Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Бедный Уилли! Бедный, нервный и вконец издёрганный Уилли.       Так нельзя. Вот, кажется, только он немного расслабится, только отдохнёт, вкусив перед этим блаженства – им же так хорошо вдвоём! – и снова хмурый, серьёзный, и на каждое слово реагирует как на личное оскорбление. Нет, нет, так нельзя. Конечно, сам Уилл в этом не виноват – он хоть и сложный, но всё-таки чудо, просто чудо! – а виной всему жизнь. Именно жизнь так сильно испортила его, работа наложила свой отпечаток, а необходимость всё время сдерживать себя – будь она трижды, четырежды проклята! – почти совсем уничтожила его внутреннюю свободу. А тот, кто не имеет этой свободы, очень и очень несчастен; а тот, кто несчастен – сразу испорчен. Если красиво разложить по полочкам, всё сразу становится видно.       Наверное, теперь Уилли, бедняжка, опять чувствует себя несчастным… ну ничего. Любовь творит чудеса. Она его вылечит. А лечиться он хочет – он ведь так старается…       Бедный Уилли.       В квартале, куда судьба занесла Грелля, чувствовалось что-то нехорошее. Да и вообще: скверная была ночь. Луна была полная и светила ярко; а в такие ночи нехорошие кварталы и делаются по-настоящему нехорошими. Какой-то пьяница блевал на углу. Фу. Леди поморщила свой вздёрнутый носик и поднесла к лицу надушенный батистовый платочек с кружевами. От платочка пахло розами и мускусом – вот он, аромат подлинной страсти, насыщенного красного цвета.       Ничего, скоро будет много, много красного. Ночь пахнет кровью; алой кровью отливает луна. И ветер несёт её душную нотку… кровь, горячая кровь. Ах, какая смертельно прекрасная ночь!       Вон туда, там, где темно, в слепой переулок. Ах, там кричат! Женщина – это женские крики. Шлюха – в деле просто куча пометок. Помойная крыса – но с прекрасной алой кровью. Актриса улыбнулась, скаля хищные зубки. В воздухе чувствовалась горьковатая нотка – пикантная, затмевающая даже запах нечистот. Как прекрасна ночь… Как прекрасны тени, движущиеся во тьме. Вот мужчина, приземистый, похожий на гориллу, схватил женщину за тонкую шею и что есть силы швырнул о стену. Пьянящая горечь ударила в воздух с новой силой; блеснула сталь ножа, рассекая ночь. Крик захлебнулся; вот она, роковая любовь! Вот она, вот! Ну же! снова! Ещё… И…       Неожиданный рывок за волосы заставил его потерять равновесие. Взвизгнув, Сатклифф начал было отбиваться, отмахиваться – но почувствовал знакомый запах: ветер. Ветер, свежий, как с горного водопада; его неприступная, пронзительная чистота… И неважно уже, что его прижимают к стене лицом, что хватают за рёбра, за бёдра – так, что непременно останутся синяки. Пусть остаются – леди будет носить их с гордостью, потому что их, в порыве безудержной страсти, оставил её мужчина. Но почему всё так мимо? Почему только поверхностно? Так не пойдёт! Вспыхнувшая страсть должна найти выход – пусть в холодном воздухе будет и её особенный запах…       Рука схватила чужое запястье – и замерла, нащупав под манжетой часы…       Наручные часы.       Его Уилли никогда не носил наручные часы.       – Сволочь, пусти! – Грелль рванулся – но вырваться ему не дали. Мужчина схватил его за горло, едва не сворачивая шею. А потом впился, слева, под самый выступ челюсти – губами, зубами, как голодный зверь. Боль взъярилась, как раскалённое железо: жгла, жгла и жгла…       Грелль даже не сразу понял, что его больше не держат; да и позади него никого больше нет. И нигде – нигде, ни в переулке, ни на всей улице,– никого больше не было. Тот, кто был, он просто исчез. Точно в воздухе растворился… Скотина!       Шея болела так, что плакать хотелось; и даже касаться страшно, что там… Нет, постойте. Душа! Душа!       Сломя голову Сатклифф бросился обратно в переулок, из которого выбежал в поисках своего противника. Убитая проститутка всё ещё лежала там…       Ну да. Убитая. Мёртвая. В ней уже не было души. Бензопила рассекла лишь плоть – пустую, мёртвую оболочку, с бесцветными, потускневшими плёнками.       Грелль замер, широко раскрыв глаза. У него дрожали руки. Он только что потерял душу…       Уильям убьёт его.       О Смерть! Да у него же ведь все бёдра теперь в синяках… и на шее…       Подхватив бензопилу, он бегом кинулся под ближайший фонарь; вынул дрожащими руками из кармана зеркальце. Так и есть! на шее, на самом видном месте, красовался засос. Первоклассный просто засос. Со следами зубов… боже! Грелль стал тереть шею платком – нет, бесполезно. Всё бесполезно! Только стало ещё больнее – и ещё ярче стал след. Нет! Быть такого не может!       Что скажет Уильям, если увидит на нём следы, оставленные другим мужчиной? Что он подумает?!       Нет, стоп. Его не изнасиловали. Его даже не раздевали. Ой, нет… лента с шеи, его ленточка пропала! Может, он её в кабинете оставил? Нет… не оставлял. Не может быть! неужели этот ублюдок её украл?!       Делать ничего не оставалось – Грелль побежал обратно в переулок. Он обыскал всё вокруг – чуть ли не на карачках по земле ползал, шаря руками, – но ленточки так и не нашёл. Кем бы ни был нападавший, он унёс её с собой.       – Сука! – пронзительно завопил Грелль. – Подонок! Где ты? Покажись, мразь, я тебя убью!       Никто ему не ответил – только где-то вдалеке протяжно завыла собака. В небе проплывали редкие облачка, да всё так же светила луна, отливающая кровью.       Униженная, опозоренная актриса в голос рыдала, прислонившись к холодной каменной стене.