Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Рональд Нокс опаздывал.       Очень сильно.       На целых десять минут.       Всю ночь, стоило ему только сомкнуть глаза, его начинали мучить кошмары; в итоге в четыре утра он решительно отбросил одеяло и пошёл на кухню варить себе кофе. В пять часов, однако, ему захотелось прилечь, чтобы хотя бы немножко отдохнуть перед работой; и вот, в итоге – он проспал.       Быстрее, быстрее… От угла он припустился бегом – распугав стаю голубей, наступив в лужу, едва не сбив с ног какую-то девушку (из справочной? он её знает, кажется? Да к чёрту!). У дверей департамента он чуть не запутался в развязавшемся шнурке, в секунду его завязал, вскочил и бросился в холл, а там – вверх по лестнице.       Незнакомые жнецы, спускавшиеся ему навстречу, покосились на него недовольным взглядом.       Рональд плевать на них хотел. Он запыхался.       Вбегая на площадку третьего этажа, он запнулся и больно ударился грудью о перила, но даже не охнул. Скорее!       Со Спирсом он столкнулся как раз в дверях отдела. Ретироваться было некуда; Рональд замер перед начальником, как кролик перед удавом. Уильям вздохнул и поправил очки.       – Диспетчер Нокс, – спросил он, – что мне с вами делать?       – У меня… – начал было на ходу придумывать отмазку Рональд, но Спирс раздражённо отмахнулся:       – Довольно, Нокс. Проходите.       Разумеется, все остальные сотрудники третьего отдела были уже на месте. Прежде хотя бы Сатклифф мог прийти ещё позже; теперь же Рональд оставался единственным, кто неукоснительно подрывал дисциплину. Надо же, даже Спирс устал на него ругаться… А возможно – возможно, это просто Грелль что-то ему сказал. И, конечно же…       Подумать только, какой послушной собачонкой может быть Уильям.       А Сатклифф ему наверняка изменяет. Да потому что не может такой, как он, не изменять. Не может – и всё! Таскает же ему кто-то эти розы, уже третью неделю! А то, что он их выбрасывает…       Таскали не просто розы – букеты роз. По дюжине алых роз, почти каждый день. Кто это делал – отследить не представлялось возможным, потому что букеты были от анонимного дарителя, оставлялись с завидной регулярностью под дверью отдела и, что самое главное, всегда незаметно. Первые раза два Грелля это забавляло; но теперь уже – страшно бесило, и несчастные цветы ждала в лучшем случае урна, а в худшем – Сатклифф, вне себя от ярости, просто разрывал их в клочья, грозясь оторвать тому, кто это делает, самое дорогое для мужчины:       – Ненавижу! Убью!! Кастрирую!!!       Его вопли слышал весь этаж (и не только); в прошлую пятницу отдел даже оштрафовали за систематическое нарушение тишины, но помогло это мало. Цветы продолжали появляться, снова и снова; и Грелль, с каким-то бешеным отчаянием, рвал их, швырял, топтал ногами… Последний раз это было в понедельник, то есть позавчера. Вчера всё было тихо. И сегодня поводов для концерта тоже пока не было. Неужели на этом и всё? Нет! не может всё быть настолько печально! И вообще, это будет просто несправедливо. Не всё коту масленица! Нокса уже с души воротило от этой сладкой парочки – бывший любовник плюс бывший наставник, – и он всеми силами желал, чтобы они провалились уже куда-нибудь: сил на них не было смотреть. Вот, опять Сатклифф заглядывает в бумаги Уиллу через плечо… так и трётся о него, как последняя шлюха! И Уилл всё это терпит? Да как вообще можно терпеть такое рядом с собой?!       Неудивительно, что к нему теперь в департаменте стали куда прохладнее относиться. Как знать, может, сам главный его вообще скоро с поста снимет. Потому что нельзя держать кого попало в руководителях. Он же извращенец! Каждую ночь с Сатклиффом спит!       А про Нокса мог спокойно забыть хоть на целую неделю. И лучше было ему даже не напоминать. Потому что получишь одно: «Я занят». И только. Как плевок в лицо. И потом ещё не изменять ему? Да как же!       – Диспетчер Нокс! (Рональд испуганно дёрнулся.) Будьте добры слушать, или я вас оштрафую.       Чего?! Это ещё за что?!       – Да, сэр, – хмуро пробормотал Рональд. Лучше было не спорить.       Ему досталось три задания: одно в полдень, где-то в порту, а два других… Уайтчепел? Эй, да это же совсем рядом с… ну да – с этой жуткой конторой!       По спине у Нокса пробежал неприятный холодок. Ему снова придётся возвращаться туда! Неужели это…       (Мимо него, к выходу из отдела, прошёл Баркер.)       Неужели это нарочно?!       – Так и знал, что даже зайти толком не успеем, – услышал он голос Слингби, тоже продвигавшегося к выходу, вслед за Хамфризом – собственно, и обращался он к нему. Этим двоим, как всегда, везло – они сейчас отправлялись куда-то вместе, а потом, если Нокс не всё прослушал, были свободны аж до самого обеда. Везёт же! А он вот сиди тут…       Он украдкой взглянул на бывшего наставника: тот со скучающим видом рассматривал свои наманикюренные ногти. Вот шлюха! Небось, только об одном и думает…       На самом деле, Грелля тяготило присутствие последнего задержавшегося в отделе сотрудника – Саймона, – и он прямо-таки мечтал, чтобы этот кретин смылся уже хоть куда-нибудь; но, несмотря на всю силу своего желания, пока помалкивал. Не хватало только ещё, чтобы его интригу раскрыли! Нет, он никак не мог этого допустить. И потому – молчал.       Наконец Саймон отложил недочитанное дело на край стола и всё-таки вышел.       Не успела за ним закрыться дверь, как Грелль немедленно поднялся с места.       – Ну, что, дождался вчера ответа? – промурлыкал он, подходя к Рональду (который как-то съёжился, едва заслышав стук его каблуков), и с любопытством заглянул ему через плечо. – О, ну надо же! – воскликнул он, мгновенно вычислив, в какое замечательное место предстоит отправиться его бывшему стажёру. – Какой приятный сюрприз!       Как ни странно, сюрприз и вправду являлся таковым: сколько ни строил бы Нокс свои теории заговора, они были сильно преувеличенны.       – Я больше не пойду туда, – отвечал Рональд, стиснув зубы.       – О, правда? – обворожительно улыбнулся Грелль. – Письмо! – королевским жестом протянул руку он и, получив смятый конверт, удалился к себе за стол.       Рональд зарылся пальцами в волосы. Он больше не пойдёт туда, твердил себе он, ни за что, ни за что не пойдёт…       – И это всё?! – раздался на весь отдел возмущённый возглас Грелля. – И только?!       Впрочем, как же ему было не возмущаться, если ответ, который он получил, оказался предельно краток:       «Разумеется».       – Это так на него похоже! – негодовал обиженный Сатклифф. – Я, значит, стараюсь для него, стараюсь, а он… нет, он просто вывел меня из себя!       И выдернув из стопки чистый лист бумаги, схватил ручку и что-то быстро-быстро застрочил.       Нокс обернулся на него – и почему-то ему захотелось немедленно бежать отсюда. Хоть куда; лишь бы только…       – Вот! – Грелль ловко пустил конверт ему на стол. – Отнесёшь вечером.       Рональд было попытался протестовать; но Грелль искоса взглянул на него – и Нокс, почуяв, что не сулит такой взгляд ничего хорошего, умолк, опуская глаза к раскрытому перед ним на столе делу. Сатклифф не был страшен в гневе, нет – он просто (очевидно же!) был самым настоящим психом, что было гораздо, гораздо хуже. Поэтому возражать Нокс больше не стал.       В конце концов, если такова его судьба…       Будь что будет.       Возможно, он будет даже рад, если его убьют. Да – так будет даже лучше. Что, в конце концов, представляет из себя его существование последние несколько месяцев? Именно существование; потому что это – не жизнь.       Даже девушки… похоже, он совсем потерял к ним интерес. Ну какая между ними всеми разница? Если бы он мог влюбиться хотя бы в одну! Но он понимал: всерьёз он никогда ни в кого не влюбится. И в него никто не влюбится тоже. И никогда не влюблялся. Потому что любовь – это не то, чтобы нравится внешне; или, там, в постели… всё это не то. А что такое то, Рональд и сам не знал. Он бы хотел знать, очень; но пока – он только твёрдо знал, что такое не то. Всё было не то. Абсолютно всё. И плевать, что пару раз ему казалось, что всё по-другому…       Иногда он видел жниц – тех, что собирают, в основном, души детей и юных девушек, и носят всё белое, и живут и работают особняком от всех, и знать ничего не хотят о мужчинах. Многие из них были просто удивительны – они ведь такие красивые! – но стоило только приглядеться к ним поближе, как становилось жутко: до того они были равнодушными и холодными. И вся их красота сразу становилась какой-то мёртвой.       Впрочем, они ведь все умерли, прежде чем попасть сюда.       И он тоже умер.       Умер – и очнулся, как и другие, в длинном коридоре, перед дверью в приёмную директора Академии жнецов. И пришёл в ужас, потому что, как и другие, кроме своего имени ничего о себе не помнил. И костюм на нём тоже был не его – хороший (почему-то ему казалось, что у него никогда не было таких хорошо сшитых костюмов), но не его. И очки… разве он носил очки?       И разве такого цвета были у него глаза?       Он не помнил…       Он и сейчас не мог вспомнить, как ни напрягал память. Потом он решил, что надо просто с этим смириться. Как все смиряются. Ведь у него есть вечная жизнь, о которой мечтают все смертные. Разве не так?       И вечная работа – в дополнение к ней. Подумаешь, маленький такой недостаток…       – А-а-а! Ненавижу!!! – донёсся из коридора пронзительный вопль Сатклиффа.       Ага. Вот и спектакль.       Лицо Нокса расплылось в довольной улыбке.       Как же он всё-таки любит свою работу!