлексы и гнулся до хруста в суставах, бывало. Но молча. А тут…. Правда, мужчина подозревал, что дело не совсем в физической боли, а в том, что его предположение оказалось верным, и Волчонок сдерживал эмоции из-за Рады. А сейчас она была далеко и при малейшем напряжении чувств, то есть физической боли, лавину прорвало. И как это было удобно, ведь все чувства можно было списать на боль физическую, даже в собственных глазах, ловко обманув себя в первую очередь. Нет, всё же он не мог убить друзей…. Или Мог? Но, в любом случае, смотреть на это было весьма и весьма неприятно. И не только в моральном плане, потому что взрослое тело Леонардо плыло и плавилось, буквально выгорая в пламени Неба. Виктор боялся представить, что ощущал в тот момент его сын. Весь день у него не выходили из головы те пять минут видео, которые он посмотрел с утра. Отказался есть, и только нервно пил кофе, погрузившись в дела, чтобы отвлечься. Это сделать удалось, но когда Виктор их закончил, выяснилось, что прошло больше восьми часов, а Волчонок из подвала так и не выполз. Он, конечно, заработался и мог и пропустить, но и Матео сказал, что сын не поднимался. Разумеется, это Волка очень обеспокоило, и он поспешил спуститься в бункер. Зрелище, открывшееся ему, заставило сердце неприятно сжаться. Мужчина привык к взрослому сыну, ко взрослому ответственному самодостаточному и сильному мужчине, даже не смотря на то, что иногда он видел его в теле мальчишки. А тут… просто ситуация, наверное, была такая. Волчонок лежал на полу, свернувшись калачиком, и загнанно дышал. В тот момент он казался таким тонким, хрупким, ранимым, маленьким, что мужчине никак не удавалось загнать проснувшуюся жалость в глубины себя, а Волчонок, как и сам Виктор, крайне не любил это чувство. Он был в сознании, но смотрел в никуда пустым, равнодушным взглядом. На щеках засохли, и наверняка неприятно стягивали кожу, слёзы. Он был в одних мешковатых, теперь ставших слишком большими штанах, а потому шрамы на спине было видно хорошо. Они были налитыми кровью, и воспалившимися. И ещё бы! Когда их так резко и сильно растягивали. Весь вид снова мальчика, был болезненным и опустошённым. И сколько он часов так пролежал было не ясно, так что киллер пожалел, что не пришёл раньше. Пол-то холодным был, да и вообще… Виктор поставил трость к стене, подошёл к сыну, и, ловко наклонившись, прошептал: - Эй, малыш, ты ведь знаешь, что у меня в руках уже не та сила, да и в ногах тоже. Без твоей помощи – не подниму. - Позови кого-нибудь и всё. – Охрипло, явно сорванными снова связками отозвался Леонардо. Киллер вздохнул от облегчения: сын был в сознании, и адекватен. - Ну уж нет, сына-то я дотащу сам. – Фыркнул он. - Шевелиться не хочу. – Признался наёмник безразлично. - Надо, малыш. Надо. Я тебе не позволю остаться тут. – Возмутился Волк наигранно, и тут же ласково и заботливо прибавил, проводя по спутанным, влажным от пота, волосам Волчонка: - Давай, цепляйся. – Тот вздохнул, но послушно, хоть и слабо, обхватил мужчину руками за шею, и ногами за торс. Киллер с кряхтением поднялся на ноги, и ловко перекинул мальчишку с разумом старика себе за спину, подхватывая руками под коленками и помогая держаться на себе. И они отправились в до-олгий путь на второй этаж из подвала. У стены Виктор прихватил трость, но даже с ней под весом, со своими протравленными ядом мышцами, едва держал, в общем-то, не большую ношу. - Прости. – Услышал он тихое из-за плеча. - За что? - За то, что доставляю столько хлопот. И спасибо, что терпишь. - Зато с тобой не скучно. – Хмыкнул Виктор. До комнаты Волчонка они добрались лишь спустя полчаса. В душ хозяин помещения идти отказался, ссылаясь на то, что если уйдёт туда, то утопится. Так что киллеру пришлось просто скинуть его на кровать. После он собрался уйти, чтобы не мешать уединению, но… Леонардо внезапно тихо попросил остаться. Чтож, был ранний, но всё-таки вечер. Сын оставался с ним и не раз, когда он не хотел погружаться в тяжкие и печальные ночные думы, а потому он не видел препятствий, чтобы остаться один раз с Волчонком. Он молча помог устроиться тому под одним одеялом, а сам достал другое, уместившись на другой стороне большой, особенно для ребёнка, кровати. Несколько минут спустя он лишь выдохнул, когда почувствовал холодный лоб сына, ткнувшийся ему в плечо. Тихие судорожные вздохи, шмыганья носом, и стремительно намокавший рукав, Виктор и вовсе решил не замечать, и забыть о них при первом удобном случае…. Но всё равно одна мысль ему в голову пришла, странная, как и тот, к кому она относилась: «вечный ребёнок, вечный старик - вернулся к началу». Забылся Леонардо лишь через несколько часов, а уснул и того позже. И проспал… двое суток. Естественно, что первое, что спросил Виктор у пришедшего в себя сына, это чем он собирается заняться… после всего. Тот просто ответил, что к телу не привык, и двигаться в нём так же как во взрослом не способен, ибо другой вес, рост, сила в мышцах и тд, поэтому в первую очередь он намерен потренироваться. А потом… потом вернуться к деятельности наёмника. Так и случилось. Первые недели Волчонок тренировался чуть ли не до кровавого пота. Ел раз в день, чтобы не отвлекаться от тренировок. Спал часто там, где падал без сил. Даже если это случалось на улице, даже не смотря на то, что там была поздняя осень, и часто шли дожди. И злился, если его пытались перетащить хотя бы под крышу. Он бегал, прыгал, отжимался, пытался что-то сделать со своим пламенем, исполнить какие-то техники, но…. Виктор наблюдал и понимал, что Леонардо не мог. Пламени не хватало. Сил - тоже, или травмы мешали. Волчонок некоторое время пытался натренировать повреждённую руку, чтобы вновь сражаться двумя ятаганами. Но, скорости не хватало, силы удара тоже, а при резких движениях выбить меч из руки ничего не стоило. Он вообще скорее мешался. Травма перебитого запястья действительно сказывалась, а ведь и раньше была тяжёлая травма плеча, которая тоже мешала. Леонардо сумел развить травмированную кисть для того, чтобы легко, как прежде держать в ней пистолет, чтобы лазить по скалам или стенам, на которых было за что зацепиться. Но, подтянуться на левой руке столько же раз, сколько на правой, у него не выходило. Был какой-то предел, после которого приходила боль. И это не удивительно, учитывая, что все ткани в руке были стянуты скобами Прорыва Точки Ноля, и часть кости и вовсе была заменена этой техникой. В общем, однажды, когда приходил есть, наёмник признался отцу, что отныне шесть минут двадцать восемь секунд – это предел, в который он может, как раньше, сражаться мечом в левой руке, против противника среднего мастерства и силы. Для него это было почти приговором, и Волк очень хорошо это понимал. Да, а ещё мужчина понял, что сын действительно непонятно по какой причине, но лишился большей части своего запаса пламени. И техники, которые раньше были для него элементарны, теперь зачастую выходили кое-как, вытягивая все силы, или и вовсе не получались. Волчонок от этого злился, истерил, избивал кулаками землю, будто это она во всём виновата, даже кричал, а потом пробовал снова и…. Снова провал. И снова, и снова. Мириться ему не хотелось, и он продолжал истязать своё тело понятными одному ему тренировками. А может просто пытался забыться в усилиях, погасить в них боль? Не важно, ведь, похоже, что у него не получалось. И некоторое время спустя он прекратил, констатировав, что пик силы остался позади безвозвратно. Гордость Волчонка, да и не только она, но и вся его жизнь претерпевала очень болезненные удары от судьбы. Вместо тренировок он стал подолгу сидеть у озера, словно чётки, перебирая в руках странные длинные бусы, которые носил на бедре. Он смотрел на них, то пустым и безразличным взглядом, а то и с ненавистью, и… пил. Да, он стал много пить. И любимым ликёром часто не ограничивался. Леонардо вообще замкнулся в себе так, что из него и слово вытянуть было трудно. И говорил он так с таким выражением лица, будто делает одолжение, что произносит звуки. Сразу становилось ясно, что говорить он не желает ни о чём и ни с кем. Однажды Волк не выдержал смотреть на такого сына, и всё же решил попытаться развести его на разговор. Он думал, что тот пьёт из-за потери друзей, ну или, хотя бы, способностей, но всё оказалось гораздо прозаичнее. Тот неохотно, но разъяснил ситуацию, в которой оказался. Он был старцем, который много лет воевал, который тысячу лет, хоть и по другому летоисчислению, но правил целым миром, у него давно есть внуки, и он привык ко взрослой вольной жизни её хозяина. То есть привык тусить, увлекаться девочками, и не только ими, да и вообще забываться различными способами. А теперь он заперт в теле одиннадцатилетнего мальчишки, и ему ни баров, ни дискотек, ни ночных клубов, ни девочек, ни секса с ними – не видать. Леонардо признал себя избалованным, и честно говорил, что ему не хватает морального и физического блуда, который во все времена отлично помогал ему… забываться. Эту утрату он и переносил тяжело. Виктор сначала думал, что ему вешают лапшу на уши, но Волчонок ему объяснил, что сейчас чувствует только ненависть по отношению к предателям, унижение от собственного бессилия и потери былой боевой формы, а ещё острое одиночество. Потеря же, по его словам, должна была дать о себе знать, и отразиться на моральном состоянии, вызывая настоящее безумие, лет пять-семь спустя, когда гнев утихнет, не раньше. А пока он успешно смог подавить в себе эти эмоции. Мужчине во время разговора, пришла одна мысль о том, как он мог помочь сыну с его проблемой. Хоть чуть-чуть… И всё же он не мог не заметить ему, что Леонардо стал много пить. Но тот лишь хмыкнул, протягивая отцу бутылку любимой марки биттера, и прося внимательно зачитать состав. Виктор сделал это несколько раз, и дошло до него не сразу, а когда дошло…. Он не смог не воскликнуть: - Подбор травок, целебные свойства которых имеют накопительный эффект для твоего организма?! – Киллер в отставке вскинул брови. - Со временем микроэлементы накопятся в организме, и станут мощным постоянным обезболивающим…. Как раз лет через пять-семь… - Как раз тогда, когда и разум, и тело станут совсем сдавать. Это здорово поможет оттянуть время ещё чуть-чуть. – Кивнул его сын. – Да, этот напиток не только помогает расслабиться и успокоиться, но для меня ещё и полезен. Так что можешь не волноваться, я себе не наврежу. По крайней мере, не так. Однако вскоре странное, заторможенное состояние наёмника ещё сильнее ухудшилось. Просто новая навязчивая идея взбрела в его голову: он изо всех сил пытался уничтожить бусы. Как сумасшедший, одержимый, он пытался их расколоть, расплавить огнём и кислотами, расщепить в вакууме, разобрать, закопать, потерять, утопить, но…. Снова ничего не выходило. Бусы были не простые. Сильно не простые. Повредить длинную цепь не получалось. А если он их закапывал, или топил, то… несколько часов спустя, так же, как одержимый, с совершенно безумным выражением лица, он их откапывал, или доставал со дна. Один раз он попытался отправить их по почте кому-то в подарок, но посылка вернулась через три дня, которые владелец провёл без еды и сна, лишь раскачиваясь на одном месте, словно сумасшедший. Он пытался уничтожить их своим чёрным пламенем или заковать в лёд Прорыва Точки Ноля, но снова безрезультатно. А закончилось всё попыткой повеситься на этих же «сатанинских» бусах. Неудачной попыткой. Крупные бусины просто не позволили петле затянуться, когда Волчонок шагнул с табуретки, а цепь под его весом, просто разрезала стальной турник, в то время как шею не тронула, и её хозяин свалился на землю. И смеялся, смеялся, смеялся…. Не замечая красноватых слёз на собственных щеках, горьких, обиженных… Виктору было совсем не смешно. Он прекрасно видел внутренних демонов, которые разъедали его сына изнутри всю его жизнь, но особенно активизировались в последнее время. Тот ведь, хоть и знал благодаря интуиции, скорее всего, что попытка самоубийства будет неудачной, а всё равно повеситься пытался. Мужчина из убеждений остановить его не пытался. Считал, что не вправе, или что Волчонок достаточно разумен для того, чтобы даже такие поступки были чем-то обоснованы. Виктор всё-таки сделал сыну замечание о ценности жизни. Но тот снова рассмеялся, и вроде невпопад, а всё же ответил, косвенно сообщив о причинах поступка: - Мы были вместе так долго, что приросли друг к другу душами. Теперь они меня предали, бросили, ушли. И я чувствую себя безногим, безруким, безголовым и бессердечным кретином, который потерял всё, включая самого себя. Да, потерял всё, что только можно было из того, что ценно для души. А эти чёртовы бусы потерять не могу! – Леонардо снова загоготал. – Было бы идеально, и иронично, и поучительно, если бы я на них повесился. Но… они даже это предусмотрели, ублюдки. Хорошо меня знали, твари. Были уверены, что попытаюсь, не иначе. Ненавижу! – Он вдруг обозлённо в бессильной ярости, лупанул по земле кулаками так, что та разошлась в небольшую трещину, а в земле появились неглубокие воронки. Была и ещё одна «попытка самоубийства». В один из вечеров Виктор застал сына в одной из гостиных, с приставленным к виску револьвером, и взведённым курком. Тут уж и нервы киллера не выдержали: он ворвался в помещение, и попытался остановить сына, но…. Тот только рассмеялся, дёрнув за спусковой крючок. Раздался щелчок… и ничего. Револьвер оказался пустым. Волчонок кивнул отцу на кресло напротив себя, и заговорил: - Знаешь, у русских есть такая игра, она так и называется «Русская рулетка». По правилам игры в пустой барабан револьвера заряжается один патрон, потом барабан несколько раз проворачивается так, чтобы игроки не знали, где располагается единственный патрон. После этого игроки по очереди подносят ствол револьвера к голове и нажимают на спусковой крючок. В зависимости от договорённости, количество патронов может быть от одного до пяти в шестизарядном револьвере. Глупая игра на нервы, но и жутковатая. – Наёмник говорил, заряжая револьвер одним патроном. – Пощекотать нервишки, испытать себя и удачу…. Но мне не нравится в неё играть. Знаешь, почему, отец? – Виктор понятия не имел, но то, к чему клонил сын, ему однозначно не нравилось. – Я покажу. – С этими словами Койот, крутанул барабан пару раз, и, закрыв глаза, снова приставил дуло к виску, нажимая на спуск. И снова раздался щелчок. Мужчина передёрнулся, в то время как Леонардо оставался предельно спокоен. Он крутанул барабан ещё несколько раз, и снова спустил курок. А после щелчка ещё трижды повторил процесс, доводя до пяти неудачных попыток застрелиться. – Как думаешь, это везение? – Спросил он. - Может, ты отложишь пистолет, и прекратишь трепать мне нервы, сын? – Строго поинтересовался Виктор. Наёмник улыбнулся: - Извини, я себя не контролирую. – Развёл руками он, и принялся заряжать пистолет ещё четырьмя патронами, тем самым оставляя себе минимум шансов. Киллер с трудом удерживал себя в кресле, заставляя себя смотреть, а не пытаться сбежать от демонов сына, которые толкали того в бездну. Защищать же его от самого себя было бесполезно. Если он хотел застрелиться – застрелится в любом случае. Найдёт способ, даже если его сковать по рукам и ногам. Волчонок тем временем снова покрутил барабан револьвера, и снова нажал на спусковой крючок. Мужчина, не выдержав, зажмурился, но снова услышал лишь щелчок осечки. А потом снова, и снова. Опять до пяти раз. – Это уже больше похоже на дьявольское везение. У меня только один шанс из шести, но он всё равно выпал мне пять раз подряд. Виктор открыл глаза, и увидел, как Леонардо заряжал в револьвер последний патрон… - Сынок… - Я никогда не боялся Смерти, отец. И смею считать себя её другом. Но сейчас…. Сейчас я желаю её всем своим существом. Знаю, тебе неприятно смотреть на моё безумие, но прошу, не мешай. Можешь уйти. Можешь смотреть. Но не останавливай меня. – Наёмник смотрел на отца из-под бровей, и того снова пробрала внутренняя дрожь. Он бы сказал ему в тот момент о многом, о ценности жизни, о том, что она вся ещё впереди, о том, что будут и в его, Волчонка, жизни и радости, такие, как рождение детей…. От последней мысли киллер и осёкся, и решил промолчать: иногда он забывал, что сын был старше его самого раз в восемь, и многое в его жизни уже было. Он так и не узнал точно, был ли Леонардо женат и сколько раз за долгую жизнь, и были ли у него дети кроме Ричарда. Он так и не решился спросить, скольких же он потерял, и…. Да и вообще, прожить такую жизнь, какую прожил его сын, было дано не каждому. Волчонок, стоило признать, наконец, был стариком, намного более опытным, чем сам Киллер, а потому имел право делать со своей жизнью всё, что посчитает нужным. Он не имел права ему указывать в этом. Однако Виктор всё же был отцом Леонардо, а потому заставил себя смотреть. Тот не раздумывал. Приставил полностью заряженный револьвер к виску, и, глядя в пустоту, выстрелил…. Попытался это сделать. Но снова прозвучал щелчок осечки. Наёмник судорожно нажимал на спусковой крючок снова и снова, и снова, и снова, уже не крутя барабан бессмысленно. Барабан провернулся и шесть, и двенадцать, и тридцать раз…. Но осечка следовала за осечкой. Виктор невольно вздохнул с облегчением от понимания, что просто револьвер вышел из строя, сломался, однако…: - Думаешь, сломан? – Спросил Леонардо, и, не дожидаясь ответа, не глядя, вытянул в сторону руку, после чего шесть раз нажал на спусковой крючок. Вопреки ожиданиям, раздалось ровно шесть оглушительных выстрелов, а в крепкой двери, в которую наёмник и целился, застряло шесть пуль. – Как видишь, всё прекрасно работает. Это просто мне высшие силы не позволяют уйти за Грань Смерти. – Его рот исказила горькая ухмылка, с которой он за последующие три часа попытался застрелиться всеми пистолетами, которые нашёл в доме. Но ни один так и не сработал, если был направлен на Леонардо, включая любимый пистолет Виктора, и парные стволы самого наёмника. Вечером того же дня Койот, ткнувшись в плечо отцу, как обиженный кем-то ребёнок, тихо жаловался, что хоть и не бессмертный, а ни убить себя, ни даже попросить кого-то убить его, не сможет. Это просто не сработает. И даже если он воткнёт себе нож в сердце, всё равно не умрёт, ведь то в большей части было мертво…. Н-да, и где тот молодой человек, что идеально контролировал эмоции при близкой женщине и её маленьком сыне? Куда он делся?! Бывший киллер вздохнул, и отцовской волей потребовал, чтобы сын шёл за ним: ему было чем порадовать Волчонка, чем отвлечь. Дело в том, что пока тот пытался уничтожить бусы, он сидел в химической лаборатории, и заканчивал один интересный проект, которым занимался ещё в те времена, когда Леонардо учился контролировать пламя на острове Воскрешения. Тогда он задумался о том, что его ученик разумом гораздо взрослее сверстников, а нормальное физическое половое взросление могло помешать ему в работе. И Волк попытался придумать, как ускорить процесс взросления. Но потом выяснилось, что он сыну был ни к чему, ведь тот обошёл этот вопрос с помощью пламени. Однако теперь этот проект снова был актуален, и Виктор, с помощью идеи наёмника, а тогда ученика о добавлении в химические соединения жидкого пламени, смог закончить проект. С ним он и решил ознакомить не совсем адекватного сына. Тот действительно заинтересовался. Его не очень устраивали сроки, но… это всё же было лучше, чем ждать естественного взросления, пережидая все попутные неприятности. Так что он с готовностью принял первую порцию зелья. То было рассчитано на четыре порции. После приёма первой, в течение недели - двух организм принявшего взрослел на полтора-три года, в зависимости от особенностей. И последующие годы возраст не менялся, а человек должен был принять следующую порцию, через столько времени, насколько он повзрослел. После чего процесс повторялся. То есть, приняв первую порцию, Волчонок в свои одиннадцать должен был выглядеть на двенадцать-тринадцать. Когда он выпьет следующую порцию в двенадцать-тринадцать лет, он должен выглядеть на пятнадцать-шестнадцать, ну а в этом возрасте, повзрослеть до девятнадцати-двадцати двух. У зелья было только одно неприятное последствие: процесс ускоренного взросления был весьма болезненным. Настолько, что Леонардо полторы недели провалялся в кровати пластом, подавляя рефлексы, и стараясь не навредить себе. И это отлично отвлекло его от всех проблем и переживаний! А потом всё как-то уже отошло на второй план…***
Реохей Вот я и получил ответы на некоторые свои вопросы. Стало ясно, почему Босс выглядел старше своих лет. Что это за бусы, которые он носил на бедре – тоже было ясно. Про пик силы, который остался позади, и про травмы – тоже. И увлечение алкоголем…. Даже причины много выпивать у него, как выяснилось, были. Я смотрел этот… фильм, и понимал. Понимал, почему же Леонардо так ревностно охранял свои тайны. Знать то, что я узнал из фильма, зачастую было очень неприятно. Это видео будто выжигало из меня всякую надежду. А на её место приходило что-то иное, что-то, что я не мог распознать, но оно мне не нравилось в любом случае. Вот зачем мне было знать о его травмах? Наивно полагал, что смогу помочь, облегчить. Думал, что мне будет легче знать, чем мучиться от неведения. А в итоге? Чувствовал, что буду мучиться от знания, потому что вряд ли смогу помочь. Раньше я не видел и половины того, что Босс скрывал за своим самообладанием, за не слишком жёстким самоконтролем. А теперь, боюсь, мне будет хватать и незначительных деталей, чтобы видеть его истинное лицо, истинное положение вещей, его истинное состояние здоровья, сквозь эти его бесконечные маски. Оно мне было надо? Нет. Это по-детски эгоистично, да и вообще, но жить с закрытыми глазами, как оказалось, было значительно проще. Чтож, я хотел взрослой жизни? Хотел знать? Хотел, чтобы меня как ребёнка перестали прятать, оберегать от реальности за свои спины взрослые? Я получил, что хотел. И каким же я в действительности был глупцом! Однако у этой медали была и иная сторона. Лео. Он, не смотря ни на что, всё равно не сгибался, не ломался, и оставался неподражаемо и непостижимо лучшим, сильнейшим, мудрейшим. Я понял, что именно сейчас стал по-настоящему уважать этого человека. Именно за несгибаемость. Идолом он мне казаться перестал, совсем. И всё же оставался человеком для подражания. Не во всём, но всё же. Да, теперь и я сам чувствовал себя ребёнком, спрятавшимся за спину взрослого. Интересно, как всё перевернулось, с ног на голову. И ведь и страшно, и интересно, что дальше…***
Леонардо много времени проводил у озера, не смотря на позднюю осень. Одеваться тепло он не любил, а потому Виктор в тёплом пальто замерзал, глядя на него. А смотрел на сына бывший киллер часто. Тот пока не брался за заказы, но был уже более-менее адекватен. Только вот уединения искал где-то на природе. И Волку казалось иногда, что наёмник буквально сливается с окружающей его средой, то есть с камнями, деревьями, воздухом, водой. Человеческое его волновало мало. Он будто терял жизненные соки, как и все растения вблизи подступающей зимы, и грозился вот-вот окончательно замёрзнуть сердцем и душой. Именно поэтому, не смотря на дожди и холод, и резко ухудшавшееся с каждым днём в последнее время самочувствие, Виктор неизменно выходил на улицу и шёл к озеру, где было значительно холоднее, чтобы растормошить сына, чтобы добиться от него хоть чего-то. Это не всегда было то, чего мужчина добивался. Часто просто монологи с самим собой, направленные в никуда, от которых и волосы нередко дыбом вставали. Волчонок, конечно, скорее всего, просто озвучивал свои мысли, но от этого было только хуже. И всё же, по крайней мере, он не забывал человеческую речь, чего и опасался мужчина. Вот и сегодня Виктор вышел на улицу в поисках сына. Бледно светило сквозь тучи совсем не гревшее солнце, дул не сильный, но очень промозглый ветер, который неприятно забирался под штанины брюк, под пальто, игнорируя наличие тёплого свитера, и добирался до кожи. Но причина ли это, чтобы вернуться? Волк считал, что нет. Леонардо нашёлся там же, где и всегда: в беседке у озера. Он что-то крутил или баюкал в руках, что при ближайшем рассмотрении оказалось мёртвой небольшой птичкой, самцом воробья. Когда бывший киллер подсел к наёмнику, тот, вопреки обыкновению, заговорил первым: - Они, воробьи, сейчас гнёзда к зиме подновляют. Шумные. Много хищников привлекают. На одну из пар напала голодная пустельга. Этот птах свою самочку защищал… не очень удачно. Пал… - хех – смертью храбрых. – Волчонок усмехнулся. – Из-за шума, который он поднял, другие воробьи осознали опасность, и вместе отогнали пустельгу. Ему это, конечно, не помогло. Это забавно и иронично, на мой взгляд. А ещё печально. Вот так живёшь себе, живёшь, и делаешь правильное, обычное для своего вида дело, но одна нелепая случайность, поворот кармы, или узелок в полотне судьбы – и всё меняется. Воробьиха вон сидит. – Он мотнул головой в сторону куста, на котором, нахохлившись, сидела пташка, даже не пытаясь скрыться от ветра. – Они по большей части, находят себе пары на всю жизнь. И после гибели партнёра, долго не живут. – Виктор не понимал, зачем Леонардо говорил ему всё это, но терпеливо слушал. – Эта самочка до настоящих холодов не доживёт. Если ей не вернуть партнёра… - Он мёртв? – Уточнил Волк, кивая на птаха в руках сына. - Да. Уже почти три часа как. - Почему бы тебе не закопать его? - Хочу провести эксперимент. – Хмыкнув, ответил Волчонок, глядя на часы на руке, которые когда-то, ещё в первый день знакомства, ему подарил Терренс, после того, как украл их. Лео почему-то любил хранить такие памятные безделушки. Весь увешан ими был. И только от одной мечтал избавиться. – Тринадцать минут осталось… - Пробормотал Леонардо, и больше не вымолвил и слова, пока этот срок не подошёл к концу. А после…. Он высвободил пламя, окутывая им воробья. Сначала чёрным, некоторое время спустя алым Небесным, а под конец – ослепительным ярко-белым, под которым птицу было и вовсе не видно. Когда Койот перестал высвобождать пламя, скрыв его в себе, Виктор, смотрящий на храброго птаха, дёрнулся. Ведь птичка была мертва, но… зашевелилась. Некоторое время спустя воробей ожил полностью, и, игнорируя шокированный щебет партнёрши, непонимающе уставился чёрными бусинками глаз на своего воскресителя. - Волею Неба провозглашаю: твоё время ещё не пришло. Тебе дан второй шанс. Не используй его понапрасну. – Глухо, не своим, загробным голосом, произнёс Волчонок. Воробей склонил голову набок, а после вспорхнул с руки, улетая к подруге. Он сел на соседнюю ветку, и вопреки всем заверениям учёных, слушал её истерику молча. А воробьиха щебетала, била партнёра крыльями, летала вокруг, и… ничего не могла поделать с безучастностью воробья. Он смотрел на неё, но словно насквозь, или и вовсе не видел. Так и не дослушав, он как-то механически, что понял даже бывший киллер, полетел куда-то, наверное, к гнезду. - Ему никогда не стать прежним. – Заметил Леонардо, наблюдая за воробьём. - Ему никогда не стать обычным. Отныне он будет выделяться среди сородичей, ведь те заняты основными инстинктами, смыслом их жизни. Для него же всё смысл потеряло. Ведь какой смысл в продолжение рода, если ты точно знаешь, что после смерти жизнь продолжается, просто в иных формах? Какой смысл утеплять гнездо, и наедаться, чтобы пережить зиму, если рано или поздно всё равно попадёшь туда, за грань, из-за которой, как принято считать отнюдь не только людьми, вернуться невозможно? Какой смысл обхаживать партнёршу, если её на тот свет с собой не взять? Смысла нет. Или он не таков, каким его привыкли считать воробьи. Этот птах - с полным отсутствием интеллекта, по мнению учёных – задумался о вечном. И отныне он не будет действовать так, как все, и попытается взглянуть на мир под иным углом. Если повезёт, его потомство создаст новый вид воробьёв, с нетипичным поведением, потому что он научит их тому, что понял сам. – Волк слушал сына, и понимал: тот знал всё это, не просто сделав выводы в ходе «эксперимента», а по своему опыту. Печаль, звучавшая в голосе, ясно говорила об этом. Да и… мужчина просто знал, видел своими глазами, насколько необычны те, кто побывал там. - И что же нужно, чтобы вернуться к жизни? – Поинтересовался он. - Это сложно сделать самостоятельно. Почти невозможно. Почти. – Волчонок прикрыл глаза и тонко улыбнулся, поясняя: - Цена возвращения очень высока. И дело не только в том, что ты, даже будучи окружён сородичами, будешь чувствовать острое одиночество и непонимание. Просто вернуться к жизни с того света, это как взять кредит в банке. Годы жизни после возвращения и будут суммой кредита. Сначала нужно доказать банкиру, то есть тому, кто способен вернуть тебя к жизни, что платёжеспособен, а потом за каждый год расплачиваться с накруткой в триста процентов. И Госпожа Смерть, как банкир, будет стоять за плечом. Невидимая, неслышимая, но ощутимая на уровне подсознания. И стоит тебе просрочить платёж, или перестать быть платёжеспособным – она проявит себя. И нет, ей не выгодно забирать твою жизнь, как имущество в уплату кредита. Ей выгодно выжать из тебя всё. А потому возьмёт она немного, только в качестве предупреждения, словно смс-напоминания о необходимости заплатить. Да, она заберёт жизни твоих близких, лишив тебя возможности вернуть их. Или, если проступок не так серьёзен, она возьмёт только их здравый рассудок. И побежишь платить как миленький, понимая, что ты как должник, не более чем раб. И всё что ты имеешь – тебе не принадлежит. - Я понял больше, чем ты сказал. – Заметил Виктор, подавляя эмоции. В конце концов, он ведь не идиот и догадывался. Вместо неуместных уточняющих вопросов, он решил задать другой: - Жалеешь, о том, что вернулся? – Сын внезапно расхохотался: - Знаешь, отец, она задаёт мне этот вопрос почти при каждой встрече. – Она – это та самая, пресловутая, Госпожа Смерть, как понял Волк. – Но я всегда отвечаю одинаково: нет, я не жалею. Я прожил долгую, яркую, насыщенную, хоть и не очень счастливую жизнь. Я использовал все возможности, которые мне предоставила Госпожа Судьба. Немногим смертным было дано то, что дано или было дано мне. И оно стоило своей цены. Нет, я не жалею. И в то же время: да, очень жалею. Потому что жизнь моя была страшной. И вроде бы столько смысла было во всём, а теперь… да и всегда ранее, всё для меня бессмысленно. Живёшь, живёшь, что-то делаешь, и вроде правильное, как тот воробей, а потом раз и…. – Леонардо судорожно выдохнул и замолк. – Противное ощущение, что хожу по кругу. Уже раз пять приходилось начинать жизнь почти с чистого листа, и вот… снова. В такие моменты особенно остро хочется быть обычным. С обычными желаниями и потребностями, инстинктами. Жить и… снова и снова наступать на одни и те же грабли, не осознавая этого, не зная законов вселенной. Чтобы продолжать влачить своё существование ныне, мне нужна храбрость, лимит которой, кажется, исчерпан. Трусости зато много. Боюсь, что снова…. – Он снова замолк, и заканчивать предложение, видимо, не собирался. Волк вздохнул: сын отчего-то отказывался быть счастливым, искренне веря, что не заслужил этого. Но, как уже было доказано не раз, переубеждать в этом его было бесполезно. - Ты необычайно откровенен сегодня. И мрачен, как обычно. – Леонардо замечание развеселило: - Неужели? – Со смешком переспросил он, и тут же фыркнул: - Я достаточно откровенен всегда, просто надо уметь меня понимать. - О, это точно! – Некоторое время в беседке висела тишина. Но её нарушил наёмник: - Я хочу навестить мать. Составишь компанию? – Виктор задумался. С одной стороны такие перелёты давались ему с трудом, и он даже временами думал о том, чтобы плюнуть на всё и дела рода в Испании передать сыну, тем самым нарушив подготовленный сюрприз. А с другой стороны им обоим было просто необходимо развеяться. - Составлю! – Решил он, в надежде ещё и прекратить хандру сына этой поездкой…***
- Тсу-кун, почему бы тебе не подружиться со сверстниками здесь? – Предложила Нана на второй день возвращения сына, сразу после завтрака. Она была очень рада увидеть своего Тсунаёши, настоящего, а не его заботливую, но всё-таки подделку. Тот редко навещал его, и японка искренне боялась, что если у него не будет связей с родным городком, то он и вовсе о ней забудет. Да и она искренне верила, что успела накрепко привить сыну японский менталитет. Наивная. - У тебя, наверное, много друзей по всему миру, но здесь… - Нет! – Жёстко и холодно оборвал её предложение наёмник. - Я ненавижу всю Японию в целом и Намимори в частности, и не собираюсь заводить здесь связи более близкие, чем связи начальник-подчинённый. Мои сверстники ещё сопли себе подтирать не научились, и не вызовут во мне никаких иных чувств, кроме жалости или презрения. – Нану это обидело, но задавив тщательно порыв расплакаться, она сделала ещё попытку: - Но сынок, ты всё-таки родился здесь и... - Я сказал – нет. Вопрос закрыт. – Всё так же резко ответил ей сын. Женщина вздохнула, опустила глаза, и несколько обиженно произнесла: - Как скажешь, Тсу-кун. – После чего поднялась на ноги, и поспешила скрыться, чтобы - не дай Ками-сама – гость не увидел её слёз. Нет, японка понимала сына, и всё же, такое отношение к её родине её расстраивало. Но она не теряла надежды, нет… - Сумасшедшая женщина. – Вздохнул Леонардо, жалуясь отцу, стоило только его матери выйти из кухни. - А ты не слишком ли холоден с матерью? – Прищурился тот. Родная или нет, но она всё-таки вырастила Волчонка, и Виктор считал, что такого отношения к себе милая и добрая, а ещё до жути наивная женщина не заслужила. - Не слишком. – Однако хмыкнул сын, тоже вставая из-за стола, и подходя к одному из кухонных шкафов. Он открыл его, вытащил муку, какие-то крупы, да и вообще всё содержимое, после чего вытащил и… заднюю стенку шкафа. А точнее то, что ею казалось. За ней оказались какие-то документы. Леонардо быстро их просмотрел, отобрал четыре, а остальные вернул на место, закрыл фанеркой, и составил содержимое шкафа на место, стараясь поставить в то же положение, в котором всё стояло. Закончив, найденные документы он протянул отцу. Тому не составило труда ознакомиться с содержимым, и быстро пролистать все. - Эвтаназия? – Осипшим от удивления голосом, уточнил он. - Да, эвтаназия. – Дёрнул уголком рта, в подобии улыбки, наёмник, передёргиваясь зябко, от воспоминаний. - Так ты тогда буквально говорил… - Мужчина вспомнил, что сын как-то упоминал об этом. Тот снова кивнул: - Она четыре раза подписывала разрешение на применение ко мне эвтаназии. Хотела избавить меня, а заодно и себя тоже, от мучений. Они приходили, мерили давление, и в соответствии с показаниями делали мне укол. Я послушно засыпал, сердце так же послушно останавливалось, врачи фиксировали смерть, но не торопились увезти в морг. Чтобы мама могла соблюсти японские традиции прощания. Я просыпался часа через два, от плача матери у моей постели, которая молила меня о прощении. А когда я подавал признаки жизни – она искренне меня боялась. Не того, что я снова выжил, не того, что я возможно уже ходячий мертвец, а потому что не знала, что я такое. А меня спасало всего лишь пламя. В то время как врачи думали, что жидкость, которую они мне вкалывали, просрочена была. Разводили руками, и маме этого хватало, чтобы засомневаться… до следующего раза. – Он вздохнул, и сел за кухонный столик. - Я могу понять все её причины. Ей действительно было больно и страшно не только видеть, но и точно знать, что я испытывал, из-за поистине проклятой родовой способности. А ведь ей ещё и выхаживать меня приходилось, стирая окровавленную постель, готовя протёртые супчики…. Я благодарен ей за всё, ценю её, искренне. Но простить не смогу никогда, ведь я умолял её дать мне шанс, умолял не соглашаться на предложение врачей. А ведь это не всё. – Волчонок кивнул на бумаги, в руках Виктора. - Пару раз меня от эвтаназии спасал Кайто-сан. И, кстати, если бы не мать, японские спецслужбы мною не заинтересовались бы. - Твоя история в моих глазах делается всё страшнее и страшнее. – Тяжело вздохнул бывший киллер, массируя переносицу. Он, будучи человеком, который успел повидать множество различных и болезней, легко и в красках представлял жизни в этом доме всего каких-то шесть-семь лет назад. Представлял тишину, как в комнате умирающего, и несчастную японку, вынужденную выводить кровавые пятна из постели маленького сына, давясь слезами…. Однако картина в его голове плохо вязалась, грубо говоря, с вполне себе здоровым Волчонком, который не только ходить научился, но и достиг того, чего не достиг бы никто больше. Хотя, пожалуй, только люди привыкшие бороться и добивались многого…. И всё же, если бы Волк не знал точно о страшном детстве теперь его сына, то ни за что не поверил бы в его историю. - А ты думаешь, почему я такой, по словам одного близкого человека «загнанный волчонок»? – Усмехнулся мальчик, залпом допивая давно остывший, и ненавистный ему, зелёный чай. После чего он встал из-за стола, и вышел из кухни. Виктор угрюмо поглядел ему в след, и спросил у пространства: - Какой же ещё пакости ты ждёшь от вселенной, сын, если всё в твоей жизни уже случалось?***
Реохей - Никогда бы не поверил, что Нана-сан на такое способна. – Выдохнул я. - Она такая же сумасшедшая женщина, какой была и моя мать. – Фыркнул в ответ Занзас. – Просто безумием она была поражена в скрытой форме. Мусор не рассказывал о том, сколько раз она пыталась покончить с собой? – Спросил он. Я глянул в алые глаза, и медленно покачал головой. - Вот так и бывает всегда. – Включился в беседу Рикардо, обеспокоенно поглядывая на замкнувшегося в своих мыслях Примо. - У кого-то катастрофическое везение на власть, богатства, силу, знания, но так же катастрофически не везёт с близкими. У кого-то с точностью, да наоборот. А кому-то везёт, и он живёт ровной жизнью, и ему хватает всего понемногу. - Да. – Согласился Занзас, задумчиво и печально. – Наверное, поэтому Лео готов отказаться буквально от всего, ради одного лишь покоя и одиночества, ради того, чтобы его ничто больше не трогало.***