Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Из спальни донёсся грохот – и сдавленные ругательства. Алан вскинул голову, захлопнул книгу, которую читал, даже не подумав заложить страницу, и выбежал в коридор.       На пороге он столкнулся с Эриком. Тот стоял мрачный, растрёпанный и слегка пошатывающийся.       – Октябрь, – сказал он. – Да, теперь я помню.       – Что помнишь? – Алан растерялся. – И зачем ты…       – Слушай, я курю дома? Хотя нет, и так башка кружится…       – Давай я лучше принесу тебе поесть? – предложил Алан. – Ты ведь ничего не ел с самого утра. Хочешь?       Слингби вздохнул.       – Ладно, – сказал он, – я голодный.       – Тогда иди ложись, а я всё принесу.       – Нет уж, лучше я в душ, если ты не возражаешь. Такое чувство, что в грязи вывалялся, чёрти что… Надеюсь, я разберусь, как включать воду.       – В первый раз ты даже не спрашивал, – Алан пожал плечами. – Наверное, разберёшься. Полотенца в шкафчике. Тебе чай, чай с молоком или просто молока?       – Э-э-э, второе.       – Хорошо, – Алан улыбнулся – и обнял его. – Всё будет хорошо, – прошептал он, прижимаясь щекой к груди наставника. От плотной ткани халата пахло слегка табачным дымом, слегка терпкостью одеколона, слегка самим Эриком – собственным запахом его тела, его кожи, солью и душистой горечью, как крепкий-крепкий кофе. Слингби обнял его в ответ, поцеловал в макушку.       – Я люблю тебя, – хрипло прошептал он. – Теперь я знаю, когда это случилось.       – Кажется, я тоже… Я узнаю твой взгляд теперь. Мне всё казалось, что у тебя как будто что-то болит – вроде бы ты смеёшься, улыбаешься и шутишь, как всегда, но на самом деле, если оставить тебя одного…       – Да. Слушай, помнишь, я Майлза из пятого с лестницы спустил? И Спирс мне: «Слингби, вы цивилизованный жнец или дикое животное? Что вы вообще себе позволяете?» А я ему: «Животные, пожалуй, штраф не платят, а, мистер Спирс?» Прямо как вчера всё это было… Я ему не сказал тогда, почему это сделал, а тебе скажу. У них курилка там, а я без спичек был как раз – огоньку пошёл спросить, ну и так, потрепаться немножко… у нас-то некурящие все, кроме Саймона, ну и Баркера я пару раз на этом заставал, а у них наоборот, весь отдел дымит. Ну вот, я к ним. Зашёл, спросил, как дела, чем там их шеф страдает – он же у них на производительности труда любит временами двинуться, ты ж знаешь, – поболтали, в общем… Выхожу – даже далеко отойти не успел – и слышу, значит, Майлз, у меня за спиной: «Да, – говорит, – ему-то производительности не хватает: кое-как стажёра к одному делу приспособил, зато к самому главному всё никак. Ну чисто собака на сене – и сам не ест, и другим не даёт. Всё равно ведь не уследит, и пойдёт эта красотка по рукам – только дай дороги! Скромники, отличники – ага, из них потом такие получаются, что даже нагибать не надо, сами враз становятся!» Ну я… остановился там. Подождал, пока все разойдутся. И выходит он последним, а я ему говорю: «Что ж ты мне, приятель, критику в лицо-то не высказываешь? Я б хоть послушал. Чего мне, говоришь, недостаёт?» А он ведь нет чтобы извиниться – свидетелями мне стал грозить, штрафом, ещё там чем-то… Мол, отдельно за угрозы, отдельно за всё – подкованный, блин! А сам, значит, к лестнице пятится. Ну я его подпустил поближе, а потом и говорю: «Да плевать, я банкую!» – и как дам ему в морду! Так он с лестницы и слетел. И, знаешь, я мог бы оправдаться, что тебя защищал, только знаешь, не хочу врать: я себя защищал, свою собственную трусость, свой страх сказать тебе, что я тебя люблю, потому что боялся: пошлёшь ты меня к чёрту и будешь прав, потому что слишком хорош для такого, как я. Чистый, правильный… а тут я – пять серёжек в ушах, разгильдяй разгильдяем, ругаюсь как сапожник, рожа разбойничья, а с кем спал – лучше тебе и не знать. Да, вот, таков он я. И Кэплен – ты его видел – через то же самое пострадал. Он ведь почти что правду про меня сказал, знаешь? Я такой и есть – вот он я! Ну, что, примешь ты меня таким, Алан?       Юный жнец вздохнул и покачал головой. Потом погладил Эрика по щеке.       – Принесу тебе поесть, – сказал он. – Знаешь что? Я уже принял тебя, я отдал тебе всего себя, не спрашивая ничего о прошлом. И мы прошли это – через всё это мы прошли. Надо будет – пройдём опять, потому что я люблю тебя, и ты, надеюсь, тоже меня любишь: ты ведь с этого начал, правда?       – Алан…       – Эрик! Я на кухню, ты в душ. Не спорь со мной, пожалуйста. Ты переутомишься, прежде всего, а потом, когда в понедельник не сможешь выйти на работу, тебе ещё и от мистера Спирса достанется. Ты этого хочешь?       Слингби вздохнул.       – Да ты у меня сам тиран похлеще Спирса! – фыркнул он. – Ладно. Только сильно сомневаюсь, что в понедельник буду на что-то годиться… ты про отчёт по делу Кэплена не думал ещё?       Алан покачал головой.       – Я только знаю, что ты не виноват, – сказал он. – Кэплен сделал свой выбор сам, он по сути своей ненавистник и убийца, только сначала ему нравилось действовать чужими руками, а потом он потерял всякий страх и начал получать удовольствие от того, что сам обрывает чужие жизни. И хоть нельзя так говорить, но хорошо, что его вовремя остановили, кто бы ни сделал это. Он уже и так принёс в этот мир слишком много страданий…       – Да, – словно эхо, задумчиво отозвался Слингби, – кто бы это ни сделал… Ох, малыш, как же у меня голова болит…       Алан обнял его ещё раз.       – Ты отдохни, – сказал он. – Тебе нужно отдыхать. А я скоро приду. И тогда… мы ещё поговорим, наверное.       Эрик кивнул. Выглядел он очень усталым и подавленным. И чем больше Алан смотрел на него, тем больше его узнавал – его другого, из прошлого октября.       Вот только тогда он не мог ещё ничего спросить. Они не были близки настолько, как теперь. У них были просто странные, полные недосказанности, но очень тёплые отношения… если можно так выразиться, когда в присутствии нужного человека на сердце буквально становится тепло. Во всяком случае, ему так было. А что испытывал Эрик?       Ах, если бы у него тогда было чуть больше смелости, чтобы задать вчерашнему наставнику такой откровенный вопрос! Алан усмехнулся горько: прошлого не воротишь. Можно прожить заново, если всё позабыть и вспоминать урывками, но ни вернуть, ни исправить ничего уже нельзя. Нельзя всех спасти, нельзя уберечь от ошибок, нельзя помочь и принести утешение, когда это нужно. Мир неисправим – можно только научиться с этим жить.       И Алан Хамфриз пытался, видит Смерть.       Когда он принёс в спальню очень поздний ужин (куриный бульон с яйцом и травами, чай с молоком, грецкие орехи с мёдом), Эрик, глядя в потолок, полулежал в постели. Алан передал ему поднос:       – Ешь. Если захочешь ещё, я принесу. Кстати, продукты принёс Грелль, и я бы ни за что не узнал его, если бы… Ты видел, как он умеет маскироваться? Забитый тихоня-дворецкий… Я раньше только читал о таком.       Слингби усмехнулся:       – Он девок уличных в этом обличье резал. Как не знать?       Алан забрал с подноса свою чашку с чаем и сел на банкетку: ближе он наверняка мешал бы Эрику, а этого ему не хотелось.       – Да, – сказал он, – я слышал. Только без подробностей. Он мне тоже не рассказывал, хотя я считаю его своим другом. Хотя ты, наверное, ещё этого не вспомнил…       – Другом? Нет, ну видел я, что он около тебя отирается, но чтобы так… Смерть милосердная! – Эрик шумно выдохнул. – Хотя раз уж даже Спирс его до себя допустил… слушай, а там ад, часом, не замёрз ещё? Слухи не доходили?       – Нет, – Алан засмеялся, качая головой, – не доходили… Ешь, ты же ведь не любишь остывшее.       – Знаешь меня лучше, чем я сам, да? – Эрик усмехнулся. – Сколько, говоришь, я тут?       – Полтора месяца.       – И как?       – Очень хорошо, – Алан улыбнулся. – Спасибо, что спросил.       – Да на здоровье. Ума не приложу, как же я всё-таки набрался смелости заявить тебе в лоб…       Алан покачал головой:       – Не набрался. Это я. Мне пришлось тебе сказать, потому что ты решил, что я влюблён в кого-то ещё. В какую-то девушку. Ты как будто и мысли не допускал ни о чём другом…       – А что, девушки не нравятся? Да ладно! Совсем?       – Совсем. Эрик, ты удивишься, если я скажу, что никогда не думал ни о ком, кроме тебя?       Слингби отложил ложку, допил оставшийся бульон прямо из чашки, поставил её на поднос, вытер губы салфеткой, скомкал её и бросил в чашку – всё не поднимая глаз, пока Алан ждал его ответа. Только потом он сказал:       – Если не чокнусь от счастья – считай, что я удивился.       И посмотрел прямо на Алана – так пристально, так ясно, что у юного жнеца сердце встрепенулось в груди, кровь прилила к щекам и…       Захотелось принять холодный душ. Очень.       – Со своей стороны, – продолжал Эрик, – могу тебе сказать, что чёрта с два у кого бы получилось выманить меня из моей квартиры, затащить к себе и отпаивать бульоном. Понимаешь, а?       – Да… кажется, – Алан постарался дышать ровнее и сидеть свободнее – лучшее, что он мог сделать в данной ситуации. – А помнишь, мы переместились на крышу отеля «Мидленд Гранд», а она такая скользкая, и дождь ещё прошёл… помнишь?       – Когда ты грохнуться собрался? Как же! Я ж тебя на краю тогда ловил, ещё б не запомнил! Держу и говорю: «Ну, малыш, ты даёшь! Хоть по-настоящему и не свалишься, а напугал – послушай, того и гляди сердце выскочит!» А ты меня руками обхватил, зажмурился, прижался и дрожишь, как крольчонок за пазухой… Потом затих, только дышишь. И знаешь, что смешно? Я стою и не знаю, как тебя отпустить: слишком быстро оттолкнуть – обидишься, а задержаться слишком надолго – так ведь догадаешься! На моё счастье, тут поезд к станции подошёл, не пришлось мне прямо там с катушек съехать.       – О нет, теперь я ненавижу поезда, – Алан смешно наморщил нос. – Знаешь, на самом деле… – он опустил глаза. – Я очень жалею, что мне не хватило опыта сразу понять тебя. Может быть, тогда…       – Думаешь, я бы дел не натворил? – спросил Эрик. – Уверен? Хорошо же ты придумал! – он засмеялся. Малыш, вот что: есть дурёхи, которые надеются, что чуть перепихнулись – и всё, прям сразу золотой мужик в подарок. Как с небес! Вот только нет: если кто бедовый на голову, если кого тянет вляпаться, он вляпается, а будет с ним кто рядом или нет, не суть. Может быть, даже наоборот, ещё хуже… И почему я не отговорил тебя?       – Ты очень старался.       – Да?       Алан улыбнулся:       – Да. Только мы, наверное, оба слишком устали сражаться с призраками собственных страхов. Во всяком случае, я устал. И потом, веришь ты в себя или нет, зол ли ты к окружающим, безжалостен ли к себе – я в тебя всё равно верю. Можешь говорить, что я очень глупый и наивный…       Слингби поманил его к себе:       – Иди-ка сюда.       Алан поднялся с места и подошёл к нему. Эрик оставил поднос на тумбочку.       – Во-первых, не скажу, – он привлёк своего возлюбленного стажёра к себе, – а во-вторых… ну ладно, погорячился я, может быть. Злой я бываю, это правда, и язык у меня злой; но раз уж ты что-то во мне нашёл, то как знать… тебе виднее. А? (Алан улыбнулся.) Вот и всё. Кстати, в-третьих… спать-то где будешь?       – Надеюсь, что здесь. На диване я не усну: неудобно, рёбра ноют…       – Рёбра? Чего так?       – Демоница швырнула о перила. Вроде бы, всё прошло, а вздохнуть всё равно больно. Надеюсь, это не трещина и не перелом… я совсем не спал сегодня.       – Демоница швырнула? И что ж, всё в один день? – Эрик цокнул языком. – Да, малыш, ты прямо везучий… Дай-ка я погляжу, что там с тобой. Не бойся: если не захочешь, пальцем не трону без нужды. Ты ж мне доверяешь?       Алан пожал плечами:       – Если не тебе, то кому?       И сбросил с плеч халат. Потом стал расстёгивать пижамную куртку: в гостиной собирался лечь спать, да и лёг бы, если бы ничто не помешало ему. Эрик поглядывал искоса. Внимательно. Потом придвинулся ближе:       – Ну-ка, с какой стороны?       – Слева.       – Подними руку.       Алан послушно поднял руку, и тогда Эрик стал ощупывать ему рёбра, тщательно, но очень бережно. Его проворные тёплые пальцы не упускали ни дюйма, пока, наконец, он не удовлетворился осмотром:       – Нет, ничего у тебя не сломано. Но больно, говоришь? (Алан кивнул.) Ну-ка, вдохни поглубже.       Алан вдохнул, даже задержал дыхание – и, удивлённый, покачал головой:       – Ничего не болит. Надо же… Наверное, уже прошло. Прости, если…       – Фигня, – Эрик облизнул губы. – А ты… ничем больше не ушибался? В смысле, раз уж я начал…       Алан улыбнулся:       – Это предлог?       – Уф… – Слингби вытер лоб, – малыш, ну слушай, ты меня так лихо отшил сегодня утром, что я теперь даже обидеть тебя боюсь! Хотя, насколько я тебя знаю, ты у меня вроде не обидчивый; но вдруг? Да и не могу я прямо тебя спросить…       – Не против ли я перепихнуться? – юноша сдержал смешок.       – Алан! – возмутился Слингби. – Ну ладно, допустим. Смерть милосердная, каким же я себя дураком чувствую…       Юный жнец улёгся рядом с ним:       – Не страшно. Ты ведь не виноват.       – Хреновый из меня герой-любовник, уж прости, – пробормотал Эрик, кладя руку ему на бедро. – Тебе бы кого получше…       – Вот уж нет! Ещё чего, – Алан обнял его за шею. – Ты у меня и так герой… ох боже, – прошептал он, потому что те самые пальцы, что так чутко ощупывали его рёбра, теперь сжали его член сквозь ткань пижамных брюк и медленно прошлись по всей длине, туда и обратно. – Эрик…       – Тихо, ещё ж не начали, – засмеялся Слингби. – Хотя хрен его знает, я сам долго не продержусь, если что… Ты правда не против? (Юноша измученно вздохнул.) Ладно, давай тогда… сниму-ка я с тебя это нафиг.       И потянул с него брюки. Алан послушно приподнял бёдра, позволяя раздеть себя донага. Слингби глянул на него сверху, присвистнул:       – Ух! И это всё моё?       И склонился, чтобы поцеловать его. Потом, оторвавшись от его губ, прошептал:       – Ну? Чего тебе хочется.       – Тебя, – Алан потянулся развязать ему пояс на халате. – Мне всё равно, правда…       – Догадываюсь; а вот мне не всё равно. Смазка в тумбочке? Лежи, лежи; что-то покажу.       Его пальцы были, как всегда, настойчивыми, горячими; Алан всхлипнул, когда в него протиснулись два сразу. Эрик целовал его, шептал: «Тише», – и действовал медленно, потом быстрее, пока Алан, цепляясь за его обнажённые плечи, не стал чувствовать, что ему вот-вот и этого будет достаточно. Тогда Эрик сделал неожиданное – сел на постели и потянул его к себе:       – Не бойся.       И Алан только ахнул, потому что оказался верхом у него на бёдрах. На секунду им овладела паника: это было ново для него, он не знал, что делать дальше и как…       Но когда Эрик овладел им, насадив так медленно и осторожно, как только мог (почти не больно, почти не дыша, почти до обморока), для паники попросту не осталось места.       – Давай, хороший мой, – шепнул он, поглаживая Алана по спине ладонями, мягко покачивая его вверх и вниз, – попробуй, трахни меня.       – Мы никогда раньше этого не…       – Да, в том-то и дело.       – Эрик! Ты боишься конкурировать с собой? – Алана разбирал смех. Он обхватил ладонями голову любовника, смотря в его яркие зелёные глаза – такие яркие без очков, так непривычно близко… Всё это и вправду было ново для него. Но ему было приятно: и смотреть Эрику прямо в лицо, и целоваться, не останавливаясь, и чувствовать, как его поддерживают, мягко подталкивая снизу, и задыхаться от остроты ощущений – от новизны, от близости…       От счастья, в конце концов. Это и вправду было счастьем.