Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Неожиданное скопление жнецов в одном месте – не к добру.       Правда, оно необязательно предвещает грядущие неприятности. Иногда оно связано и с уже случившимися.       – Ой, какой ужас! – Грелль хватался за сердце и норовил упасть Уилли на руки.       – Как это случилось, Слингби? – Уильям мужественно пресекал эти попытки. В руке у него был секатор: он выскочил с ним из кабинета, услышав шум, – и потому Грелль рассчитывал движения весьма осторожно, косясь на острые лезвия.       – Где вы так нарвались? – Дональд Саймон никак не мог пропустить такое событие.       Нокс стоял у стеночки и молчал. Баркер молчал тоже. Раскрасневшийся Алан на руках у Эрика зажмурился, отчаянно пытаясь слиться с обстановкой. Но это не так-то просто, когда, например, на тебе только одна туфля. Ну и когда тебя несут на руках, тем более.       Столпившиеся на лестнице сотрудники обменивались короткими фразами, наблюдая это зрелище. Однако когда Уильям посмотрел прямо на них, строго поправив очки, многие заметно смутились и стали расходиться по своим делам.       – Вам интервью дать или пройти дадите? – устало спросил Слингби. Он выглядел так, будто побывал в клетке с тиграми: правая щека и шея справа – сплошные царапины, на левой скуле синяк, волосы в пыли, рубашка, насколько видно, – в крови. Из кармана его пальто торчала другая туфля Алана. Коллеги, даже Уильям, смутились и расступились перед ним, пропуская его дальше по коридору в комнату отдыха. В чрезвычайных случаях она выполняла функции перевязочной и даже больничной палаты, если уж возникала такая необходимость.       Уильям кашлянул.       – Возвращайтесь к работе, джентльмены, – произнёс он. Секатор щёлкнул и исчез. – Диспетчер Сатклифф, стойте. (Грелль замер к нему спиной.) На два слова.       – Хорошо, Уилли, – смиренно отозвался Грелль. – Я только... хорошо, хорошо, иду! – замахал рукой он, увидев, как дёрнулась бровь Уильяма. – Ну что ты сразу сердишься?       Уильям не ответил. Он дождался, пока Грелль зайдёт в кабинет, и закрыл дверь.       – Итак... – начал он.       Ответом ему был звон разбитого стекла. Спирс резко обернулся – и увидел, что Грелль стоит возле его стола и с искренним удивлением смотрит на разбитый графин. По полу растеклась небольшая лужица. Грелль перевёл взгляд на Уильяма:       – Я нечаянно! Я всё уберу!       И кинулся собирать осколки.       Спирс выдохнул. Ему захотелось прижаться спиной к двери, сползти по ней вниз, поднять голову и скорбно завыть, но подобные выходки со стороны опытного, рассудительного жнеца недопустимы...       К тому же он на работе.       – Надеюсь, – сказал он, – если я тебя сейчас нечаянно пришибу, меня оправдают. Что там с твоим отчётом, позволь спросить?       Осколки загремели в мусорной корзине. Грелль поднялся с корточек, радостно отряхивая ладони, и только тогда взглянул на Уильяма.       – С отчётом? – Он захлопал ресницами в таком необычайном изумлении, как будто впервые слышал это слово. – А! Отчёт... Уилли, – начал он, отводя глаза, – ты понимаешь...       И нервно потёр кончики пальцев друг о друга.       Ну как он мог сказать, чем на самом деле занимался всё это время? Никак! Он даже не придумал фразы, чтобы начать... да и была ли она вообще? То есть у него имелось два варианта:       1) «Уилли, понимаешь, я тут под дверью подслушивал...»       и       2) «Уилли, понимаешь, я тут совершенно случайно начал рыться в чужих делах...»       И оба варианта совершенно его не устраивали. Потому что удар секатором по голове, прямо как в старые добрые времена, не устраивал его совсем. Уилли так любит хвататься за секатор, когда волнуется!       Да и многие жнецы это любят. Коса – она такая… надёжная. Многочисленные мастера, что трудятся во имя Смерти, умеют создавать потрясающе надёжные вещи, во многом опережая изобретателей неустойчивого и суетного смертного мира.       Потому и неудивительно, что, как ни старался Грелль, дело, порученное Алану, он так и не смог прочесть. Пытаясь разобрать, что же написано на этих листах, он чувствовал себя маленькой девочкой, которая впервые пытается почитать себе сказку. Ровные строки печатного текста искажались, дёргались, плыли и сливались в массу настолько бессмысленную, как будто вдрызг напились и вдобавок накурились опиума. В конце концов, у Грелля так разболелась голова, что ему стало совсем не до отчёта.       И что делать?       Хотелось попробовать на зуб сургучную печать на первой странице – зелёненькую, с черепом и причудливыми значками по кругу, похожими не то на буквы, не то на иероглифы, не то на иероглифы, которые так и не сумели стать буквами. Это она была во всём виновата! Грелль чувствовал. Когда он касался её кончиками пальцев, она как будто слабо отдавала током, и не нагревалась от прикосновений – оставалась холодной, как… ну, например, очень замёрзшее мороженое. Прямиком с Северного полюса.       Он понимал, в чём дело. Значки по кругу были вовсе не для красоты! В них заключалось что-то… но даже воспоминания иностранца, который на момент перехода в мир иной потерял память и вообще опустился до уровня растения, проще было бы понять, чем уловить хотя бы тысячную долю смысла, заключённую в этой тайнописи. Ни к одному человеческому языку она не имела отношения. Это была чистая сила, закованная в чёрточки и плавные линии.       Официально считалось, что жнецы, в отличие от своих извечных врагов, демонов, не обладают никакой магией, черпая силу в Смерти и только в ней одной; студентам в Академии, например, всё время об этом говорили. Тем не менее, опытные мастера всегда знали, как защитить информацию, создать для сотрудника очки или Косу. И как наказать провинившегося, тоже знали.       Вспомнив об этом, Грелль поёжился, как от сквозняка, и поднял воротник. Шрам на шее, умело спрятанный гримом, вдруг заныл. Поглядев по сторонам, хотя отдел был пуст, алый жнец попытался продолжить чтение.       Бесполезно! С тем же успехом он мог бы биться головой о стену.       Он изучил всё, что только получилось разобрать, вдоль и поперёк. Например, имя (Мартин Кэплен), немножко место смерти (Уайтчепел; Анни привет), причину смерти (десять ножевых ранений – большой привет!) и время (18:02). Всё остальное, включая дату рождения, было закрыто, но с фотографии на Грелля смотрел молодой блондинчик. Из себя ничего, на Ронни немножко похож… только Ронни не такой смазливый. Его Грелль посчитал бы себе достойным соперником; а вот Кэплена – никогда. Наоборот, фу! Словом, чем больше алый жнец смотрел на фотографию, тем меньше она ему нравилась.       Но чем же он так понравился Эрику?       Грелль не сомневался, что именно понравился. Даже больше того! Между Эриком и этим парнем непременно что-то было. Иначе как? Недаром Кэплен заработал тринадцатое примечание, единственное примечание, которое означает вину не самого человека, но кое-кого другого – жнеца, который, в нарушение всяких правил, раскрыл ему свою истинную сущность! Иными словами, Эрик прокололся, раскрыл Кэплену правду о себе, которую тот узнать был никак не должен. Нет, всякое бывает, конечно, Грелль по себе знал…       Но ради вот этого?!       Много раз подумав, прикинув и подключив свой жизненный опыт, во множестве разбавленный любовными романами, Грелль пришёл к выводу, что дело, наверное, было так: какое-то время назад Эрик завёл в мире смертных интрижку с Кэпленом. А потом порвал с ним ради Алана, жестоко и некрасиво, и ясно дал понять, что вместе они быть никак не могут: смертный жнецу не пара. Мало того, что этот союз и так может быть только недолговечным, потому что смертные не только стареют, но могут умереть и задолго до старости из-за болезни или простого несчастного случая, так ещё есть и… может, легенда, а может, и не совсем легенда, что Смерть очень быстро призывает своих любовников из мира людей к себе, словно нарочно сокращая их и без того скоротечную жизнь. Может быть, Эрик вспомнил о ней? Все, кто когда-либо учился в Академии, прекрасно её знали. Греллю, например, она нравилась.       Вмешательство жнецов в жизнь смертных, неуставные отношения с ними… романтично! Правда, доподлинно неизвестно ни об одной такой истории: если в жизни смертного появляется жнец, то все страницы в Книге воспоминаний, имеющие отношение к нему, для посторонних останутся белыми, пустыми. Никто не сможет прочесть их, кроме того, с кем они связаны…       А вот плёнку может просмотреть любой из жнецов, который явится, чтобы собрать душу. Правда, посылать кого-то постороннего без подозрения, что в скрытых воспоминаниях таится какое-то преступление, ну… нехорошо. Это просто некрасиво! Всё равно, что читать чужие дневники. Просто невежливо.       И конечно, Алана посылают смотреть на воспоминания Кэплена под предлогом расследования: не натворил ли Эрик чего-то такого, за что его можно наказать? То есть бедняжке Алану придётся написать беспристрастный и подробный отчёт обо всём случившемся, ничего не утаивая. А вдруг…       Ох, нет. Грелль постарался избавиться от любых плохих мыслей. Нет, нет, Эрик не мог ничего натворить – ничего такого, что нельзя будет объяснить Алану.       Ох. А ведь это идея…       Точно! Он поговорит с Эриком, чтобы тот смог рассказать всё Алану прежде, чем тот уйдёт на задание. Ну хоть как-нибудь. Успокоить, предупредить… ну нельзя же бросать его вот так, в неведении, на произвол судьбы! Не успел Грелль порадоваться своему гениальному решению, как за дверью послышались шаги. Понимая, что его вот-вот застигнут врасплох, алый жнец заметался, но вовремя сообразил подсунуть дело Кэплена под другую папку на столе Алана и притвориться, по старой доброй традиции, что подошёл одолжить карандашик. Если уж у кого в отделе всегда и были запасные, так это у Алана.       Дверь отворилась, и вошёл Баркер с лицом убийственно мрачным, как могильная плита. Кивнув Греллю, он уселся к себе за стол. Из своего неиссякаемого любопытства Грелль поинтересовался бы, что случилось, но… у него как-то вовремя сработал инстинкт самосохранения, который подсказывает, что нельзя, например, прогуливаться под крышей, на которой рабочие вовсю меняют черепицу. То есть, может, на первый взгляд это и не страшно, и тот кусок, упавший с высоты пятиэтажного дома, был последним, и вообще тебе повезёт, но как-то лучше… лучше не надо. Так что, как говорится, во избежание Грелль взял позаимствованный карандаш, первый попавшийся лист и начал рисовать кошачью мордочку. Ну не отчёт же писать в такой атмосфере! Ему надо было расслабиться.       Однако ничего ему не удалось. Не успел в отдел вернуться Нокс, а за ним Саймон, как из коридора послышался отдалённый шум…       Разволновавшись, Грелль выбежал из отдела самым первым – чтобы увидеть сначала Уилли с секатором в руке, а потом и Эрика с Аланом, и толпу любопытных на лестнице. Всё было очень плохо: Грелль сразу понял, что план, выстраданный ценой таких невероятных усилий, стал ещё более невыполнимым. Эрик же теперь не отойдёт от Алана ни на минуту! И как с ним поговорить? А тут ещё и Уилли злится...       – Итак, что же я должен понять? – спросил Уильям. – Что помешало тебе на этот раз?       – Вдохновение, – с готовностью отозвался Грелль.       – Что?       – У меня не было вдохновения!       Уильям посмотрел на него. Помолчал. Потом спросил:       – Возможно, из-за всего, что происходило в последнее время, я немного не в себе, но скажи, это что... шутка?       – Ну почему сразу шутка? – возмутился Грелль. – Написать отчёт – тоже творческий процесс! Неужели ты этого не понимаешь?       – Творческий процесс. – Уильям покивал. – Значит, вот как… Разумеется, да! Тогда всё ясно!       – Уилли! – Грелль встревожился, но Уильям, не слушая его, круто развернулся, прошёл к дивану и уселся так, что пружины заскрипели. Грелль кинулся к нему, плюхнулся рядом и прижался. Уильям покосился на него.       – Что-то ещё не сказал? – спросил он.       – Что я тебя люблю. Уилли, ну не сердись! Ну… – Грелль погладил его по плечу, по груди, взял за руки. У него был умоляющий вид. Спирс вздохнул.       Они сто лет работают бок о бок. Ну что, он впервые сталкивается с привычкой Сатклиффа тянуть до последнего? Главное ведь, чтобы в срок…       – Чтобы к пяти часам… – начал он.       – Всё будет! – заверил его Грелль. – Уилли, ты же меня знаешь…       – Да, – вздохнул Уильям, – в этом-то всё и дело… Послушай, у тебя когда-нибудь было такое чувство, что ты рад убежать хоть на край света, лишь бы не встречаться с кем-то?       – Ага, – Грелль тревожно придвинулся к нему. – А что, что-то…       – Нет. Я просто… просто спросил. Ты не мог бы принести сюда другой графин? Или просто стакан воды? Сейчас придёт Слингби, а я… боюсь, я просто не смогу его ни о чём расспросить.       – Понимаю. Сейчас принесу! – Грелль торопливо поднялся с дивана. – Может, что-нибудь ещё? Хочешь сэндвич? Или пирожное…       – Пирожное? – переспросил Уильям. – Нет, спасибо. Я не голоден. Мне просто… да. Я хочу пить.       Или напиться, подумал он, когда за Сатклиффом закрылась дверь. Да, напиться. Можно даже яду. Потому что…       Слингби придёт к нему с просьбой разрешить забрать все дела Хамфриза, так? А если не все, то хотя бы последнее. И не кому-нибудь, а именно Уильяму придётся объяснить ему, почему, по какой причине он никак, ни за что, ни при каких обстоятельствах не сможет этого сделать...       «Смерть великая, – думал Уильям, не зная, где ещё набраться сил, – помоги мне!»