Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Уильям Т. Спирс с уверенностью мог бы сказать, что этот день начинался для него вполне хорошо.       Он проснулся не от звонка будильника, а от приставаний Грелля, которому с утра пораньше захотелось любви. Повернувшись, Спирс без лишних слов прижал его к постели. Во-первых, это неплохо заменяло обычное «доброе утро», а во-вторых, Греллю так даже больше нравилось. Он любил намёк на грубость иногда – это придавало сексу остроты. А Уильяму нравилось быть с ним немного бесцеремонным. Сатклиффу можно было заломить руку за спину; его можно было обхватить за шею, дёрнуть за волосы, шлёпнуть по ягодице или куснуть в плечо – и почувствовать, как это вызывает в его теле сладкую дрожь. А это было более чем приятно. Куда более…       Изменилось ли что-нибудь с тех пор, как их отношения перестали быть тайными? Да, разумеется, без изменений обойтись не удалось. Первые из них Спирс заметил сразу же – в департаменте к нему стали относиться гораздо прохладнее, хотя и прежде-то не испытывали особого расположения. Ничего не поделаешь, он никогда не обладал талантом располагать к себе окружающих. Гораздо лучше у него получалось прямо противоположное – отбивать у них всякое желание ещё хотя бы раз пересечься с ним. Странно, что Грелль…       Хм, подумать только: долгие годы самой ужасной новостью, которую ему когда-либо приходилось получать, Уильям считал ту, что им с Сатклиффом придётся работать вместе. Причём вовсе не как коллегам, нет! Уильям будет начальником; а значит, за самого Сатклиффа – и, конечно же, за всё, что тот натворит, – отвечать, так или иначе, придётся ему. Сложно сказать, что тогда удержало его от того, чтобы попроситься простым сотрудником в любой другой отдел или даже департамент, но какое счастье, что тогда он и помыслить не мог о чём-нибудь вроде истории с Джеком-Потрошителем. Точно с ума бы сошёл.       Впрочем, ему и так достаточно было. Когда, в первый же рабочий день, Сатклифф явился в отдел с волосами чуть ли не до пояса, Уильям всю ночь не спал – весь устав перерыл, вдоль и поперёк, лишь бы заставить его их обрезать! Но, как оказалось, пункта, регламентирующего длину волос сотрудников, в уставе не существует: он был исключён – и угадайте-ка кем! – а изменения, внесённые в устав Легендарным, даже для недовольных ими членов высшего руководства были святы. Слишком уж многие жнецы их поддерживали.       А Грелль ещё – внаглую! – заявил, что волосы леди – её гордость.       Уильям так и опешил.       – Леди? – переспросил он, нервно поправляя секатором очки.       Грелль повертелся перед зеркалом, к которому его вытащил начальник.       – А почему нет? – спросил он, любуясь собственным отражением. – Я разве не нравлюсь тебе, Уилли?       – Диспетчер Сатклифф, немедленно вернитесь к работе, – ледяным тоном отвечал Уильям.       Грелль развернулся. Его глаза блестели сумасшедшинкой.       – А-а, нет, – улыбаясь, погрозил он Уильяму пальцем, – ты ещё не ответил, Уилли.       – Странно, что вы не понимаете очевидного, Сатклифф, – не отведя взгляда, сказал Уильям. – Сейчас и всегда: нет.       Грелль засмеялся.       И еле успел увернуться от секатора, норовившего врезаться ему прямо в зубы.       – Возвращайтесь – к работе, – отрывисто повторил Уильям, глядя на него в упор.       Грелль тотчас бросился в отдел. На бегу он испуганно оглянулся на Спирса – как на опасного, неуправляемого безумца.       А Уильям стоял и раздумывал: не пустить ли ему удар вдогонку? Ещё один удар Сатклифф точно заслужил – потому что заслуживал тысячи, тысячи тысяч самых жестоких, самых беспощадных, самых хладнокровно нанесённых ударов. Уильям твёрдо решил это тогда; и в дальнейшем частенько вспоминал об этом, от случая к случаю.       Странно, что через год он получил от Грелля валентинку.       Он вызвал Сатклиффа в кабинет. И методично разорвал злосчастное бумажное сердечко у него на глазах. В мелкие клочки.       – В следующий раз в вашем личном деле появится выговор, – сказал он затем Греллю. – Убирайтесь.       Грелль улыбнулся. Или оскалился.       Это была страшная улыбка – самая страшная улыбка, которую когда-либо, к тому времени или после, видел Уильям. Так скалятся в гробницах безглазые черепа… Жуткое воспоминание.       – А-а-а! Ненавижу!!!       Уильям медленно поднял взгляд на дверь. Что, неужели снова?       Изо дня в день, изо дня в день… Уже третью неделю подряд. Что же теперь, держать все двери распахнутыми? Или часовых выставлять? Абсурд…       Дверь распахнулась:       – Уилли!       Грелль вихрем ворвался в кабинет; и не успел Спирс опомниться, как уже был отодвинут вместе с креслом к стене, а Сатклифф сидел у него на коленях и рыдал, уткнувшись ему в плечо.       Ну что ж, он хотя бы догадался захлопнуть за собой дверь, устало констатировал Уильям.       – И снова весь коридор в лепестках, – сказал он.       Грелль всхлипнул.       – Это невыносимо… – пожаловался он дрожащим голосом. – Нет, это просто подло! И откуда только эта мерзкая тварь знает, что я люблю розы?       Уильям вздохнул:       – Боюсь, об этом знают все.       Это было и неудивительно: немногим из жнецов-диспетчеров нравится держать на рабочем столе живые цветы. Пожалуй, из всего лондонского департамента один только Сатклифф этим и отличался; и учитывая, что сплетня об этом разнеслась по всему зданию ещё до появления здесь Нокса, это многих удивляло.       Грелль усмехнулся чуть слышно.       – Интересно, – спросил он, – если я их возненавижу, мне всё равно не перестанут их таскать?       – Я не знаю… – Уильям закрыл глаза. Как же он устал от всего этого! Каждое из этих происшествий вызывало у Сатклиффа истерику, а лично у него – приступ мигрени. Надо было что-то предпринять, это было просто необходимо, – вот только с чего начать? Кому и зачем может быть нужно оставлять эти розы? Тайному поклоннику? Едва ли. Ни один поклонник бы не пожелал, чтобы его подношения вызывали у предмета его поклонения такую бурную реакцию. Да даже и сам Грелль, со всей его страстью ко всякого рода романтическим фарсам, ни в какого поклонника не верил. Но если не поклонник, тогда кто? И ради чего он это делает? Ради собственного удовольствия? Или ради неудовольствия всех остальных? Сотрудникам окружающих отделов здорово действовали на нервы истерики Грелля и угрозы, выкрикиваемые им почти каждое утро. Неудивительно, если вскоре некоторые из них всерьёз начнут думать, что рано или поздно Сатклифф станет представлять серьёзную угрозу для всего департамента…       Смерть великая, да пусть думают что хотят! Лишь бы только Грелль и вправду не… Страшно представить, что может произойти, если им овладеет безумие, которое для жнецов, в силу их особенно тонкой психической организации (да, в академическом курсе это предлагалось называть более тонким устройством души, но Уильям Т. Спирс отчаянно пытался быть реалистом), не кажется таким уж неотвратимым. В ту эпоху, которую смертные называют Тёмными веками, а жнецы – начальным этапом существования организации «Несущие смерть», безумие вспыхивало в рядах сотрудников не хуже чумы. И влекло за собой ничуть не меньшие по масштабам потери – не было таких слоёв, которых бы оно не коснулось: от старших до младших, от самых скромных работников сферы обслуживания до представителей высшего руководства организации. К счастью, теперь всё это было уже в прошлом: устав был изменён, эпоха великих запретов и попыток привести к совершенству всё и вся канула в Лету, и ситуация выровнялась.       Правда, психически нестабильные личности всё равно никуда не делись. Одна из таких личностей сейчас как раз устроилась у Уильяма на коленях и… таким образом, хм, стабилизировалась. И это было единственным, что не позволяло согнать её, немедленно – как бы сильно Спирсу этого ни хотелось.       – Что тебе понадобилось у меня в брюках, позволь спросить?       – Ой, Уилли! – Грелль кокетливо стал отмахиваться – и вдруг заметил дело, лежащее у любовника на столе. – Ой… Уилли, ты тоже сегодня дежуришь?       – Как видишь, – сдержанно отвечал Уильям.       – М-м-м… – повернулся к нему Грелль и, прищурившись, потянул узел его галстука, словно проверяя, хорошо ли тот завязан. – И ты не стал говорить об этом при всех, да?       – А должен был? – поинтересовался Спирс.       – Обычно ты говорил… – Грелль улыбался, продолжая теребить его галстук. – Ты что, не хочешь, чтобы кому-нибудь пришло в голову нам помешать, м?       – Помешать?       – Ну Уилли… – обиженно протянул Грелль. – Ну мы что, будем всю ночь пить чай?       Уильям поправил очки.       – Во-первых, не всю ночь… – начал он.       Грелль тут же взволнованно замер, ожидая «во-вторых».       Уильям вздохнул.       Во-вторых, он предпочёл бы просто выспаться, а в-третьих, Грелль, вдохновлённый тем, что они совсем-совсем одни на целом этаже (потому что сотрудники соседнего четвёртого отдела дежурили, как правило, перед началом основной рабочей смены, и в департаменте ночевать не оставались), всё равно непременно возьмёт его штурмом. Так что…       – Если я скажу «да», – спросил он, – ты пообещаешь вести себя прилично?       Грелль радостно улыбнулся.       – Ах, Уилли! – воскликнул он. – Ты даже представить себе не можешь, как я тебя люблю…       – Послушай… – попытался сказать ему Уильям, но Грелль ничего не желал слушать – он прильнул к нему, тесно-тесно, обнял за шею, заглянул в глаза…       И Спирс поцеловал его. Разучился он не поддаваться на такие провокации. А может быть, никогда и не умел по-настоящему… Он просто делал всё для того, чтобы они не случались. Он бы и сейчас мог – оттолкнуть, осадить, ударить. Теоретически мог бы. Практически – ни за что. Особенно после этих проклятых роз.       – М-м-м… я подумаю над твоим предложением, – промурлыкал Грелль, чмокнув его напоследок в уголок губ. – Ой, а у тебя очки съехали… Пообедаем сегодня вдвоём? (Уильям, чувствуя, что не поспевает за его мыслями, кивнул.) Правда? Чудесно! Ну ладно, я побегу… а то вдруг потеряю душу? А ты будешь на меня ругаться…       Он соскочил с колен Уильяма, мимоходом глянул в зеркало, исправляя беспорядок в причёске и одежде, и выпорхнул за дверь.       Спирс выдохнул и придвинулся в кресле поближе к столу.       Нет, Сатклифф когда-нибудь перестанет бегать по коридорам?