Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Основная смена в лондонском департаменте заканчивается, когда часы в холле показывают шесть вечера; и после этого всё громадное здание – двенадцать этажей, не считая подземелий архива, – шумно и быстро пустеет. К половине седьмого, когда закрывается кафетерий (кто не разжился ужином – сам виноват), остаются, как правило, только те счастливцы, кому выпало ночное дежурство. К ним относится и один из сотрудников справочной: он отмечает всех, кто входит или выходит из департамента через главную дверь. Тех, кто под шумок сбегает с любимой (аж до посинения) работы по боковым лестницам, официально как бы не существует; но это совсем не значит, что в ближайшее время им не светит выговор или штраф. Отсутствие на рабочем месте наказуемо; и глава департамента, в лице кого-нибудь из своих секретарей, неусыпно бдит.       Уильям Т. Спирс вздохнул и поправил очки на переносице. Он сидел за столом у себя в кабинете и читал ежемесячный отчёт Саймона: зная, что до конца недели нужно сдать документацию за октябрь, он решил с этим не затягивать. Можно, конечно, затянуть, отложить на потом, но легче от этого всё равно не станет, так что…       Ох, какая же каторга! Уильям тяжело вздохнул.       Он страдал. Саймон был типичным хорошистом, ещё даже более типичным, чем он сам – ни придраться, ни похвалить, – и потому чтиво было на редкость скучное; а тут ещё и Сатклифф где-то пропадал, вместе с ужином, за которым отправился около получаса назад. Нет, не то чтобы Уильям слишком уж боялся остаться голодным – жнецы, в конце концов, не смертные и не испытывают такой обострённой потребности в еде, – но само отсутствие Грелля его не радовало. Потому что одной Смерти известно, что может натворить за полчаса это стихийное бедствие.       И надо же было, как назло, откуда-то взяться этим розам…       А ещё это задание… Да, главное – это проклятое задание. Насильственная смерть, множественные ножевые ранения; время – около часу ночи, место – Уайтчепел, один из глухих переулков, которых там предостаточно. Имени жертвы Спирс не запомнил, но вот то, что она относилась к представительницам древнейшей профессии, сразу бросилось ему в глаза. Привет из прошлого, диспетчер Сатклифф.       В других обстоятельствах Уильям сделал бы всё, чтобы не поручать ему подобного, но в этот раз он был бессилен: второе дело, которое им прислали, оказалось слишком ответственным и слишком сложным, и требовало вмешательства либо жнеца высокой квалификации (а Слингби уже дежурил накануне), либо – непосредственно начальника. Безвыходное положение.       Почему-то Спирс подозревал, что в распределении заданий между отделами сегодня поучаствовал сам глава департамента. Чувство юмора у Абрахама Дж. Смита было особенным – оно, может быть, когда-то даже и поспособствовало тому, чтобы сам Легендарный поддержал его избрание на такую высокую должность. Потому что выбрать среди всех руководителей одного из самых молодых… В любом случае, Уильяму хотелось думать, что именно чувство юмора подтолкнуло Смита обойтись с делами именно таким образом. Чувство юмора – и ничего больше. Верилось, правда, с большим трудом, но…       Дверь распахнулась от удара ноги. Спирс вздрогнул и чуть не смахнул бумаги на пол.       – Ой, Уилли, тебя это напугало? Извини! – На пороге стоял Грелль с подносом в руках. – Я не нарочно, – добавил алый жнец извиняющимся тоном.       С этими словами он подошёл к столу и пристроил поднос на самом углу.       – Мог бы просто постучаться, – заметил Уильям. Он, конечно, был рад, что Сатклифф вернулся, но чтобы дверь его кабинета открывали вот так – это было просто неслыханно.       – Чем? – искренне удивился Грелль. – Ой, Уилли, вечно ты всё выдумываешь! Я сейчас ещё кое-что принесу. Накроешь пока на стол?       – Ну что ж, хорошо, – согласился Уильям.       Он поднялся из-за стола, сложил все папки с бумагами на подоконник и принялся выставлять с подноса тарелки. Из кафетерия Грелль принёс по две хороших порции салата с курицей и запечённого картофеля с сыром, а также целый термос крепкого кофе. К кофе, правда, ничего не было, но неудивительно: сладкоежек в департаменте хватало. Особенно выделялись в этом плане бухгалтерия и архив.       – Ах, Уилли, как это мило с твоей стороны! – Грелль вернулся со столовыми приборами в одной руке и коробкой печенья – в другой. – Ты скучал по мне? – спросил он, сложив всё это на стол и повернувшись к Уильяму.       – Ты отлучался в кафетерий на полчаса, – отвечал ему Спирс. – Тебе не кажется, что это странный вопрос?       – Почему? – Грелль, улыбаясь, протянул руки и обнял его за шею. – Ну же, любимый, не будь таким официальным! Ты сегодня весь день такой загруженный… Даже поцеловать меня не хочешь. Так нельзя.       Он погладил возлюбленного по щеке и чмокнул в губы; но не успел он отстраниться, как Уильям перехватил его: он вдруг почувствовал, что этого недостаточно. Грелль охотно поддался; и было бы странно, если бы он поступил иначе.       – Ой, Уилли… – прошептал он, блаженно прижимаясь к Спирсу.       – Согласен, – пробормотал Уильям. И глубоко вздохнул. – Ну что, ужинать? – спросил он, поглядев на Грелля.       Сатклифф кивнул. Вид у него был счастливый-счастливый. К столу он сел в романтически приподнятом настроении; и, пока продолжался ужин, время от времени бросал на Уильяма такие взоры, словно готов был предложить в качестве десерта самого себя, целиком, хоть сию же секунду. И не то чтобы Спирс очень уж возражал (скорее, он почти не возражал), но, к сожалению, ближайшее время он собирался посвятить чтению отчётов. Об этом он Греллю и сказал.       – Думаю, тебе бы хотелось, чтобы я закончил раньше, – добавил он. – Поэтому будет лучше, если ты пока помоешь посуду.       – Но Уилли! – Грелль был возмущён, даже обижен. Конечно, ведь не этого он ждал. Приятный полумрак в кабинете (всё освещение составляла одна только настольная лампа под зелёным абажуром), ужин на двоих, мягкий диван невдалеке, поблескивающий кожаным боком и как бы ненавязчиво приглашающий к долгой беседе тет-а-тет… словом, обстановка настраивала совершенно не на работу. Но реальность была сурова.       – Ничего не могу поделать, – Уильям поправил очки. – Впереди ещё целый вечер, а у меня остались дела, и ты прекрасно об этом знаешь.       – Ладно! – Сатклифф поднялся из-за стола, собрал всю посуду на поднос и вышел с ним за дверь. Не иначе, оскорблённый в лучших чувствах… Уильям вздохнул. К таким перепадам настроения он уже в значительной степени привык.       «Вы же знаете, Спирс, какой неуравновешенный у него характер! Кому как не вам об этом известно?»       Уильям прекрасно помнил эту фразу и день, когда она была произнесена. Тогда к нему явился старший из секретарей главы департамента, Уилфред Ланс собственной персоной, чтобы официально сообщить, что Смит прекращает разбирательство по делу Сатклиффа, оставляя ему прежнюю меру наказания – временное переведение в архив.       – Но одной вашей жалобы достаточно, чтобы в любой момент вернуть дело на рассмотрение, – добавил Ланс. – Стоит только вам заметить или даже заподозрить, Спирс, – вы же знаете, как мистер Смит ценит голос интуиции! Можете не верить, но когда-то у него было предубеждение насчёт того, чтобы диспетчер Сатклифф работал здесь. Однако он предпочёл свято полагаться на заветы, которые так горячо пропагандирует новый устав… и вы видите, к чему это привело. Погибли невинные люди…       – Невинные с максимальным набором примечаний, – вполголоса заметил Уильям.       Ланс замолчал. Выражение его лица менялось буквально на глазах – изумлённое, возмущённое, негодующее. Спирс наблюдал за ним вполглаза – повернулся к окну, будто ничего и не происходило; и в кабинете было так тихо, что, кажется, он даже слышал, как тикают часы у него в кармане. Дело было выиграно, он спас Сатклиффу жизнь, возвратил ему многие годы тяготивший его долг… иначе и думать не хочется, что вышло бы. Что, если смертный приговор? Кому пришлось бы исполнять его? Ведь палачей в организации больше нет, да и кто согласится на подобную должность, плата за которую – безумие? Неслучайно высшее руководство, ещё то, старое, из которого почти никого не осталось, когда-то отказалось казнить направо и налево сотрудников, опорочивших звание жнеца. Казнь заменили либо изгнанием в мир смертных, либо бессрочным заточением, из которого у заключённого, тем не менее, всегда имелся выход – самому наложить на себя руки. Слабенькую ученическую Косу ему бы милостиво вручили по первому требованию. Нет, жнецы давно перестали убивать друг друга, объявив жизнь любого из слуг Смерти, даже самого скромного, неприкосновенной ценностью. Но значило ли это, что и впрямь что-то изменилось?       Первый секретарь директора нервно поправил манжету. Очевидно, он не услышал того, чего дожидался, и это не на шутку его взвинтило. Заявив:       – Всего хорошего! –       он ушёл, хлопнув дверью так, что гул прокатился по всему коридору. А Уильям поднялся и отворил окно. Ему захотелось глотнуть свежего воздуха, а заодно – выветрить какую-то ядовитую горечь лансова одеколона. Удивительно въедливый запах…       Несколько минут простоял он тогда перед окном – неподвижно, просто всматриваясь в полоску пасмурного неба над крышами. Воздух остро пах свежестью только что прошедшего дождя; и так хотелось… взять отпуск. Лучше всего – бессрочный.       Между прочим, с тех пор никакого отпуска он так и не взял.       Дверь открылась: вернулся Грелль. Уильям немедленно опустил взгляд в отчёт. Грелль прошествовал к дивану, шумно уселся и, вытащив из кармана пилочку, занялся маникюром. Леди всё ещё была сердита и не могла не продемонстрировать этого. Но, зная её характер, можно было не сомневаться: долго это состояние не продлится. В конце концов, она начнёт скучать.       И действительно: повозившись с ногтями, Грелль отложил пилочку и огляделся по сторонам. Не обнаружив ничего интересного, он вздохнул, закинул ногу на ногу и сцепил пальцы на колене. Покачал ногой, посмотрел на свои ботинки. Тоже мало интересного. Покосился на Уилли. Тот внимательно читал и, судя по всему, отвлекаться не собирался. Значит, надо его отвлечь…       – Хочу в Испанию, – через минуту услышал его голос Уильям.       – М-м… что? – переспросил он, перекладывая папки. Отчёт Саймона, слава Смерти, закончился; остался последний, Нокса. Если и он будет в целом без нареканий, то завтра можно сдавать бумаги в архив…       – В Испанию, Уилли! – нетерпеливо повторил Грелль. – Представляешь, мы могли бы поехать на море…       Спирс взглянул на него:       – На море? В ноябре?       – Почему в ноябре? – удивился Грелль. – Уилли, ты вечно понимаешь всё буквально! – нахмурился он; но тут же сменил гнев на милость. – Ну вот скажи: ты когда-нибудь видел корриду?       Уильям вздохнул. Коррида… варварское развлечение. Но в духе Сатклиффа, конечно.       – Я видел, как ты дрался с Себастианом Микаэлисом, – сказал он, возвращаясь к отчёту Нокса. – Мне хватило.       – Ну тебя, Уилли! Вечно ты придумаешь… а кстати, о чём ты думаешь? – спросил он с какой-то ревнивой ноткой в голосе, покосившись на Уильяма.       – О корриде, – отозвался Спирс.       Это была правда. В какой-то степени.       – М-м-м… коррида… – Грелль мечтательно улыбнулся. – В ней столько страсти! Смерть – и страсть. Смертельный танец… Бычок ведь совсем не хочет сдаваться без боя; и если тореадор зазевается… ах, ты только представь, ты только представь, себе, Уилли! О сладчайшая Смерть! – простонал он, откидываясь на спинку дивана. – Что это делает со мной…       И потянул ленточку на шее, развязывая бант.       Спирс не ответил. В общем, он почти и не слышал: как раз в этот момент он очутился в полном недоумении, обнаружив в отчёте Нокса, при проверке ежемесячных расходов, какую-то странную, альтернативную арифметику. Что это значит, если из ста вычесть девятнадцать равняется восьмидесяти девяти? Нет, всё можно понять, ошибки иногда случаются (например, в расчётах у Слингби дважды три иногда равнялось пяти, и можно было даже не сомневаться, что вся документация делалась чуть ли не за час и на коленке); но здесь-то что такое? Впрочем, учитывая, что ошибался Нокс стабильно в свою пользу, догадаться было нетрудно. Поиздержался в прошлом месяце, а теперь решил перейти все границы. Ну что ж, значит, будет пересчитывать и переписывать. Всё, до последней страницы. И точка.       Он уже захлопнул отчёт, как его внимание привлёк слабый стон с дивана… Спирс поднял глаза – и замер: Грелль ласкал себя, наугад блуждая ладонями по телу. Его жилет и рубашка были распахнуты на груди, голова запрокинута, глаза закрыты; он вздыхал и кусал губы, будто не зная, что делать с собой… Измученно застонав, он развёл колени, скользнул обеими руками по внутренним сторонам бёдер.       – Уилли… – прошептал он, – Уилли… как же я хочу твоё копьё!       Спирс резко выпрямился. Ругнувшись про себя, он проклял все те идиотские романы, которые читает Грелль, и их не менее идиотские метафоры. И надо же только было судьбе наградить его такой фамилией! Уму непостижимо.       – Я вижу, ты и без меня неплохо справляешься, – сказал он.       – М-м-м… – Грелль поглядел на него, прищурившись, – ты и правда так считаешь, да?       Уильям поправил очки.       – Пытаешься бросить мне вызов? – спросил он.       – Вызов? – Грелль удивился. – Чушь! какой ещё вызов? Ну Уилли, ну иди ко мне, – попросил он. – Ты же ведь обещал! Ну пожа-а-алуйста… – Он умоляюще протянул к Спирсу руки. – Мне так плохо без тебя…       – И ты будешь делать всё, что я скажу?       – Ну конечно же! – Сатклифф был явно готов обещать всё что угодно. – Разве я хоть когда-нибудь…       – Нет; это верно. – Уильям поднялся из-за стола. Грелль чуть не взвизгнул от радости, увидев, что он идёт к нему; но потом вдруг решил вести себя скромнее: сел ровно, сложил руки на коленях и даже рубашку запахнул и волосы быстренько привёл в порядок. Но, судя по его улыбке, по мимолётным взглядам из-под ресниц, мысли у него были самые нескромные.       Собрался изображать готовую на всё недотрогу? Занятно… Уильям подошёл к двери кабинета и запер её на ключ.       – И что же это вдруг на тебя нашло? – спросил он, садясь рядом с Сатклиффом.       – Ой, Уилли! – Грелль немедленно схватил его руку и положил к себе на колено. – Я так волнуюсь…       – И почему же ты волнуешься? – спросил Уильям. Грелль обернулся, вздрогнул, оказавшись с ним лицом к лицу, но потом опомнился и неловко улыбнулся.       – А я всегда, знаешь… – он посмотрел на губы Спирса. И приумолк.       – Знаю что? – Уильям взял его за подбородок. Грелль тревожно заморгал, потом – закрыл глаза. Спирс задумчиво провёл большим пальцем по его нижней губе. Мгновение перед поцелуем – всегда самое странное…       Но тем приятнее следующее.       Греллю, судя по всему, тоже нравилось происходящее. Он обнял Уильяма за шею, и они вместе свалились на диван. Спирс не возражал; он только не хотел упускать его губы. Изучая их своими, он выдернул рубашку у Сатклиффа из брюк, расстегнул её совсем, стал гладить его обнажённое тело; Грелль охотно прижимался к нему, позволяя трогать себя где угодно. Но вскоре выяснилось, что одних только желаний Уильяма ему недостаточно: он схватил руку любовника и подтолкнул к своему паху.       – Уилли, пожалуйста, потрогай меня вот тут! – прошептал он почти жалобно. Его глаза блестели от возбуждения, щёки горели румянцем, дышал он неглубоко и часто – жестоко было бы отказать ему такому.       – Посмотрим, что я могу сделать, – произнёс Уильям, расстёгивая его брюки. Справившись с этим, он просунул руку внутрь, почти мгновенно натолкнувшись на вставший член под тонкой тканью белья. Немного странно было, что это просто хлопок, а не какие-нибудь кружева, но так даже лучше… Грелль сладко застонал и тоже потянулся к его ремню, собираясь отвечать взаимными ласками. Возражать ему Уильям не собирался – скорее, напротив… И он сам не смог сдержать рваного вздоха, когда пальцы Сатклиффа, изумительно нежные, обхватили его напряжённый, ноющий ствол и стали мягко по нему скользить, сжимая, гладя, вверх и вниз… Он закрыл глаза.       – Уилли, – услышал он шёпот Грелля, – поцелуй меня ещё…       Спирс наугад отыскал его послушные, полураскрытые губы и ощутил искорки дрожи, бегущие вниз по позвоночнику… Грелль тоже вздрогнул и сжал его коленями. Значит, и ему от этого хорошо? Их руки быстро подобрались к ритму одна другой; теперь они двигались торопливо, приближая и без того скорый финал, занятые чувствительной, пульсирующей, твёрдой плотью… Интимная атмосфера, будь она трижды проклята! Смерть великая, да что ж они как первокурсники…       – Сатклифф, – тревожно пробормотал Уильям.       – Да, любимый, – отозвался Грелль, и его кисть задвигалась так быстро, что вконец ошалевший Спирс вцепился свободной рукой в подлокотник дивана… Грелль стал целовать его в шею, и делал это до тех пор, пока Уильям, толкнувшись, не стал изливаться в его сжатый кулак, горячо и с большими промежутками. Потом он уткнулся в подлокотник лбом. Он чувствовал себя опустошённым, а ещё – тяжёлым и неповоротливым, будто выброшенное на сушу морское животное…       – Ах, да, Уилли! – Грелль выгнулся, лаская себя его рукой. Уильям помог ему, немного сжав пальцы; Грелль задрожал под ним, всхлипнул – эрекция достигла пика, стала мучительной – и расслабился, когда сперма брызнула ему на обнажённую грудь, попала на живот (когда и как он успел расстегнуть рубашку?), пролилась сквозь пальцы его любовника. Спирсу казалось, что он слышит, как колотится его сердце…       Относительно приведя себя в порядок, они устроились всё там же, на диване, повернувшись лицом друг к другу. Вдвоём было тесновато, но ничего – зато тепло; а тепла в здании как раз и недоставало. Грелль улёгся, положив голову Уильяму на плечо и играя с цепочкой его часов. Спирс обнимал его, чувствуя приятную тяжесть его тела и дремоту, постепенно сковывающую его самого… Сатклифф сладко зевнул; Уильям едва сдержался, чтобы не последовать его примеру, и сонно рассердился на самого себя. Но он слишком устал, чтобы даже это его разбудило.       Часы были заведены на половину двенадцатого. В общем, у них было ещё достаточно времени… При отсутствии внешних раздражителей жнецы засыпают проще и спят крепче, чем простые смертные; и тут надо отдать должное той глубокой тишине, в которую был погружён лондонский департамент.       Три часа прошли, словно благословлённые самой Смертью, в уютной, зыбкой пустоте, без единого звука или шороха.       А потом, как самая последняя сволочь в мире, прозвонили часы.       Уильям вздрогнул и открыл глаза. По расплывчатому зелёному пятну света невдалеке он догадался, где находится, понял, что надо вставать, и потормошил крепко спящего Сатклиффа. Бесполезно. Тот, пригревшись у него в объятиях, спал как убитый.       Вздохнув, Спирс потормошил его сильнее. Потом – ущипнул. Да что ж такое? Он стал уже подумывать, а не пнуть ли ему эту спящую красавицу на пол, как вдруг Грелль сам потянулся и открыл глаза.       – Уилли, – улыбнулся он. – А что, уже пора вставать? Мне тут такой сон приснился…       Уильям выдохнул. Нервов решительно не хватало.       – Какой сон? – поинтересовался он, любопытства ради.       – А… – Грелль задумался и, растерянно улыбнувшись, пожал плечами: – А я уже и не помню… Но очень хороший. Точно.       До чего же конкретно…       – Вставай, – сказал ему Уильям. – Кофе хочешь?       – Ага… – Грелль сел на диване и ещё раз, с удовольствием, потянулся: – Обожаю тебя, Уилли!       – И я тебя, – отозвался Спирс, пытаясь не думать, в каком состоянии сейчас пребывает его костюм, в котором он умудрился заснуть. Ну что ему стоило подняться? – Как ни странно.       Грелль засмеялся и направился к зеркалу, прихорашиваться. Очевидно, это бодрило его больше, чем кофе. Удивительное создание.       Взять хоть его крепкий сон. Как и многие, Уильям прекрасно знал, что ещё со времён Академии у Сатклиффа есть одно поистине удивительное качество: раз уж он спит, то разбудить его – задача не из лёгких. Не существовало такого будильника, которому это было бы под силу. Конечно, Грелль мог бы проснуться и сам, и очень даже рано, но вот в чём вся беда: ему это было неинтересно, так что он снова засыпал и, как итог, пропускал занятия, чем были крайне недовольны преподаватели, особенно этики и английского языка, чьи пары традиционно стояли первыми в расписании. Но если преподаватель английского мог ещё не слишком свирепствовать из-за пропусков, видя у студента более-менее приличные знания по предмету, то сэра Джейкоба, преподавателя этики и от природы ярого моралиста, так просто было не утихомирить. Дошло до того, что он стал требовать, чтобы к Сатклиффу применили беспрецедентную в истории Академии меру – исключили из числа студентов и отправили куда-нибудь во вспомогательные службы, с глаз долой. Но директор Академии, который и обязан был принимать конечное решение, сказал:       – Кажется, мистер Ланс, выдвигая свою кандидатуру на должность старосты группы, хотел проявить себя? Превосходно: отныне у него есть такая возможность.       И с тех пор у Уилфреда Ланса (потому что он и был старостой в группе у Грелля, которая, хоть и называлась группой американцев, содержала в себе также и англичан) появилась… нет, не возможность, а обязанность: каждое утро, на протяжении всех трёх лет обучения, он отправлялся к дверям комнаты Сатклиффа и стучал, стучал, стучал, поднимая заодно на уши весь этаж, пока не добивался из-за двери чего-нибудь, вроде: «Заткнись, тупица! Я встаю!» Возникает, конечно, вопрос: почему именно староста? Почему не сосед, который у Грелля, как и у любого другого студента, по идее, должен был быть? Ответ: именно потому, что это был не любой другой студент, а именно Грелль. Пару раз к нему пытались кого-то подселить; но, распробовав все прелести такого соседства, несчастные сбегали уже через неделю, и Сатклифф оставался жить по-королевски, в комнате, где всё было сплошь красное – от штор на окнах до коврика под дверью.       И вот к дверям этой комнаты каждое утро шёл Ланс…       Конечно, самого Ланса, гордого и самолюбивого, такое положение вещей жутко бесило; но что он мог поделать? Он не мог оставить должность старосты, потому что та давала определённые преимущества, и не мог избавиться от Сатклиффа, который не собирался никуда ни переводиться, ни исчезать и, что естественно для студента-жнеца, ограждённого стенами Академии от любых напастей, пребывал в добром здравии. Так что Ланс только сдерживал ярость и с нетерпением ждал заключительного экзамена, который открыл бы ему дорогу в любой департамент – к руководящей должности среднего звена, с привилегией самому набирать себе подчинённых, в число которых Сатклифф, конечно же, не вошёл бы никогда… Но судьба сыграла с ним злую шутку: экзамен он не сдал. Решив, что справится со сбором в одиночку, он попал в ту же плачевную ситуацию с плёнками, что и Уильям; а его напарник, фактически отстранённый им от дела, растерялся и не смог ему помочь. И если бы не один из старших жнецов, которые обычно наблюдают за экзаменом, но вмешиваются только в крайних случаях, дело могло бы кончиться плачевно.       Экзаменационная комиссия признала поведение Ланса грубой ошибкой. Правила Академии были суровы: ни о какой пересдаче и речи идти не могло. Сложно было сказать, какая карьера ожидала бы не в меру предприимчивого новичка, у которого гордости было на троих, но на него обратил внимание Смит и взял к себе, тогда ещё вторым секретарём. Однако не прошло и пары лет, как первый секретарь по какой-то причине ушёл, и Ланс занял его место. Пока что он держался на этой должности дольше всех…       – Знаешь, Уилли, всё это так несправедливо! – неожиданно пожаловался Грелль. – Ну что это такое? Я вот, допустим, хочу в душ и с тобой; но разве у этого кретина Смита хватит совести сделать хоть одну маленькую душевую? Нет! Ни за что!       – Ты говоришь о нашем начальстве, – напомнил ему Уильям.       Грелль хмыкнул и задрал нос:       – У нас свобода слова, Уилли! Я могу говорить что захочу. Кстати, – он улыбнулся, – ты слышал, что этот зануда спит со всеми своими секретарями?       Уильям чуть не поперхнулся кофе:       – Кто тебе сказал такую мерзость?!       Грелль пожал плечами:       – Так весь департамент говорит! – Он вытащил из кармана брюк свою красно-белую полосатую ленточку. – Вот только никак не сойдутся во мнениях: спит он со всеми сразу или придерживается очерёдности… – Он завязал ленточку на шее пышным бантом и улыбнулся: – Мне идёт, правда? Ну, скажи!       – Да, – согласился Уильям.       – А где моё пальто, милый?       – В шкафу, вместе с моим.       – Ох, и правда! – Грелль вытащил из платяного двухдверного шкафа, стоявшего совсем рядом, своё пальто, надел его и, как обычно, немного приспустил с плеч. Повертелся – сзади нормально? – освежил аромат духов из маленького флакончика, который был у него в кармане пальто, и сел к столу. – Ну, а теперь, – сказал он, – я быстро пью свой кофе, и мы уходим. Да, любимый?       «Ну а теперь-то, теперь чему ты радуешься?» – подумал Уильям, глядя на него; и прежняя тревога, было утихшая, ожила в нём с новой силой.       Грелль и вправду был весел настолько, что даже не обращал внимания на то, что ему не отвечают. Он был явно доволен собой, и у него было всё замечательно, в то время как Спирс напротив него всё больше мрачнел, стараясь казаться спокойным.       Из департамента они вышли около двадцати минут спустя. У них ещё оставалось время пройтись вместе, не торопясь, в сторону парка, где кончалась закрытая для перемещений зона, которая испокон веков окружала все важные для жнецов объекты. Грелль держал Уильяма под руку; они шли молча. Фонари среди деревьев сияли ровным жёлтым светом. Аллея была тихой, чистой (поразительно чистой, по сравнению с большинством улиц в мире смертных) и пустой. Вдруг Сатклифф остановился.       – Знаешь, Уилли, у меня такое чувство… – глядя в сторону, негромко сказал он, с неловкой, извиняющейся улыбкой.       – Какое? – спросил Уильям.       Грелль посмотрел на него – и вдруг рассмеялся, запрокинув голову:       – Ах, глупости! – воскликнул он и притянул Спирса к себе, будто хотел поцеловать его. Но не успел Уильям это понять, как Сатклифф уже исчез, прямо у него из рук, оставляя его на аллее одного.