Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      «Не могу сказать, что не опасался такого развития событий, но ваше сообщение всё равно застало меня врасплох. Я прошу вас только об одном: не торопитесь и ничего не предпринимайте без меня. Я займусь этим сам, позже: уж этого права у меня никто не в силах отнять. Искренне надеюсь на ваше понимание и дружескую поддержку.       P.S.: да, в том числе и того, что касается нашего заклятого друга».       Поставив последнюю точку, Легендарный сложил записку пополам, вложил её в раскрытую Книгу и захлопнул чёрный с золотой ветвью вдоль корешка переплёт. Книга исчезла.       – Хм, – прозвучало в тишине конторы, – надо же, какого высокого звания ты меня удостоил. Чувствую себя важной персоной. Почти принцем крови.       Гробовщик выпрямился. Ещё мгновение он сидел неподвижно – а потом обернулся и взглянул на своего посетителя, локтем опираясь о край стола:       – Принц крови, – сказал он, – вы поглядите… Потому-то ты сюда и врываешься как к себе домой? Что мешает тебе пользоваться входной дверью?       – Полагаю, это называется лень, – отозвался Клод Фаустус, безэмоционально, как всегда. Он вышел из тёмного угла; в руках у него было вязание. Говоря, он вывязывал крючком петли. – А ещё – желание досадить тебе, жнец. Твоя ярость – это что-то.       – Хи-хи! Ярость! – Гробовщик спрятал руки в рукава. – Нет, дружочек, моей ярости ты не видел…       Клод хмыкнул.       – Нет, – сказал он. – Я – видел. Уж я-то там был.       И взглянул на Легендарного сквозь стёкла очков. Тот вдруг словно бы посерьёзнел – но губы тут же дрогнули в ухмылке:       – Давно это было… И никак не твоя заслуга.       – Хочешь сказать, я непричастен?       – Хочу сказать, что ты зануда. Так-то ты пытал тех, кто доставался тебе в руки? Я не говорю с тобой и двух минут, а уже им сочувствую.       Фаустус облизнулся.       – Забавно наблюдать за тобой, – произнёс он. – Смех, гнев, гордыня… и не только это. Как поживает твоя подопытная птичка? Хорошо спалось?       – Хорошо или не хорошо – не твоё дело. Что ты устроил сегодня на вокзале Чаринг-Кросс?       – Ускорил события. Ты недоволен этим? Алан Хамфриз не смог провести в мир иной душу, которая ему досталась. Теперь она разрушает его – об этом знаешь ты, знают другие и скоро узнают все. Скажи, стал бы ты сидеть на месте, если бы у тебя была возможность собрать сотню-другую душ и записать их на счёт обезумевшего маньяка с Косой, который носится по городу, надеясь спасти своего любовника?       – Маньяка с Косой?       – Любовник Хамфриза мне не представлялся, но ты и без меня знаешь, как его зовут. Он довольно… – Клод вывязал ещё несколько петель и заключил: – Темпераментен. Да, мне нравится это слово. Выглядит он опасным, этаким хищником по натуре – тем заманчивее мысль сделать его козлом отпущения. Не говори, что не согласен со мной. А если согласен даже ты, мой должник не может быть не согласен.       – Ты хочешь…       – Превратить умника в глупца, охотника в добычу, – Клод поправил очки на переносице. – Мой долг всё ещё причитается мне, и я его получу.       – С кого, позволь спросить? Его душа давно разрушена. Или ты знаешь способ собрать её заново?       Клод не ответил. Он довязывал салфетку. Потом расстелил её перед Гробовщиком на столе. Крючок из его рук исчез, зато появилась колода карт – больших, величиной почти с ладонь, и плотных. Гробовщик взглянул с интересом.       – О, – сказал он, – фокусы? Их-то мне как раз и не хватало, причём именно от тебя.       – Не шути с этим, жнец, – перетасовав карты с небрежностью и впрямь бывалого фокусника, Клод вытащил из середины одну и выложил на салфетку. На ней оказались две фигуры, опутанные паутиной в общий кокон так, что не разобрать, кто есть кто, только угадывалось, что их двое. Над фигурами простёрлась тень с рогами и крыльями, подсвеченная как будто светом факела. Внизу стояло римское “XV”.       – Знакомая картина, – вздрогнув, пробормотал Гробовщик.       – И я не могу забрать того, кто мне нужен, – отозвался Клод. – Мой должник думает, что слишком умён, что хорошо защитился и спрятался. На самом деле это далеко не так.       Он продолжал выкладывать карты на стол. В ряд легли женщина в короне и со скипетром в руке, танцующий над пропастью мужчина, семь мечей на алом фоне, ниже – пять дубинок на лиловом.       – Он умён, но недостаточно – и силён недостаточно: всего лишь ничтожный заместитель, – продолжал Фаустус. – Всё, что у него есть, сейчас уходит лишь на то, чтобы сдержать соперника, но тот пытается черпать силы извне и рвётся из-под контроля. Иногда у него даже что-то выходит…       – И твой должник в панике? – спросил Легендарный, втягиваясь в процесс рассматривания карт.       – Он в том состоянии, когда способен на любую глупость в надежде удержать всё как есть, – Клод поправил очки на переносице. – Он будет вынужден действовать в спешке, пока не потерял всё, что имеет. И вот что его ждёт.       Он выложил на стол последнюю карту. Она была поделена на две половины: выше, на зелёном поле, красовались пять острых золотых мечей, а ниже, на красном, – демоническая печать.       – Он отважится – и потеряет всё, – продолжал Клод. – Способа собрать его душу заново не существует, но когда я убью его, то получу всё, что успеет поглотить он. Я верну себе долг с процентами, превращу одну гнилую душу в сотню, жалкую гордыню – в множество затаённых пороков, – он облизнулся. – Чтобы найти истинно чистую душу, нужно весьма потрудиться, но он и не станет. Ему нужна видимость. Ему нужно питаться. Силы и время его на исходе, он это знает. Он пытается удержать под контролем того, кто ему уже не поддаётся – на это нужно гораздо больше сил, чем ему удалось скопить за все те годы, пока он сидел взаперти и панически боялся тебя. Не думаешь же ты, что в мои интересы входит лишь ничтожная месть тому, кто уже вполне наказал себя сам?       Гробовщик не ответил. Он улыбнулся, рассмотрев печать на последней карте.       – Глядите-ка, – сказал он, – наш очаровательный мистер Михаэлис! Мне его иногда не хватает, – сообщил он Клоду. – А тебе?       – Он не имеет к этой ситуации никакого отношения – разве что однажды проявил свою недальновидность. Теперь он всё равно что мёртв, и мне нет до него никакого дела.       – А его печать? Что же, на память?       Клод хмыкнул и испарился вместе с картами.       – Ну же, дружок-паучок, признайся! – не унимался Гробовщик, обращаясь уже в пустоту. – Ты о нём уже всё разведал, хотя в мою сторону на этот счёт ни одним глазом не моргнул. Так или не так? Зато лапой тыкать – это всегда, это чуть что… хи-хи-хи!       Он достал из ящика стола урну с печеньем.       – Болтаю я, значит, с тобой, время трачу, – произнёс он, – картинки всякие цветные смотрю, а у самого до сих пор ни комнаты не проветрены, ни мышенька не кормлена. Непорядок!       С этими словами он вышел из торгового зала, прихватив урну с собой. Путь его лежал к двери напротив; та была закрыта. Не стучась, Гробовщик тихо приотворил её – подтолкнул бедром и придержал, чтоб не скрипнула, – шагнул к кровати, урну поставил на стол, а сам склонился к юноше, который спал, закутавшись в одеяло.       – Пора вставать, – шепнул он ему на ухо и пощекотал под подбородком длинным ногтем, тщательно выкрашенным в чёрный лак. – Ронни-Ронни…       – М-м-м… не хочу, – сонно пробормотал Нокс, ещё крепче закутываясь в одеяло. – Сегодня выходной…       – Ну тебе-то выходной, а всему миру понедельник, – сообщил Легендарный. Рональд тут же подскочил, тараща зелёные глаза. – Хи! И тебе того же. Печеньку?       – Как понедельник? Почему понедельник?! – Нокс запаниковал, пытаясь нашарить на тумбочке очки. Гробовщик удержал его:       – Да потому что воскресенье вчера было, а до вторника я тебя в своё распоряжение попросил. Куда ж ты так торопишься, как будто у тебя молоко убежало?       – До вторника? – Ронни остановился, соображая. – А… а зачем?       Он покраснел. Гробовщик провёл ладонью по его разлохмаченным волосам:       – Уж и не знаю… Может, дорожка у меня во дворе не метена, может, кекс тминный не съеден, а может, ещё что… Так ты остаёшься или убегаешь?       Ронни думал недолго. Он не убегал – он атаковал, поцелуем, да таким решительным, что Гробовщик опрокинулся на кровать.       – Славная мышенька, – одобрил он, – далеко пойдёшь…       – Ага, – Нокс старательно расправлялся с застёжкой его балахона. Потом откинул полу сюртука, гладя бедро… Гробовщик нетерпеливо вздохнул: порывистость – дело заразительное, а Ронни порывистый... пылкий, непосредственный, очень любопытный и очень способный. Хороший мальчик. Но торопиться всё-таки некуда.       – Иди-ка сюда, – он сам уложил юношу навзничь, коснулся поцелуями его шеи, плеч, груди, пробрался рукой под одеяло, скользнул вдоль внутренней стороны бедра ладонью. Ронни задышал тяжело – вот он такой и есть, пламенный и лёгкий. Его руки обвились вокруг шеи Легендарного, и тот почувствовал… что-то пугающе незапланированное: глубокое волнение, от которого в трепет приходило сердце. Это выбивало из колеи… он остановился. Рональд забеспокоился:       – Что?       – Не знаю… нервы? – Гробовщик неловко рассмеялся. – Нас всех ждут интересные времена, возможно… а может, и нет. Я просто ещё не знаю…       Ронни выдохнул, сдувая со лба мешающуюся прядку, и с чувством его поцеловал. Хорошая мышенька, самоотверженная… повезло, можно сказать, наверное. Именно тогда и именно там, где он не ждал.       В одиночку ему трудно было бы справиться с этим ощущением нарастающего ужаса. И вот это было тем, что он терпеть не мог в себе. В него верят, на него одного надеются – а он боится, почти до безумия, может быть, даже больше их всех.       Но как всегда – улыбнулся и вперёд. Надо так надо. Никто этого не знал. Ронни тоже не знал… и хорошо. Не надо ему этого.       Много знаний – много печали.