Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Эндрю Лоумен, младший секретарь главы департамента, кое-как выбрался из лифта, в свою просторную приёмную. Он чувствовал себя странно, чтобы прямо не сказать плохо: его мутило, его пошатывало, в носу до сих пор стоял запах нашатыря, а в ушах – безмолвный вопль.       Страшный вопль. Эндрю не знал, когда услышал его – то ли в полузабытьи, приходя в себя после обморока, то ли от него он в обморок и упал. Его словно ударило прямо в мозг – и сбило с ног. Он сам так и не понял до конца, что случилось. Его приводили в чувство девушки из справочной – мисс Пейдж, мисс Райдер – и ещё двое или трое случайных диспетчеров, которые не настолько торопились, чтобы бросить двух перепуганных секретарш в беде (на свой счёт их заботу младший секретарь главы департамента принимать не торопился), а потому логичнее всего было бы предположить, что кричал кто-то из них… нет, вряд ли женский крик. Что-то случилось… а что случилось?       В холле ему попалось под ноги битое стекло. В первом же коридоре было темно, и в лифте тоже. Логичнее всего было бы предположить землетрясение…       Вот только в мире жнецов не бывает землетрясений.       – Доброе утро, Оливер… – начал он – и только теперь смог понять, что Оливер Льюис, второй секретарь, его коллега, что-то быстро складывает в коробку на столе, гремя выдвижными ящиками. – Что случилось? – спросил он.       – А, привет, Энди. И пока. Я ухожу! – Льюис вскинул голову – и уставился на него. – Смерть великая! – он громко захлопнул ящик и бросился к Эндрю. – С тобой-то что?!       – Я в порядке… – начал было Лоумен – но оказался схвачен за локоть и впихнут на белый кожаный диван у стены прежде, чем успел договорить. – Спасибо, Оливер, но я не думаю…       – Ой, иди в задницу! – Льюис сунул ему в руку стакан воды. – Ты себя в зеркало видел? В порядке он, тоже мне… – он запустил пятерню в свою и без того крайне взъерошенную шевелюру. – Короче, слушай меня. Я не знаю, что тебя тут держит – даже расспрашивать не буду, ясно? – но могу сказать одно: дёргать надо отсюда. Я дёргаю – и советую тебе. Ты понимаешь, что я тебе говорю?       Эндрю кивнул. Потом машинально глотнул воды. Холодная…       Он снова вспомнил жуткий крик.       – Я слышал, как кто-то кричал… – начал он.       – А! Это Хамфриз, – отмахнулся Льюис. – Ему конец.       Эндрю поперхнулся глотком воды.       – Алан Хамфриз? – переспросил он, чувствуя, как всё немеет внутри. – Третий отдел…       – Да, да, ты с ним болтал вчера, – Льюис взял его за плечи с явным беспокойством. – Слушай, ты хоть вообще понимаешь, на каком ты свете? Я с тобой говорю?       – Его убили? – спросил Лоумен. Он прямо чувствовал, как бледнеет – словно не то что вся кровь отхлынула от лица, а жизнь отхлынула из тела. – Он…       – Пф! По мне так лучше бы сразу убили, – бросил Льюис. – Шип Смерти – слыхал про такую штуку? Нет? Я тоже не слышал. Но Смит тебе расскажет, ты послушай… сейчас, только Ланса выпустит. Какого чёрта он там с ним делает?       Он оглянулся на обитую коричневой кожей дверь кабинета.       – Он тоже уходит? – жалобно спросил Эндрю, не готовый расспрашивать про Шип, но удерживающий в уме эту информацию. Мысль, что он останется работать в громадной приёмной один, вдруг напугала его до дрожи. Что он станет делать? Как справится? Не то чтобы он был привязан к своим коллегам, но… их было трое. Их всегда было трое!       А теперь он останется один.       – Уходит он, как же… Бери выше – его увольняют! Весь департамент его видел с розами в руках! Говорит, в глаза Сатклиффу посмотрел… думал, от смерти на волоске! Ты же знаешь, что Сатклифф псих? Да, все знают… Только Уилл ему роз не таскал. Чёрта с два! Лампы ещё рванули… нет, Энди. Тебе нравится – ты и сиди. А я сваливаю!       Он бросился к столу – спешно собирать оставшиеся вещи. Эндрю сидел со стаканом в руке. Он не понимал вообще ничего. Собранную коробку надо было заклеить – и Льюис, пометавшись по приёмной, разгрёб коробку и вытащил из неё клейкую ленту, которую сам же туда и положил…       Дверь кабинета Смита распахнулась.       Уилфред Ланс пронёсся к лифту как выпущенное в цель копьё – оправдывая свою фамилию – и исчез в открывшейся темноте: все источники света в департаменте приказали жить долго и счастливо. Эндрю только раскрыл глаза: разве он не должен был плестись как…       – Уилл! – Льюис бросился за ним – но успел только врезаться в закрывшиеся двери лифта. – Уилл! Уилл! Проклятье!       Он принялся давить на кнопку, молотить панель, но поздно: вернуть Ланса никакой возможности не было.       – Не будем цепляться за прошлое, – прозвучал голос со стороны открытого кабинета.       Абрахам Дж. Смит в новых очках стоял на пороге и спокойно взирал на Льюиса, который как раз обернулся к нему. Эндрю, притихнув на диване, молча наблюдал. Странные очки, подумал он. Совсем чёрные… и выглядят как у какого-нибудь безумного учёного в бульварном театре ужасов, только элегантно и явно… недёшево. Хотя стоимость такого предмета насущной необходимости, как очки для главы департамента, вряд ли могла быть предметом обсуждения: организация просто записывала её на свой счёт. Лоуренс Андерсон – сэр Лоуренс – даже за работу взял бы по сниженной стоимости.       Льюис молча прошёл к столу, взял листок и протянул Смиту. Глава департамента посмотрел:       – Что это?       – Я хочу уйти вместе с Уилфредом, сэр, – сказал Льюис. Бесстрашно. Твёрдо.       – Вместе с Уилфредом? – переспросил Смит. В его голосе прозвучало многое: удивление, недоверие… насмешка даже, может быть, как будто Оливер Льюис сказал что-то смешное. – Вы уверены, мистер Льюис? Что ж… как вам будет угодно.       Он подцепил из нагрудного кармана тускло блеснувшее вечное перо и ленивым росчерком поставил на заявлении Льюиса свою подпись.       – Я мог бы задержать вас на две недели, – произнёс он затем, – но что-то подсказывает мне, задержаться вы не намерены. Куда больше вам бы хотелось задержать мистера Ланса, не так ли? Я вам не советую. Он едва глядел на вас всё время, пока вы трудились здесь, бок о бок с ним; не думаете же вы, что его последним желанием будет вас увидеть? Дайте ему принять свой выбор спокойно.       Льюис остолбенел. Эндрю увидел, как он перестал дышать. На какое-то мгновение бывший второй секретарь директора просто замер – а потом попятился к лифту, ощупью надавил на кнопку – раз, другой… Смит стоял, протягивая ему заявление – а он то ли не видел, то ли не хотел, и у него просто было такое лицо… «Это ведь не всерьёз, – подумал Лоумен, – это всё не может быть всерьёз! Просто Льюис не имеет никакого права бросать его сейчас, здесь… он заслужил этой шутки!» Наконец лифт отворился; Льюис бросился внутрь…       – Ваши вещи, мистер Льюис! – напомнил ему Смит в уже закрывающиеся двери. Однако никакой заминки не последовало: двери просто закрылись.       – И подобного рода мерзости процветают у меня, в моей приёмной! – с горечью ответил Смит, глядя Льюису вслед. – Они были неисправимы, оба; что ж, так тому и быть, – он обернулся к Эндрю. – Что с тобой, Энди? Тебе нездоровится? Выглядишь очень бледным…       – Нет, сэр, я только… – начал было Эндрю – и умолк, потому что Смит, бросив заявление Льюиса на его же брошенный в беспорядке стол, опустился на диван рядом. Скрипнула обивка. – Я только…       – Да-да?       В полумраке приёмной зеркальные чёрные очки смотрелись жутко. Лоумен почувствовал, как его бьёт дрожь. Смит был слишком близко, и что-то было неправильно… не так…       И никак было не понять, что именно.       Эндрю закрыл глаза. Его волнами заливала слабость. Что-то путалось в голове – он и верил, и не верил, и хотел бежать, потому что чувствовал смертельную опасность, и всё же… Что-то было неправильно. Чего-то просто не должно было быть! Обрезанная прядь волос, которую он сам вчера помогал подравнивать, потому что начальник вдруг решил безжалостно обрезать свои роскошные волосы, коснулась его щеки...       А потом ничего не случилось. Только скрипнула обивка, совсем рядом с ухом… Энди осторожно приоткрыл глаза.       Смит так и застыл, склонившись над ним, вцепившись в спинку дивана. Другой рукой он схватился за очки, точно пытался их сорвать… Хватка была подозрительно судорожной.       – Сэр?.. – дрожащим голосом спросил Эндрю. После вчерашнего… боже, да сейчас что угодно могло произойти!       – Энди… – выдохнул Смит еле слышно. – Мои очки… мои старые очки…       – Вы ничего не видите?       – Нет. Они в спальне, в верхнем ящике тумбочки… пожалуйста, Энди.       – Я сейчас. Я принесу! – Лоумен метнулся в сторону спальни – но вдруг вспомнил и спросил: – Позвать мистера Андерса, может быть?       – Нет, не нужно, – Смит мотнул головой. – Дай мне только то, в чём я смогу видеть…       – Хорошо, сэр! – Эндрю бросился в кабинет, чтобы через него пройти в спальню, но на пороге вдруг остановился. У него возникло странное, необъяснимое чувство, что чуть только он войдёт, как окажется в ловушке… да нет, что за чушь! Он решительно повернул ручку и вошёл в спальню.       Он бывал здесь раньше – и каждый раз у него захватывало дух. Не от восторга – почти от ужаса. Что-то в груди сжималось при виде этой громадной, застланной лиловым шёлком кровати с перламутровой инкрустацией по изголовью. Как будто этого было мало, над кроватью раскинулся многослойный полупрозрачный полог того же оттенка; на самом нижнем слое красовался узор в виде летящих лепестков орхидей. Ковёр на полу, не то фиолетовый, не то тёмно-пурпурный, был настолько мягким, что по нему казалось неприличным ходить, тем более в обуви: ноги сразу утопали по щиколотку. На стене напротив кровати – а стены обтягивал муаровый розовый шёлк – поблескивало зеркало во весь рост; на дальнем конце комнаты, под окном, затенённым тонкой пурпурной занавесью, расположилась широкая оттоманка, обитая сиреневым плюшем, и на курительном столике рядом стоял кальян, чья гибкая трубка свернулась, словно змея, ожидая возвращения хозяина. На одной тумбочке возле кровати стояла медная курильница для благовоний; на другой – ночник из розового стекла: лотос с раскрытыми лепестками. Очки лежали в одном из ящиков. Энди только не знал в котором.       Посреди всей этой лилово-пурпурно-розовой безвкусицы младший секретарь главы департамента всякий раз терялся. Жнец должен жить как жнец – неброско. Неярко. Разве нет? Энди казалось немыслимым и странным, что спальня его начальника больше всего напоминает покои одалиски в гареме – не хватает только туалетного столика с притираниями да рассыпанных кругом золотых безделушек. Смит действительно считает всё это достойным себя?       Он говорил с Эндрю о благочестии. Очень много. Но Эндрю знал, что на этой кровати, с шёлковыми простынями и кучей подушек, не происходит ровно ничего благочестивого. По каким-то причинам сам он до сих пор не оказался на ней; но Ланс и Льюис… Ланс и Льюис…       Эндрю это знал. Знал каждую минуту. Не получил ни одного поцелуя – но знал, что поцелуи достаются другим. Как будто другие заслуживали больше, были достойны лучшего!       А он-то что?       И нет, он не просил ничего! Напротив, он боялся. Но неопределённость, незавершённость, недосказанность – всё это сводило его с ума, и лучше было раз и навсегда покончить со всем, лучше сорваться в пропасть, чем вечно балансировать на её краю!       Эндрю разыскал очки в тумбочке с ночником. Он больше не мог оставаться в этой спальне. Смит собирался его поцеловать – и что его остановило, в конце-то концов? Припадок?       Он вернулся в приёмную, протянул Смиту очки, не глядя на него: смотреть было слишком больно. Прикосновение руки, лёгкое и тёплое, обожгло его как огонь.       Эндрю Лоумен был несчастен как никто на свете.       – Энди…       Лоумен покривил губы. Этот голос, тихий, нежный и тёплый, пронзал его насквозь, хотя нечасто он его слышал. Обычно Смит говорил иначе… и только временами как будто вспоминал, что может быть другим. Каким-то по-устаревшему благородным, почти до отчаяния… да кто вообще бывает таким?       Кому это нужно?       – Энди,я прошу тебя, сядь.       Что мог Энди? Повиноваться, да и только. И ещё – не смотреть.       – Ты желаешь несбыточного.       – Я ничего не желаю, сэр, – это была правда, и Лоумен хотел остаться сдержанным – и ни в коем случае не бросать упрёков. – Но вы…       – Энди.       Эндрю поджал губы. Это был призыв к порядку – настойчивый, но без малейшего повышения голоса. Конечно, Смит ведь был начальником подразделения, когда… Смитом ещё не был. Как его тогда звали? Сэр Абрахам? Или, может, по неофициальному обращению, также принятому между жнецами, брат Абрахам?       Стоило ли менять обличье? Стоило ли менять обличье со всеми, кроме…       – Может произойти ещё очень много странного, – сказал сэр Абрахам, и Эндрю вздрогнул: ему верилось! – Скорее всего – произойдёт. Я даже не буду уверять тебя. Но ради меня… если уж не ради себя самого… – он вдруг замолчал, словно замкнулся в себе. Эндрю повернулся к нему – и заметил, как он лихорадочно сжимает ладони.       Он надел старые очки; его глаза не были заслонены дужками по бокам, и Лоумен мог видеть, как настойчиво устремлён в пространство его взгляд, под влиянием какой-то очень серьёзной мысли. Странные новые очки лежали на сиденье дивана – Смит положил их между Эндрю и собой, как обоюдоострый меч.       Сближение было исключено.       – Диспетчер Хамфриз, сэр… – осторожно начал Лоумен, просто чтобы хоть что-нибудь сказать. Да, судьба Хамфриза конечно интересовала его – но не так сильно, вполовину не так сильно, как своя! – Что с ним случилось?       – Беда, – ответил Смит – лаконично и негромко. – Если оставить его без помощи, он умрёт – иногда и мы умираем, Энди… Я хочу, чтобы ты спустился в отдел выдачи Кос и убедился, что Хамфриз сдал свою. Нельзя рисковать… нельзя рисковать им, ни в коем случае.       – Спустился? – переспросил Эндрю. – Сейчас?       – Ты плохо себя чувствуешь? – Смит взглянул на него с беспокойством.       – Нет. Я… нет, – Лоумен вздохнул, удивлённо прислушиваясь к себе. В какой-то момент – а он и не заметил! – головокружение у него прошло. – Всё хорошо, сэр.       Всё и правда было хорошо – спокойно и безопасно. Ему как будто положили руку на плечо – уверенную, спокойную, сильную и твёрдую руку. И что самое странное – он даже не знал, когда это случилось.       – Тогда иди. И если узнаешь что-нибудь о… бывших своих коллегах… – глава департамента вздохнул. – Если секретарь в отделе выдачи что-нибудь о них скажет, не скрывай от меня, пожалуйста.       – Сэр! – возмутился Эндрю. – Я бы никогда…       – Я знаю, Энди. И я знаю также, что Ланс взял Косу. Если Льюис его не остановит… – Смит покачал головой. – Я ничего не мог сделать, – прибавил он вполголоса. – Ничего… Как всегда.       Он поднялся с дивана. Эндрю думал, что сейчас он уйдёт к себе в кабинет, но Смит вдруг направился в другую сторону, совершенно к другой двери – той, что вела в коридор к боковой лестнице. Он шёл медленно и словно бы слегка неуклюже – его фигура в полумраке вдруг приобрела непривычную громоздкость, как будто он отвык от того, сколько весит его крепкое мощное тело, забыл, каких усилий стоит перемещать его в пространстве. Лоумен забеспокоился:       – Сэр?..       – У нас осталась одна незапертая дверь, Энди, – отозвался Смит. – Ступай в отдел выдачи, я всё сделаю.       Он открыл дверь; из коридора пробился солнечный свет.       Эндрю моргнул: только сейчас он вдруг понял, что свет был прямой, и такой яркий, что в таких слегка затемнённых очках Смиту просто нельзя, нельзя туда! Подхватив странные новые очки с дивана, он бросился в коридор, распахнул дверь… и замер. Задумался.       Смит стоял возле запылённого окна (которое никак не удосуживались протереть, всё откладывали) и смотрел вниз. Он скрестил руки на груди, и не было похоже, чтобы свет мешал ему или что он собирается куда-то бежать. Глядя на его осанку, на его позу, на один только спокойный и уверенный разворот его широких плеч, Эндрю вдруг вспомнил о капитанах, которые, как говорят, последними покидают свои корабли.       Ошеломлённый чувством для самого себя неясным, Лоумен тихо вернулся в приёмную и закрыл за собой дверь. Очки Смита он оставил на диване: он просто не знал, что ещё с ними делать. Потом шагнул те лифту.       Ему обещали странности… странности, которые, как он должен был понять, уже начались.       Льюис сбежал. Ланс… о том, что случилось с Лансом, Лоумен старался не думать. Одно было правдой: Смит за него беспокоился.       Минуту назад – нет. Теперь – да.       Минуту назад рядом с ним было страшно. Теперь – нет.       Но даже когда было страшно, Эндрю готов был скорее подчиниться, сдаться своему ужасу, чем сбежать. В этом и была правда.       Льюис мог уходить – и забирать свои советы с собой. Он просто работал здесь. Он просто не понимал.       Двери лифта закрылись позади, оставляя Эндрю Лоумена в полной темноте, одиночестве… и ещё в запахе одеколона, знакомом до боли и до сих пор то и дело царящем в приёмной. Этого всего больше не будет. Не будет полного ненависти взгляда из-за соседнего стола. Не будет навязчивой компании Оливера, его бесконечных сплетен и расспросов. Не будет никаких других. Всё закончилось.       Или только началось по-настоящему. Энди ведь не знал на самом деле. Но зато знал другое: от Смита он не побежит. Никуда.       И Смит его не заставит.