Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Знакомые, как известно, бывают разные.       Одни – шапочные, с которыми можно просто поздороваться, разменяться на «привет-пока». Сигаретку стрельнуть. Да мало ли…       Другие – хорошие, с которыми нет-нет да и остановишься поболтать; и тогда «привет», «пока» и «как дела» становятся не просто дежурными фразами, а обретают свой подлинный смысл, улыбки искренни, а сама встреча доставляет хотя бы мимолётную радость.       А ещё есть третьи.       Которые, вроде, и нужны по жизни не очень-то, и послать их подальше повода нет.       – Эй, Слингби!       Эрик, спускавшийся по лестнице вслед за Аланом, обернулся. Из коридора второго этажа махал ему рукой бывший его сослуживец, с которым они как-то раз были напарниками – ещё до того, как Эрик пришёл работать в третий отдел. В ходе всяких реорганизаций и перестановок Моррис (такова была его фамилия) выбился в начальники; эту должность теперь и занимал: начальник второго отдела лондонского департамента диспетчерской организации жнецов «Несущие смерть». И не то чтобы Эрик завидовал…       Просто не любил он таких, как Моррис, – в каждой бочке затычка.       Слингби вздохнул.       – Ты меня подожди, – сказал он приостановившемуся на ступеньках Алану, – я тебя догоню.       – Хорошо, – согласился Алан и снова заспешил вниз по лестнице.       Он остановился в холле, под часами, и стал ждать Эрика. Можно было бы, конечно, выйти на улицу, но там был такой сильный ветер, что не очень-то и хотелось. В такую погоду лучше находиться где-нибудь в помещении – тем более что на улицу сейчас всё равно придётся выйти и даже провести там какое-то время. Через четверть часа, недалеко от лондонского Сити, один из кэбменов не справится с лошадьми и собьёт двух человек, мужчину и женщину; они погибнут, как и пассажир кэба. Сам кэбмен останется жив.       Как это, должно быть, ужасно – жить после того, как стал причиной смерти троих…       Присутствовать при таком тоже непросто; но такова уж работа жнеца. Хорошо, что Эрик всё-таки будет рядом. С ним всегда так спокойно, когда он рядом… Даже в таких ситуациях. Признаться, нервничал Алан ужасно, хоть и очень старался ничем не выдавать этого.       Нет, конечно, он был жнецом уже больше года и должен был бы начать привыкать… да он, может, и начал уже привыкать, но сейчас – почему-то именно сейчас он никак не мог заставить себя успокоиться. Наверное, свою роль играло ещё и то, что когда они с Эриком вместе были на задании в последний раз, им пришлось столкнуться с демонами. Тогда, правда, ситуация была совершенно другой, да и вообще закончилось всё хорошо, но чувство тревоги всё равно не желало покидать Алана. Как бы он ни убеждал себя, что всё будет в порядке.       Он стал смотреть по сторонам, чтобы отвлечься. В принципе, ничего необычного не происходило: жнецы приходили, уходили, поднимались и спускались по главной лестнице, подходили к отделу выдачи (там не только выдавали оружие новичкам, но можно было и сдать Косу в ремонт, и получить её обратно, и обзавестись новой, постоянной или временной) и к окошку справочной, неподалёку от которого стояли и беседовали трое жнецов. Алан не был знаком с ними лично, но зато прекрасно знал, кто они такие: один был начальником шестого отдела (фамилия его была Фишер), а двое других были секретарями начальника лондонского департамента жнецов, Абрахама Джей Смита. Вообще-то, секретарей у Смита было трое; но третьего из них, фамилию которого Алан знал, потому что тот несколько раз появлялся у них в отделе с поручениями от начальника департамента (мистер Ланс), здесь не было.       Один из секретарей, блондин, с волосами до плеч, с зачёсанной на бок чёлкой, одетый, вопреки традициям организации, в бежевого цвета костюм, взглянул на него; Алан вздрогнул и отвёл глаза. Секретарь посмотрел на него так, словно он сделал что-то нехорошее – или, по крайней мере, влез не в своё дело. Все знали: смитовские секретари жнецов-диспетчеров не любят, более или менее считаются только с начальниками отделов, да и то не слишком. Верхушка местной администрации, все они блестяще учились в Академии – но в итоге, по той или иной причине, экзамен сдать не смогли и, понятное дело, попали совершенно не на тот пост, на который изначально рассчитывали. Все они готовились быть начальниками – и непременно стали бы ими; но судьба распорядилась иначе, отправив их хоть и к высокопоставленному лицу, но всё равно – на побегушки, на унизительнейшую должность, которую только может отправлять умный, одарённый мужчина – знающий не только сам за собой, но и особенно из чужих уст, что и умный, и одарённый.       Секретари и Фишер продолжали беседовать; и, в потоке речи, Алан вдруг уловил… свою собственную фамилию? Он вздрогнул; и невольно прислушался.       – Бедный мальчик, – сказал секретарь в светлом костюме. – Это в самом деле поразительно, что он живёт с таким садистом.       – Позвольте возразить, – отвечал ему Фишер, – я уверен, что садист – это нечто более утончённое.       – Да, вроде Спирса, – блондин слабо улыбнулся. – Пожалуй, вы правы, мистер Фишер.       – Ланс как-то говорил, – вмешался другой секретарь, ничем особо не примечательный брюнет, – будто Спирс и в Академии производил неоднозначное впечатление, но после Академии, похоже, помешался совсем. И неудивительно: с такими подчинёнными…       – Да уж, учитывая, что теперь он живёт с Сатклиффом, – усмехнулся Фишер, кривя тонкий, жёстко очерченный рот под тщательно подстриженными усами.       – Поразительный упадок нравов, – вздохнул секретарь-блондин.       – А практика наставничества, по-вашему, не упадок нравов? – спросил Фишер. – Что ни говори, а наставник всегда будет для своего стажёра богом – каким бы скотом он ни был на самом деле. Слингби я знаю – помню с тех пор, как он пришёл сюда, – и, знаете, сказать о нём хоть что-нибудь хорошее настолько трудно, что лучше уж и вовсе молчать.       – Разбойник с большой дороги, – заметил блондин.       – Но уж, во всяком случае, не хуже Сатклиффа, – снисходительно отозвался Фишер.       Блондин не согласился.       – Как знать, – сказал он, – у Сатклиффа хотя бы на лице всё написано. Даже приглядываться не стоит, чтобы можно было всё понять. Пожалуй, Легендарный всё же сделал большой промах, исключив из устава определённые пункты. Следовало бы всего лишь слегка подкорректировать их. Мы вынуждены держать в наших стенах опасного преступника, безумца, который неизвестно что выкинет в следующий раз. При других порядках его бы выкосили, избавились бы от него, как от чумы.       – Спирс этого не допустил, даже когда была возможность, – покачал головой Фишер.       – Я скажу вам больше, – ответил ему блондин, – дело Сатклиффа закрыли сверху.       – Сверху?       – Да, вышестоящее руководство. У Сатклиффа есть защитники, против слова которых не возразить даже мистеру Смиту.       – Уж не сам ли Легендарный?       – Увы – боюсь, это известно только мистеру Смиту, – секретарь слабо улыбнулся. – У организации много тайн…       – Первая из которых – имя её героя, – усмехнулся Фишер. – Хотя, говорят, Андерсон должен его знать. Он ведь лично вручал ему последние очки. И поскольку Легендарный тогда ещё не был Легендарным – точно знал, кому вручал.       – Да разве ж он скажет! – подал голос другой, пока молчавший, секретарь.       – Верно, – сказал секретарь-блондин, – он не словоохотлив… Увы, господа, я должен вам сказать, что у меня есть ещё дела.       – Да, – спохватился его коллега, – и у меня тоже…       – Дела есть у всех, – улыбнулся Фишер. – Значит, до встречи, джентльмены?       – Да, до встречи. До встречи! – ответили ему оба секретаря. И разошлись: блондин пошёл в глубину холла, брюнет – к лестнице (он направлялся в архив), а Фишер – к той же лестнице, но наверх, к себе в отдел, мимоходом взглянув на Алана, который, огорошенный, стоял ни жив ни мёртв.       Эрик – садист? Эрик? Его Эрик?! Да как… как они посмели, как они могли такое говорить! И Грелль, и мистер Спирс… Юный жнец больно прикусил нижнюю губу.       Ну если после этого можно ещё говорить, что было бы хорошо, если бы он попал в шестой…       Нельзя. Ни в коем случае нельзя! И Эрику об этом разговоре рассказывать тоже нельзя. Лучше не надо. Потому что всё это враньё и клевета, с первого и до последнего слова. А он, Алан, сплетнями не занимается. И тем более – не верит им. Тем более, если…       – Эй, задумался? – услышал он приподнятый голос наставника. Алан вздрогнул и поднял голову: Эрик, улыбаясь, подходил к нему. И это вот о нём трудно вспомнить что-нибудь хорошее? – Всё, пойдём – время поджимает, – продолжал Слингби, – да ещё и задержал меня этот… а, ладно, чёрт с ним, – пробормотал он, бегло оглядев Алана с головы до ног. Обнять хочет, догадался Хамфриз. Хочет – но по какой-то причине не решается при всех. Неужели ему тоже сказали что-то не очень хорошее? Нет, нет, лучше не спрашивать, наверное…       – Да, пойдём, – сказал он вместо всего этого; и Эрик подмигнул ему из-за дымчатых стёкол очков и шагнул следом за ним к стеклянным дверям департамента.       Он всё-таки приобнял Алана за плечи, когда они вдвоём вышли на улицу, сразу же попав под яростный порыв ветра; и, заслонённый им, юный жнец с удивлением понял, что почти не чувствует холода…       Он забудет всё, что услышал сейчас в холле. К вечеру, к тому времени, как они вернутся домой. Непременно забудет!