Поющий Койот. Перекрёсток Времён

Утро нас застало на пляже, где Лео делал разминку, пытаясь вернуть себе былую форму, я пытался за ним повторить. И если бегать в его среднем темпе я ещё мог, и сравнительно легко, но вот выкручиваться так, как делал это он, отжиматься столько раз, сколько он — не мог. Мог кое-какие гимнастические кульбиты повторить, конечно. Но это всё. И при этом он искренне считал себя старым и немощным! Бесстыдник. То ли я, потому что не слишком следил за собственной формой, да и к большему не стремился с тех пор, как оставил Вонголу. То ли Леонардо, потому что при всей своей необыкновенной мощи смел что-то вякать о старости и немощи, когда надо бы радоваться, что вообще-то с ним и так мало кто может посоперничать. Впрочем, лентяем я себя не считал, а потому был уверен, что если держаться поближе к братцу, и составлять ему компанию в утренних забегах и разминках, то он быстро меня натаскает. Ко времени английского ланча на пляже собрались все Бхата из команды брата. То есть те, кто работал в клубе, Тришна, и ещё несколько человек. Все они учились у Бхата в одно время. Получался целый зверинец: Саламандра, Аспид, Орёл, Каракурт, Росомаха, Сфинкс, Химера, Василиск, Кракен, Дракон, Барсук, Грифон, Ястреб, Динго, Лисица ну и Демон-братец. Тришна рыдала, когда увидела всех, ведь она думала, что её приятели мертвы. Посовещавшись, было решено устроить пляжную вечеринку. Весело было, но ничего особенного. Тупые развлечения и шуточки, костёр, истории из чьих-то жизней и байки, музыка и хоровое бессовестно фальшивое завывание хитов, фруктовые шашлыки и слабоалкогольные коктейльчики…. Банальщина. Впрочем, все веселились, даже мой хмурый сынок. Кроме Лео. Он толпу организовывал, но сам в увеселениях не участвовал. Только смотрел со стороны и улыбался, и не друзьям, а воспоминаниям о каких-то таких же вечеринках с совсем другими людьми. Я же забавлялся с Лидией и Реохеем. Они квест разгадывали. Он нашёл в явно недавно прибитой к берегу прибоем кислопахнущей бутылке какую-то корявую карту, и, естественно, пришёл с ней к Боссу. Тот ему флегматично ответил, что это Такеши, Хранитель Дождя и товарищ Реохея тут, на пляже, обезумел, и творил чёрти что. Так как на карте были отмечены крестиком типа клады, Солнцу стало интересно, и он отправился искать, что там его друг припрятал. На обратной стороне карты были зашифрованные в форме японских хокку направления поиска и подсказки-ориентиры. И достаточно неплохо, красиво и глубокомысленно зашифрованы! Разгадывал их сам Реохей, в то время как мне хотелось познакомиться с этим Такеши. Должно быть, он был настоящим философом…. По подсказкам мы нашли нечто вроде могилы. Там были закопаны рыбьи кости и ракушки. Я бы подумал, что всё это сущее ребячество, но Реохей нашёл ещё и грубо выстроганную во что-то непонятное деревянную щепку. Я принял её за мусор, но Солнце сказал, что такие делают в Японии, переносные надгробия усопших, чтобы родственники могли помянуть близких дома или где угодно, не заходя на кладбище. На щепке было написано имя: Ямамото Томоэ. Подошедший братец попросил вернуть надгробие его крёстной матери, и матери Такеши, где взяли… Во втором месте, отмеченном на карте крестом, была ракушка, с выцарапанной на ней фразой: «В память о несчастной любви, и жарком безумном сексе». Реохей недоумённо сказал, что это не похоже на Такеши, чтобы писать такое. Леонардо насмешливо скалился. Саламандра Бель смущённо краснела…. Хотя интуиция подсказывала, что она ни причём. Вечеринка закончилась под утро следующего дня. Было три часа сна на песке, а потом мы с братом, спавшем меньше, снова бегали. После завтрака Бхата умотали, оставив с нами только Тришну и Бель. Братец съездил в посольство, кажется, Швеции, за ещё одним орденом и… пачкой писем благодарных спасённых и их родственников. Нам было скучно, но пока все письма он не прочитал — не успокоился. А потом он пояснил свой интерес: — Орден, сколь бы драгоценным он ни был — всего лишь красивая безделушка. А вот эти письма, настоящая ценность и сокровища. — Говорил брат, потрясая пачкой писем в руках. — Читая эти трогательные, а местами даже сопливые строчки, с искренними благодарностями, я понимаю, что совершил, может не подвиг, как пишут эти люди, но достойный поступок. Я понимаю, что не зря рисковал своей шкурой, спасая людей, ведь благодаря этому, дети не остались без отцов, женщины не стали вдовами, а отцы и матери не лишились своих сыновей. — Я хмыкнул. Вот оно, лучшее качество Леонардо: понимание истинных ценностей. Несколько позже Лео заявил, что ему надоело торчать в Испании, поэтому мы все летим на Ибицу. Спорить никто не посмел, да и не хотел. Так что к обеду брат, посадив вертолёт на площадку возле относительно скромной виллы, изрисованной символикой хиппи и просто радужными картинами, обнимал старого приятеля, тоже связанного с подпольем, но ушедшего на покой. На вилле проживала куча народу. Большинство были хиппи, или чем-то подобным, но более современным. Люди творчества, дети природы. Добрые, дружелюбные, наивные, доверчивые и позитивные. А проживали на вилле они, (по три-четыре человека на комнату, потому что мест не хватало всей толпе), по доброте душевной всё того же Леонардо. Большинство сбежали от реальности, от законов общества, а братец их и приютил на вилле, когда-то принадлежавшей Терренсу Гиру. На Ибице был снова пляж, душевные посиделки, пение от души, и танцы от ритма сердца. А ещё перешёптывания брата с человеком, который и отвечал за сохранность виллы и жизни неспособных защитить себя от жестокости людей. Однако два дня спустя братец снова сказал, что ему надоело, и мы полетели уже в Дубай. Правда, как позже выяснилось, летели в город только мы. Брат посадил вертолёт где-то посреди пустыни, и приказал Занзасу лететь дальше по введённым координатам. Сынок сопротивлялся, говорил, что не умеет пилотировать вертолёт, что не знает, как вести себя, перелетая государственную границу, но Леонардо был непреклонен. Похлопал по плечу, уверил, что местные все знают, кому принадлежит вертушка, и не посмеют рыпаться, и сказал, что всё будет хорошо. А потом назвал адрес, куда мы могли приземлиться, и имя человека, у которого могли пожить. Меня призвали вести переговоры как самого адекватного знатока арабского языка…. А сам он куда? Просто решил подумать обо всём, что приключилось, осмыслить. Я и по прошлому его знал, что он любил вот так вот просто идти по непроходимым джунглям, по глубоким снегам, по пустыням. Просто идти несколько суток в суровых условиях, и думать о чём-то важном. Ныне он тоже решил прогуляться по пустыне, пообещав, что к вечеру третьих суток нас найдёт… *** Леонардо Пустыня беспощадна. Она — символ времени, потому что беспощадна как оно. Песок — вечность. А вечность — это смерть. И всё же в пустыне виден и символ жизни, если присмотреться. Песок всегда в движении. Барханы не стоят на месте и дня. Да, они уничтожают жизнь на своём пути, стирая следы её существования. Но это сравнимо с движением жизни, опять же, с течением времени. Пустыня всегда в движении, она наступает и расширяется. Она поглотила в свои пески уже не одну цивилизацию, но на смену ей пришла следующая. Цивилизации появляются и исчезают. Люди рождаются и умирают. То же и со зверьми, и с растениями. Появляются и исчезают виды. А пустыня останется вечностью. Да, пустыня останется, и вечная смена эпох, течение жизни. Но моё время, время Мудреца, было на самой грани его исхода. Ты блуждаешь словно тень, и твой удел таков… Забыл о тех, кто был с тобою рядом… Интересная песня всплыла в памяти… О, да. И жаль, что я о них вспомнил. Теперь мне точно тенью блуждать. Хотя… мы все были бродягами, бездомными тенями, что слонялись по мирам, пытаясь найти в них своё место. У песка такого вопроса не стояло: он был всюду, забивался во все, даже самые узкие щели, проникал даже под плотно прилегающую одежду. И хоть он не везде был к месту, но место для себя он находил всюду. На вершине видел ты закат. Интересно, что автор подразумевал под закатом? Конец жизни? Конец мира? Конец мечтам, целям жизни? Или же закат своей жизни с вершины своего потенциала, опыта, достижений? Или просто закат солнца с горной вершины? Чтож, я пожалуй видел все эти закаты. Как видения, картины прошлого летят… Странная песня. Под настроение. Шагать по пустыне было хорошо. Тяжело, потому что опора под ногами была ненадёжная, ехала. Особенно ненадёжной она была, пока я бодро шагал по гребням барханов. Солнце пекло нещадно, не спасал от него и наспех скрученный тюрбан из рубашки. И хорошо, что я был почти мёртв. Если не хотел, то не потел, сердцебиение не учащалось, и вообще…. Жаль, что я на семь лет забыл об этой своей особенности. Хотя, сохранил тело. Всё же в жару организм должен потеть. Это защитная реакция. Но я не хотел, и это сказывалось. Перед глазами действительно, словно видения или миражи, стояли картины прошлого. Я… видел Салаха, и как мы шли через пустыню точно так же, как шёл сейчас я. В пустыне тогда был впервые, и он учил меня её особенностям, выживанию в её песках, ориентированию в вечно движущихся барханах…. Прошлое, стоявшее перед глазами, казалось настоящим. У ветра спроси дорогу назад — Ты слышал дыханье холодных ветров. Жаль, что спрашивать бесполезно. Дороги назад нет. А холодные ветра — могильные сквозняки, дули на меня давно. С тех пор, как ребята погибли. Не раньше. Хоть я и раньше их чуял, знал, что они такое, но…. Сейчас я их ощущал всем телом, всей душой. Недолго ждать итога моей жизни… У неба спроси, что сделал бы ты, Свой зная итог? Ты звёзды просил услышать твой зов, Найти оправданье, вес слов и дел… Звёзды не слышали, или смеялись в ответ. Или просто не отвечали. Оправдания я себе не искал, скорее наоборот. А вот меня всегда оправдывали все кому не лень. Любые мои поступки, даже по-настоящему страшные. И ведь ценили мои слова и действия, но… никогда не запоминали их, и совершали мои ошибки. А я… любил топтаться на одних и тех же граблях. Чего только стоили три попытки создать семью, когда уже после первой было ясно, что не жить мне мирной жизнью с супругой и детьми. Беда найдёт меня, куда бы я не прятался, с кем бы не проводил дни и ночи. Война настигнет, или мор, или ещё что-нибудь…. И тем не менее я рискнул и второй, и третий раз наступить на грабли. И, кажется, не прочь был наступить на них и в четвёртый раз… Ты просто пройти свой путь не успел, Средь белых снегов… Ну, я и не надеялся, что мне удастся свершить детские цели. А сейчас… мне казалось, что и Кровавый Дождь я остановить не успею. Всё казалось тщетным… Цель пуста, мечта бескрыла в мире новых дней Есть сто путей, но выбор мой известен… Раны старые остыли, не болят теперь… Открыта дверь, но за ней лишь бездна… Нет, всё-таки песню, будто под меня писали. Я и шёл в пустыню, чтобы сделать очередной выбор. Казалось, есть из чего выбрать. Вариантов много. Но нет. Я всегда выбирал один путь, и шёл по нему, зная, что это не путь, а терновник, и что в конце такого пути, от меня не останется ничего, даже кровавых ошмётков. И про раны — тоже подходит. Не физические, но душевные раны действительно остыли. Не болят. Просто апатия, желание всё поскорей завершить. А потом… в пустоту, в бездну, вслед за теми, кто и нанёс мне раны. Пусть предали, пусть бросили — плевать. Сейчас я им просто завидовал… Всё пройдёт и больше не вернуть… Время делать новый ход, но некуда шагнуть… У ветра спроси дорогу назад — Ты слышал дыханье холодных ветров. У неба спроси, что сделал бы ты, Свой зная итог? Ты звёзды просил услышать твой зов, Найти оправданье, вес слов и дел… Ты просто пройти свой путь не успел. Средь белых снегов… Хотел, как птица, полететь высоко! М-да. И зачем я вышел в пустыню? Не о чем было думать. Нечего решать. Я всё решил давным-давно. А всё прочее — безлико. Мне даже на родословную было плевать. Я просто устал. Но мерный шаг в среднем темпе расслаблял. Помогал очистить сознание от шелухи, лишних эмоций и мыслей. И жара пытавшаяся зажарить меня заживо мне не мешала. Я бывал и в более жарких пустынях. Много ли это плюс пятьдесят-шестьдесят на солнце для человека, которому в аду холодно было? Нет. Совсем не много. А песок, поднимаемый в воздух несильным ветром, хоть и пытался попасть в глаза, но в основном просто приятно щекотал открытые участки кожи. Было спокойно. Суетность мира людей осталась где-то далеко. Было хорошо. Можно было просто насладиться прогулкой… *** Рикардо — Пой, дикий койот, Играй волшебная скрипка. Тысяча лет пройдёт Моя сияет улыбка. Пой, дикий койот, Хватит рычать и драться. Тысяча лет пройдёт, Но я не устану смеяться. — Именно с этой незатейливой песенкой загорелый до неприличия Леонардо ввалился в трёхэтажную квартиру-пентхаус своего старого приятеля, у которого мы и жили, оставив вертолёт на крыше небоскрёба, в котором квартира и располагалась. Приятель пустил нас без лишних вопросов, только узнав, что мы — семья и друзья Мудреца. На Тришну долго смотрел, вроде как тоже, с узнаванием, наверняка припомнив и Музу Амрит. На крыше небоскрёба, помимо вертолётной площадки, был бассейн, половина которого находилась под открытым небом, где нам разрешено было плюхаться, ибо хоть от небоскрёба до ближайшего пляжа было пятнадцать минут ходу, из самого пентхауса до выхода было не меньше добираться. Высота, вид на океан и облака — всё было шикарно. Гораздо лучше, чем в любых дворцах. И место было много — хватило всем. Хозяин был смешной низенький араб лет тридцати. Жил в одиночестве, был молчалив, но и сам любил тишину, как буддистский монах. Часами сидел, созерцая воду и небо, называя это бесконечным кино, ведь вид постоянно менялся, но никогда не кончался. На мой осторожный вопрос о том, кто для него мой брат. Араб ответил что-то вроде: «Тот, кто всегда поймёт». За нашей компанией, за исключением меня, он всегда наблюдал с улыбкой, как старик за вознёй внуков. И вообще… странный и одновременно смешной он был. С Лео они обнялись, после чего араб бесцеремонно слегка приспустил брюки брата с одного его бедра, и покачал головой, глядя на ровный загар, без белых полос: — Время не властно ни над тобой, ни над твоим упрямством, старый друг. Опять гулял по пескам нагишом, о сын упрямой ослицы! Пустынные духи не любят этого. — О, так братец нигилист? Не знал. — Пустынные духи не любят живых. А я — всего лишь один из них, всего лишь дух. К тому же, когда загар неровный — это некрасиво. — Пожав плечами, ответил Леонардо, тут же отправившись в душ. Мишель увязалась за ним… А загар у братца и правда был красивый. Конечно, в первую очередь он был функциональным, ведь теперь Лео мог бледнеть от нехватки сил или болей в болячках сколько угодно — под загаром это было незаметно. И всё же, глядя на то, как загорелый братец нырял в бассейне, я чувствовал какое-то подсознательное волнение, которое я не сразу сумел распознать как желание. Интересное щекочущее чувство это было — желать собственного брата. Впрочем, я его почти не ощущал, по сравнению с желанием сына и Реохея. Оба держались молодцом, умудряясь скрывать хотелки, даже глядя на объект вожделения, но я знал, на что смотреть. Лео тоже знал, и старался их не провоцировать. В пентхаусе в Дубае мы провели, в общей сложности, пять дней, (не считая Лео, прогулявшего три из них). И каждый день тянулся неделей, хоть и скучным не казался. Почему-то в такой квартире великолепно отдыхалось. Братец даже на пляж нас не потащил, сказав, что нечего там делать. И я был этому рад. Сам он большее количество времени или плавал, или молча сидел в компании своего приятеля, наблюдая за водой и облаками, либо развлекал девчонок. С хозяином дома-на-крыше он заговорил ещё лишь однажды, когда тот его спросил: — Тебе здесь нравится. Не жалеешь о том, что подарил мне её? — Она не моя была, а принадлежала Песчаному Джинну. О нём и напоминает. — Вздохнул братец. — Да и у меня не так много времени, чтобы часто здесь бывать. Для жизни и моей деятельности место тоже неудачное. А так этот дом принадлежит человеку, который умеет ценить красоту и тишину. Он в надёжных руках. А я всегда могу прийти сюда и навестить тебя и дом. — Араб склонил голову церемонно, и Леонардо ответил тем же. А потом ему снова надоело. Мы, конечно, видели, что ему хотелось остаться. Но две отпущенных ему недели подходили к концу, и, видимо, было ещё одно место, которое он хотел посетить. Мы так и не узнали, куда летим, ни когда загружались в вертолёт, ни во время полёта. Это прояснилось только когда мы стали снижаться над Кипром. Лео долго с кем-то ругался по связи, прежде чем получить разрешение на пролёт в турецкую часть острова. А после, долетев до горной цепи Кирении, приземлился на поляне в лесу, и сказал, что дальше — пешком. Забрал у девушек сумки, отправил их куда-то с помощью пламени, и, закрыв вертолёт, отправился куда-то по едва заметной горной тропе. По плохо утоптанной тропе, где из-за камней и корней приходилось высоко поднимать ноги, а потом ещё и подавать руку девчонкам. Хотя мне грех было жаловаться: Бель и Тришна, выросшие в высокогорном храме, прекрасно умели ходить по таким тропам сами, а за Лидией и Мишель присматривали их парни. Всю сложную дорогу сквозь цеплючие кусты приходилось ещё и слушать нытьё брата. Он ныл о глупости людей. Рассказывал, что в древности остров был покрыт шикарными густыми лесами, на нём было много воды и живности. Но люди вырубили всё, потому что местные деревья прекрасно подходили для корабельных мачт. В итоге леса и исчезли, часть деревьев сожгли, часть пустили на кораблестроение. А без лесов высохли и озёра, и реки, ведь больше ничто не скрывало их в тени от палящего солнца. Про конфликт последних лет он тоже ныл. Говорил, что местные — идиоты. Конфликт заключался в аннексии острова турками. Они выгнали киприотов из домов, и заняли самую благоприятную для проживания территорию. Остров раскололся на греко-киприотов, и турко-киприотов, которые ненавидели друг друга. Было много попыток уладить конфликт. Но для перемирия греко-киприоты требовали у турков вернуть им их дома. Вот только со времён аннексии прошли десятки лет, и турки стали киприотами, а в бывших домах греко-киприотов успели народиться и вырасти новые поколения, которые и Турции в глаза не видели. Лео называл идиотами всех, но особенно греко-киприотов, потому что те не думали, что турки не виноваты в захвате их территорий. Это был приказ, который они не имели права не исполнить, иначе расстрел. Да и дух завоеваний был у них в крови. А сейчас, ну куда турко-киприоты пойдут, оставь они дома греко-киприотам? В Турции их не ждут. Нигде их не ждут. В то время как греко-киприоты давно построили себе новые дома, наладили быт, устроились. И старые дома им только для поднятия уровня жизни, ведь недвижимость стоила дорого. А возвращение на родину нужно было немногим, ведь десятки лет аннексии спустя, многие из тех, кто родился на аннексированной территории, уже умерли. Да уж, странные люди. Но их можно было понять. Лео тащил нас на вершину горы, и, когда мы уже были близко, в какой-то момент оказались перед вратами в древний отменно сохранившийся замок. Снизу его было невидно. Собственно, его, вероятно, скрывала иллюзия, потому что больно уж неожиданно мы оказались у врат. Братишка и постучать в них не успел, — хотя занёс для этого руку, — как калитка в воротах распахнулась, и сразу двое, парень и девушка, налетели на Лео с объятиями. Тот расхохотался, и ответил. Девушка чмокнула братца в щёку, парень похлопал по спине, приподнял над землёй, и лишь после этого, парочка отцепилась от Лео, и каким-то непонятным мне образом, затолкала нас всех во двор даже не замка, а скорее крепости, когда-то игравшей роль наблюдательного поста. Если не ошибался, с её стен прекрасно просматривались дороги с двух сторон Киренийского хребта, ведущих от давно разрушенного ныне порта, через горный перевал, вглубь острова. Но это не главное. Главное, это то, что я мог рассмотреть парочку. Они не были молоды. Им было лет под тридцать-сорок, по лицу было не понять. И ничем они были не примечательны особо, кроме одежды. А одеты они были как в раннем средневековье. Разве что только ткани и крой был современным…. Потом, конечно, прояснилось всё. Парень, Яннис, был потомком рода, которому некогда правитель Кипра даровал горную крепость с наказом следить за дорогами, дабы вовремя предупредить о прибытии очередных завоевателей. В современном мире, около всего лишь ста лет назад род Янниса лишили их дома. Они долго пытались вернуться, но лишь Лео с Хранителями сумел добиться их возвращения. Крепость была стёрта из памяти людей, а так же всяких упоминаниях о ней на бумагах, и спрятана под иллюзией. А познакомился Лео с этим человеком, заинтересовавшись однажды обществом… ролевиков-исторических реконструкторов. То есть мужчин и женщин, которым нравилось изображать из себя людей давно ушедших в небытие эпох. Они вспоминали древние ремёсла, или воссоздавали их, если они были утеряны. Они вспоминали древние обычаи. И жили так, как предки, реконструируя их быт. Или, иногда, они изображали из себя существ из различных сказок. Так вот Яннис был главой одного из таких обществ, модных в последние десятилетия. Димитра, девушка, была просто его супругой…. Короче говоря, общество ролевиков вместе с главой переехало в крепость. Собственно Лео нас и притащил аккурат на сборы. Ведь взрослые люди, привыкшие к благам прогрессирующей цивилизации, не могли всё время жить как столетия назад. Кто-то, как Яннис и Димитра, конечно жили так. Но у них была возможность. Остальные занимались этим один-два месяца в год. Хозяева крепости сначала вынудили нас переодеться соответственно в доисторические одеяния-костюмы. Девушки были в восторге. А вот мы, парни, были не слишком довольны: предки предпочитали практичную одежду в плане цветов, а вот её удобством не заморачивались, и шили так, как проще было шить. Впрочем, и мне, и Лео, было всё равно проще, чем Занзасу и Реохею. Я — привык к такой одежде в молодости, и тело вспомнило её. А братец в иных мирах в похожих шмотках таскался, хотя всё равно подменял их более удобными. Лео, кстати, покрутился перед мутным зеркалом, покрутился, и, в несколько непонятных нам приёмчиком, вдруг сделал себе гриву такую же, как в зачарованном зеркале в доме Феодора. То есть заставил волосы на выстриженной макушке отрасти до плеч. Остальные волосы он тоже до плеч обрезал, и стал похожим на самого себя в то время, когда правил миром. Разве что, тогда у него борода длиннее была. А я посмотрел на него, посмотрел, и тоже выпросил себе возможность отрастить мой любимый, но давным-давно обрезанный за неудобством хвост волос. Потом мы снова покрутились перед зеркалом, и со вздохами решили, что скучаем по собственной молодости… Хозяева нашу с братом попытку вернуться к корням оценили высоко, а потому, когда нас с симпатично вырядившимися в древние платья девчонками усадили за стол, и стали скармливать нам фруктовые салаты с медовухой, нам подложили больше, в качестве поощрения. Пока обедали — Лео, практически не прикасаясь к салатам, зато налегая на медовуху, щебетал с Яннисом. Деметра пыталась разговорить наших девушек. Мы же просто ели. А потом нас потащили во внутренний двор крепости, где-то ли сражались, то ли тренировались… средневековые рыцари. Я будто в молодость вернулся, настолько правдоподобно ролевики вживались в роли. Они воспроизвели полные доспехи в мельчайших деталях. Даже поддоспешники были такими, какими их помнил я. Отчего-то это вызвало у меня восторг. Хотя… эти мужчины реалий войн средневековья явно не знали. Их сражения были не больше, чем играми, как бы они не пытались сделать их серьёзными. У сраженцев были свои зрители. Состоявшие в основном из женщин и детей. Из мужчин по краям внутреннего двора сидели только явные новички, или, возможно выбывшие из сражений. Деметра объяснила, что женщинам и детям они разрешают только тренироваться стрелять из арбалетов или луков. Она же потащила девчонок и нас на лавки возле стен, в то время как Лео пошёл здороваться с мужиками. Его узнали, ему активно пожимали руку, не снимая латных или кольчужных перчаток, но настойчиво отправили к нам. Видать уже не единожды испытывали на себе его силищу…. Смотреть за боями было интересно. Рыцари сменяли друг друга на импровизированной арене, потому что, как я понял, этот съезд был не игровым, а тренировочным. Мне понравились люди, которые состояли в обществе ролевиков, потому что все они были романтиками-мечтателями. Они были общительны, и легко втягивали в беседы даже неразговорчивых в незнакомой обстановке Занзаса и Реохея. Даже спорили с ними о чём-то. Наверное, спор и довёл до того, что в какой-то момент я обнаружил, что на бои с наиболее опытными «рыцарями», вышел сначала Реохей, которого затянули в полный доспех, а потом и Занзас. Оба, похоже, не ожидали, что полный доспех весит не меньше двадцати пяти килограмм. На них же натянули, видимо, чтобы на место поставить спорщиков, килограмм под сорок. Привыкшие к гибкости и лёгкости движений в самых современных и самых лёгких защитных одеждах, парни еле ползали в доспехах. Поднять выданные им мечи, средние по весу, килограмма в три, они вообще, на мой взгляд, вряд ли могли. — Варвары! — Воскликнула Лидия, глядя на то, как её парня избивали, валяя в пыли, а он снова и снова поднимался, чтобы сделать ещё попытку напасть. Да, ребят, это вам не ваши бронежилеты и ножики…. — Подруга, не бросайся словами. — Фыркнула Лидии в ответ Деметра. — Мужчины — воины. Война — это их жизнь, их суть. Это у них в крови. Если они не воюют, то быстро сгорают, погибают. Именно поэтому сейчас всё больше мужчин не воюющих стран умирает на десятки лет раньше женщин. А воюющие мужчины — намного более страстные любовники, поверь мне, дорогуша. И не важно, с чем или с кем они воюют. — Мы с Лео как-то синхронно усмехнулись. — Вот увидишь, сейчас твой белобрысый красавчик навоюется, адреналин у него в крови поднимется — и он придёт к тебе, и будет любить тебя так, как никогда до этого не любил. — Если силы останутся… — Скептично хмыкнула Подружка королевы. Деметра покачала головой, с жалостью глядя на девушку, мол, глупая: — У довольного мужчины на секс всегда найдутся силы. Как я и ожидал, и Дездемону, и моего сыночка быстро поставили на место. Хотя Занзас показал чудеса обучения, схватывая на лету, моментально усваивая приёмы нападения в столь тяжёлой броне, и несколько раз даже повалял мастера рыцарских боёв, который и обучал новичков. Однако усталость свалила и его. Реохей и тот устоял на ногах дольше, хотя ему и не удалось ни разу достать своего оппонента. Бои закончились быстро, но ролевики были удивлены тем, как долго новички держались, ведь те не ожидали такой выносливости от очень молодых и импульсивных парней. Ха! Это они не знали, что они — мафиози. А то язычки острые поприкусили бы. Когда у рыцарей начался перерыв на обед, мы с Лео решили тоже повоевать. Яннис предоставил нам доспехи неохотно, в конце концов, после уговоров, плюнув и предупредив, что Лео если что, оплатит стоимость стальных одежд. На том и порешили. Так что, не без помощи, мы облачились, и решили устроить шоу для обедавших рыцарей… Чтож, от такой тяжести на плечах я тоже давно отвык, и всё же, я хотя бы знал, что это такое. Тело вспоминало неохотно. Мужики, помогавшие облачиться, смотрели на нас с Лео с сомнением, ведь на вид мы были слишком… хрупкими, наверное. У местных рыцарей-то были горы мышц, и шкафоподобные сложения. По сравнению с ними мы были даже изящны в какой-то мере… — Потанцуем, братец? — Прищурился я хищно, когда мы вышли на импровизированную арену в центре внутреннего двора крепости. — То, что ты жил во времена, когда такие доспехи носились, и твоё личное участие в войнах того времени, не даст тебе преимуществ передо мной. — Хмыкнул Лео прохладным тоном, будто предупреждая. — Разве что небольшое. — Я тоже хмыкнул, и мотнул головой на предвкушавших зрелище зрителей. — Покажем им, что значит война? — Предложил я уже серьёзно. Хотелось… показать бородатым детям, что в войне нет никакой романтики. И братец согласно кивнул, становясь в какую-то стойку, и перечисляя: — На войне нет правил, нет чести, нет договорённостей, нет романтики. И справедливости там тоже нет. — На войне нет пощады. — Кивнул я, тоже принимая стойку. Закончили говорить мы вместе, начиная первые атаки: — На войне есть только кровь и смерть. — И лязгнул металл мечей, в знак согласия. Это было… рубилово. Я помнил, какого это, сражаться в доспехах, но и совсем забыл. Тело вспоминало неохотно, неуклюже поворачиваясь, стянутое тугими ремнями, тяжёлыми кольчугами и латами. Под тяжестью металла вообще не хотелось двигаться, и всё же… это было нужно. Как же это было… неудобно, некомфортно, неповоротливо, неловко, уворачиваться от атак противника, который, по обоюдному согласию, на время поединка перестал быть братом. Меч казался неподъёмным, а скорость собственного движения черепашьей. И зачем я хотел оказаться в подобной ситуации?! Удары сыпались на меня градом. Противник не гнушался и подлостью, и, конечно, пользовался моментами, когда я открывался. И всё же, было видно, что ему не легче, чем мне. Я пока уворачивался и отбивал все атаки, атакуя в ответ, или оборачивая удары противника против него самого. Лязг металла, и грохот собственного сердца, кажется, о металлический панцирь, заставлял морщиться: включили бы музыку, что ли! У меня вдруг проснулась старая травма колена. Оно — «отстёгивалось», просто отказываясь поворачиваться в нужную мне сторону. Опора на эту ногу стала слабой. И противник это заметил, и пользовался, всё время уходя от моих атак, или нанося удары с той стороны, куда я мог повернуться лишь с трудом. Однако и противнику приходилось нелегко. Сам он тоже берёг свою левую руку. Плечо и запястье видимо заныли. Мечи-то были двуручными, и пользоваться приходилось двумя руками. Я тоже, беспощадно целил в слабое место. — Что, братец, в латах запястья не такие подвижные, как ты привык, да? И удары противника мощнее. — Рассмеялся я, когда, отражая мой удар, Леонардо вдруг гневно зашипел, едва не выронив меч, а из латной перчатки на землю закапала густая кровь. — В моё время пистолеты были большими и тяжёлыми. Они только-только начали появляться. И на войне без кольчуги и хорошего, может и не столь острого, но большого и крепкого меча, было просто не выжить. А инвалиды в войны и вовсе не совались. — Мой противник зло усмехнулся, и гордо вскинул голову, едва не скидывая с кольчужного капюшона шлем. А затем, провёл хитроумную атаку. Сделал вид, что метит мне в бок. Ну я и защитился, а он взял, и резко сменив основную руку с правой на левую, больную, изменил угол атаки. В итоге я сам себя ударил мечом по больному колену, а противник мне ещё и доспех очень больно, до хруста, вмял в рёбра. — Чтож, ты прав, брат. Я привык к более лёгким и подвижным доспехам, но это не значит, что я не знаю особенности боя в этом, или что у меня не хватит выносливости немножко потерпеть. — И в голосе его не было ни тени эмоций. Он полностью сосредоточился на бое. И да, доспехи явно не были рассчитаны на силу наших с братцем рук. Мечи быстро покрылись зазубринами, которые вряд ли можно было исправить без кузнеца. Латы мы легко разрубали, и нас спасали от серьёзных травм, только кольчужный доспех под ними. От травм, но не от синяков. Как он и говорил, умение воевать в доспехе дало мне небольшое преимущество, в то время как брат превосходил меня в хитроумности, выбирая самые неожиданные атаки, какие только мог. Мы оказались примерно равны в условиях средневекового поединка. И вот, когда мы это прояснили, вход пошли серьёзные атаки. Металл лат, вместе с кольчугой и подкольчужником, просто вминался в тело, как это произошло со мной. Я выдохнул, и дёрнулся, готовясь отразить новую атаку, но, внезапно по резкой сильной боли понял, что рёбра у меня сломаны. Да и на ногу я наступать больше не мог. Вот только и у противника левая рука отныне болталась плетью. Держать меч ею он больше не мог. Поединок перешёл на новый уровень. Азарт и ярость боя, которую я просто не смог удержать под контролем в бою с равным, застили мне разум. Я забыл о том, что это тренировочный поединок, забыл о том, что сражался с братом. Я мыслями был на войне, и сражался насмерть. Воспоминания стали явью, застлав кровавой пеленой взгляд. Я стал безумным зверем…. И битву смог осознать, лишь закончив её…. Едва не пригвоздив брата обломком меча к земле. К тому времени от доспехов на нас остались лишь его остатки. Шлемы тоже были отброшены. В общем-то, остановить последнюю атаку, и узнать братца, позволила мне яркая безумная улыбка, на его неестественно жёлтом лице: видимо, от боли и усталости он побледнел снова, но наличие свежего загара и дало жёлтый цвет кожи. Я остановился, и, наконец, почувствовал, как же смертельно устал, и как у меня болело всё тело. Рухнул я рядом с Леонардо, мордой в землю. И выдохнул, когда мёртвая тишина, так и не взорвалась аплодисментами. Это — правильно. Мы не актёры и не гладиаторы, чтобы развлекать толпу шуточными боями. Мы — воины. Если мы дерёмся, то всегда всерьёз. Насмерть. Тишина долго висела над нами, пока, народ не очнулся от ступора. К нам подбежали местные врачи…. По глазам брата я понял, что тот готов от них бежать на край света. Но воли, чтобы остаться ему хватило. Правда, он попросил лишь освободить нас от доспеха. Что они и сделали, и с широко раскрытыми глазами смотрели на то, как легко мы после этого встали на ноги. А нам просто тяжесть мешала. К боли же — нам не привыкать. А потом Лео тихо, себе под нос, прошептал «Воля Неба», и мы оба окутались его пламенем. Всё равно магию видели только Реохей, Занзас, Бель и Тришна, так что скрываться было ни к чему. Правда приходилось держать лицо, ведь было и больно, когда кости сломанные или вывихнутые вставали на место, и щекотно, когда все поражённые ткани экстренно регенерировали, и, кроме того, кожа жутко зудела, когда очищалась пламенем от кровоподтёков. До темноты мы наблюдали за боями, но уже без интереса. Хотя мужики старались хоть немного сравниться с нами. Не могли. Боялись боли. Боялись навредить друзьям. Не умели абстрагироваться от чувств и мыслей. Не хватало опыта, и умения чувствовать оружие, быть им. Многого им не хватало, короче. Но мужики не расстраивались, похоже, лишь получив повод для тренировок. А вечерком ролевики устроили настоящий пир! Здорово было сидеть на лавках за деревянным столом, пить ром, грог, или непонятную бражку, лишь отдалённо напоминающую пиво, из больших кружек, и стучать ими по столу, в такт лихим песням. И песни не петь, а горланить хором с толпой от души — это тоже здорово. Наши с Лео спутники жались, робея, явно впервые попав в подобную атмосферу. Впрочем, когда мы с братиком горланили вдвоём одну из пиратских песен, нам неожиданно стали подпевать Деметра и Мишель на два голоса. Но откуда они знали пиратские песни?! В общем, денёк удался. Причём у кого-то, кто приволок с собой девушек, денёк, плавно переходящий в ночь, удался больше, чем у меня. На ночь нам выделили четыре комнаты. Две — парочкам, одну Бель и Тришне, и ещё одну нам с Занзасом. Спать я ушёл раньше сына, но в замке давно всё стихло, а он не спешил возвращаться в комнату. И я отправился на его поиски. В итоге я нашёл его в комнате девчонок, откуда доносились весьма однозначные звуки. Тем более что на лавочке неподалёку одиноко сидела Бель, любуясь звёздами. Я подсел к ней. — Ох, Лео завтра устроит взбучку и сыночку моему, и своей названной сестре. — Улыбнулся я. — Вряд ли. — Покачала головой девушка. — Демон знает, как воспитывают девочек в клане, и чему их учат. Как бы он к Лисице не относился, а защитить её от этого он то ли не смог, то ли не стал. А Занзасу он многое прощал, и будет прощать. — Возможно. — Согласился с доводами я. — Тебя выгнали? — Нет. Я сама ушла. Не то, чтобы Тришна заинтересовалась твоим сыном, или он ей на что-то намекал. Просто им не хватает… — Леонардо. — Закончил за неё я, понимающе. Бель кивнула. Некоторое время мы молчали, но потом она спросила, неожиданно: — А ты… не хочешь.? — Я удивлённо взглянул на неё: сама себя предлагала, что ли? Бхата пожала плечами: — Мужчины после боёв любят поразвлечься в постели. — Я не исключение. — Фыркнул я, признаваясь: — Хочу, и ещё как. Но я не столь молод для того, чтобы позволять эмоциям брать верх над разумом, и предаваться инстинктам с едва знакомой девушкой. К тому же, когда-то давным-давно, будучи ещё импульсивным юнцом, я совершил большую глупость, пообещав себе над могилой мёртвой возлюбленной, что к женщинам я больше не прикоснусь. Так что я готов составить вам компанию, леди, и помочь скоротать ночку за неспешной беседой или прогулкой, но и только. — Жаль. — Просто ответила она, некоторое время обдумывая мои слова: — Но ты столь же удивителен, как наш Демон. — Мне было удивительно то, как просто с ней было общаться, и ночь мы действительно провели за интересной, неторопливой беседой. Следующий день прошёл так же, разве что, мы не сражались. Нет, я предлагал, но брат тихо признался, что благодарен мне за то, что в чём-то я оказался лучше, сильнее его. Конечно, ему было неприятно осознавать, насколько он сам постарел, насколько ослабел по сравнению с собой же в лучшие годы, но он понимал: мы были в равных условиях, потому что моё золотое время тоже было давно позади. Леонардо не хотел ничего менять, желая остаться проигравшим. Иллюзия, которая позволяла ему видеть меня всё же старшим братом, к которому и за советом можно обратиться, и помощи попросить. Слабость. Но мы оба знали, что я победил с трудом, а Лео умел учиться на своих ошибках, и превосходить в бою самого себя. В следующий бой, была бы либо ничья, либо он бы стал победителем. Так что сражаться мы не стали. Зато Лео учил девчонок стрелять из лука и арбалета, а Занзас и Реохей с нуля учились сражаться в тяжёлых доспехах. Кажется, им было весело. Я же просто чувствовал умиротворённость, и наслаждался ею. И всё бы хорошо, но отпуск брата подошёл к концу. В один из дней мы спустились к вертолёту, на коем и вернулись в Испанию. Там братишка высадил свою Королеву, на прощание лишь чмокнув её в висок, и её подругу Лидию, с которой долго о чём-то шептался Реохей. Доставку их по домам, Лео поручил таксисту, оплатив проезд с лихвой. Забавно было, что Лидия обернулась на Реохея, когда садилась в машину, а Мишель — нет. Королева, привыкла, наверное. Мы же, загрузились в вертушку, и полетели на Сицилию. Раньше я бы сказал: мы возвращаемся домой. Но теперь не мог так сказать: где бы я ни родился и ни вырос, но дом был не в Италии. Осознание этого приносило странное чувство ностальгии… Встречать нас вышел только верный дворецкий семьи Виола, Матео, а ещё семейство рыжих кошек и пёс. Брат мрачнел на глазах. Было видно, что возвращаться ему не хотелось. Так что для меня было неудивительным, что в последний вечер своего отпуска он бессовестно напился, и совсем утратил связь с реальностью, не реагируя ни на кого, и ни на что. Я, глядя на него, понимал, что житуха мне отныне предстоит нескучная, однако, помимо этого, придётся взвалить на себя роль нянечки. Просто братец мог о себе позаботиться, но это не значило, что он не нуждался в помощи, или банальной заботе. А помощи он просить не умел. В отличие от его Хранителей, я мог помочь, не задевая гордость. Мне Лео было жалко, и пройти мимо я не мог. Тем более что он и сам рассчитывал на меня. И буду я как нянечка в доме престарелых, ухаживать за капризным ветераном… много чего. Настаивать на том, чтобы ел, когда забудет или станет отказываться, чтобы спал хотя бы пару часов в сутки, когда будет бояться своих же снов, чтобы не забывал о том, что у него есть ещё живые члены семьи, когда воспоминания о мёртвых членах будут грызть, и тому подобное. Ну, а что? Мне всё равно нечего было делать. А оплата знаниями, уникальным опытом, и отсутствием скуки — с лихвой окупала все нервные затраты. Оставалось только одно: запастись этими самыми нервами. К счастью, винный погреб был гостеприимно открыт…