Чай с лимоном: Чёртова дюжина

      Память – бессердечная сука. В этом Слингби убедился в очередной раз, когда открыл глаза. Ну как открыл…       Продрал. Иначе и не скажешь. И уставился в непривычно высокий потолок.       – Эрик? Эрик!       Слингби повернул голову, сощурился и разглядел рядом с собой встревоженное личико Алана. Да неужели… Вот чёрт!       – Я что… буянил? – виновато спросил он, кашлянув. Со сна голос не слушался, звучал как чужой. Алан покачал головой.       – Эрик… – повторил он, с сочувствием проводя ладонью по его волосам. – Нет, ты просто беспокойно спал. Гнал кого-то…       Слингби похолодел.       – И чушь всякую нёс, да? – спросил он. Нервы напряглись так, что аж в кончиках пальцев закололо. Он не паниковал, нет – да и не с чего ему паниковать; он просто хотел знать…       Алан снова покачал головой. Он всё ещё выглядел опечаленным; но основная тревога его, кажется, уже улеглась, и больше он так не волновался.       – Принести тебе воды? – спросил он, берясь за край одеяла.       – Давай, – вздохнул Эрик. Воды так воды, почему бы и нет; тем более, после всего приснившегося было до того погано… Вот это номер! Он не то что кошмаров – он и снов-то не видел почти никогда; а тут вдруг на тебе, пожалуйста… получите-распишитесь, провались оно всё.       Твою ж мать…       Он улёгся на бок, отвернувшись к краю постели, и закутался в одеяло, не зная, куда деваться от досады на самого себя. Одно его радовало: Алана он всё-таки не очень перепугал. О впечатлительности своего возлюбленного стажёра он давно и очень хорошо знал, и потому понимал: могло быть и хуже. Тем более, после вчерашнего. Надо же, как оно…       Что же эти пустобрёхи всё-таки вчера наговорили? Да ещё во всеуслышание, не как-нибудь… И ведь видели же наверняка, кто их слушает. Так почему не заткнулись? Всякую совесть потеряли? Власть свою почуяли? У Смита в прихвостнях, конечно, хорошо ходить – пусть даже и не так, как можно было бы в старые времена, но всё равно привольно и безопасно. Никто на пару слов не позовёт и рожу не начистит после работы, если только неприятностей себе не захочет. Это уж точно. Секретари все в силу обязанностей вынюхивают по углам, а Фишер так стучит, из любви к искусству, как последний сукин сын. Эх, не в то время он сделался жнецом: приди он лет на пятьсот пораньше, такую карьеру сделать бы успел – закачаешься! Такие, как он, тогда в почёте были. Хранители строгости, блюстители нравов организации; работа непростая, вредная… все с катушек посъезжали рано или поздно, как один. Ничего не поделаешь: Смерть – она справедливая, и итог подводит по чести, а не по чьим-то измышлениям, объяви ты их хоть трижды истиной. Ну в самом деле, куда горстке созданий, уязвимых и несравнимо молодых рядом с огромной, не поддающейся никакому охвату силой, которая питает их всех и от которой зависит их жизнь, этой же самой силе диктовать свои законы? Ясно ведь, кто проиграет. Ясно ведь, чем всё закончится. Если между убеждениями, которые ты вбил себе в голову, и самой твоей сутью, твоей душой, огромная и непреодолимая пропасть…       Ничего хорошего из этого не выйдет. Да и в принципе выйти не может.       О чём думали основатели организации, когда создавали её, одновременно разрушая всё, что было до них? Да ясно, о чём – о чистоте. Чистота, очищение – эти слова на много последующих веков захватили мир жнецов; но порывы основателей и тех, кто последовал за ними, привели только к бесконечным ужасам – к толпам бессмысленных жертв и рекам крови, к загубленным поколениям и забытым знаниям, к уничтоженным надеждам и, наконец…       К тем массовым убийствам, которые только Легендарному оказалось под силу остановить. Интересно, как же он всё-таки сумел это сделать? Никто не смог, а вот он, значит…       Ну так на то они и герои…       Слингби вздохнул. Мысль об этом бесконечно странном, запомнившемся ему только мельком, но раз и навсегда сумевшем расположить его к себе жнеце отчего-то его успокоила. «Если уж он сумел пережить свой ад, – мелькнуло у него в уме, – так чем я хуже? Или я по сравнению с ним совсем уж ни гроша не стою? Враки… С другой стороны, ему терять было уже нечего: отдел свели под корень, да и его самого в любой момент наверняка могли сдать кому следует, если уж не вовсе обвинить во всех несчастьях и бедах. Бывало такое, знаем. И нынешним шакалам до чёртиков жаль, что теперь оно не так. Доблесть и славу старых времён им подавай, ишь ты… А жить круглые сутки под надзором они не хотели? Доблестные, славные…»       Он мысленно прибавил крепкое словцо и усмехнулся. И, неожиданно для самого себя, зевнул. Как спать-то всё-таки хочется, а…       О жизни круглые сутки под надзором Эрик сделал вывод не просто так. Когда он ещё только получил звание диспетчера, по соседству со зданием департамента осталось два старинных жилых корпуса, которые не успели снести – именно корпуса, потому что назвать их домами не поворачивался язык. Возведённые из серого камня, с вытянутыми кверху окнами (внутри потолки тоже были высоченные, сводчатые) они казались мрачными и торжественными – что-то среднее между собором и тюрьмой. Для соборов, впрочем, у них недоставало украшений: только входные двери, тяжёлые, из тёмного дерева, с медными кольцами, обрамлял вырезанный по камню орнамент – черепа, оплетенные мёртвыми лозами, без листьев, цветов, плодов… Лозы заканчивались отчётливо видными завитками; и количество этих завитков соответствовало номеру отдела, чьи сотрудники когда-то занимали тот или иной корпус. Потому что каждому отделу полагалось жить одним домом, будто одной семьёй, не оставлять друг друга без внимания, быть друг к другу предупредительными и всё в таком духе… во благо всей организации.       Внутри эти здания были похожи так же, как и снаружи. Просторный холл, точь-в-точь как в департаменте, служил также и общей гостиной; кроме него на нижнем этаже была общая кухня и ванная комната. Из холла широкая лестница вела наверх, к длинному коридору. Там располагались жилые комнаты: двенадцать – по сторонам, по шесть друг напротив друга (здесь жили сотрудники), и ещё одна, тринадцатая, – в самом конце. Здесь жил начальник. Тринадцатая комната была заметно просторнее прочих; в ней имелось два окна, тогда как в остальных было только одно. Также комнаты обладали не слишком толстыми стенами и дверьми, а двери – превосходно сработанными замочными скважинами, которые можно было разглядеть даже потеряв очки, и которые как нельзя более способствовали вниманию и предупредительности друг к другу со стороны соседей.       Число тринадцать не было случайным. В отличие от смертных, среди жнецов оно со времён создания организации считалось счастливым и даже вроде бы как священным. Тринадцать восставших жнецов основали организацию и сделались первыми членами высшего руководства; даже когда безумие стало настигать одного за другим, на освободившиеся места тут же избирали новых, чтобы это число не уменьшалось. На тринадцать территорий изначально были разделены подвластные организации земли; и пусть это было не слишком удобно, потому что смертные, проживавшие на одной территории, могли говорить на разных языках, жнецы с течением своей жизни постепенно учились преодолевать барьеры и понимать суть речей независимо от слов, в которые она облекалась. Тринадцать сотрудников включал каждый из диспетчерских отделов, считая начальника; и это количество тоже было установлено раз и навсегда. И даже четыре раздела устава делились, опять же, на тринадцать подпунктов.       Исполненным глубочайшего смысла и потому незыблемым казалось число тринадцать.       Сотрудники вспомогательных служб жили сходным образом, но более кучно и не так близко к департаменту; об их комфорте не слишком заботились. Для организации, какой она была тогда, они считались уже наполовину потерянными душами – способными, к тому же, совратить тех, кто был ценнее, то есть диспетчеров, наделённых правом (хотя, скорее, обязанностью) носить Косы Смерти. Вообще же, на совращении, на плотском грехе и падении высшее руководство было тогда помешано, и не столько потому, что жнецы неспособны производить потомство, а значит, даже освящённое брачными клятвами соитие греховно, сколько потому, что Смерть не желала очищать своих ангелов и от ещё более мерзостного устремления – к тем, кто был одного с ними пола. Против него не помогали ни проповеди, ни изгнания, ни массовые казни; и даже заметнее, чем наполовину потерянные души, склонялись к нему те, что должны были быть выше и чище прочих и служить примером для других. Почему их, сильнейших и способнейших из всех, Смерть не делала хотя бы даже и развратниками, но женолюбивыми? Испытанием это было или неотвратимой карой, гневом Всевышнего? Ведь сказано: «Последний же враг истребится – смерть»…       А если так, то не форма ли искупления существование жнеца, и не благо ли его уход?       Возможно, достигайся этот уход иным образом, чем удар Косы Смерти, и не предшествуй ему зачастую такое жуткое и крайне опасное для других безумие, высшее руководство сложило бы очень занимательную официальную доктрину…       Вернувшись с кухни со стаканом воды, Алан удивился: Эрик спал. Причём спал так крепко, что ни лёгкий стук, который послышался от соприкосновения донышка стакана с поверхностью тумбочки, ни даже то, что Алан забрался в постель, не смогло его разбудить. Надо же… Ну, так даже и хорошо.       Было бы гораздо хуже, если бы он терзался и не мог заснуть, переживая из-за чего-то… Сам Алан долго не мог забыть тяжёлые сны. Что-то вновь и вновь заставляло его возвращаться к ним мысленно, и переживания и страхи, было притупившиеся, снова больно обжигали душу. Иногда, проснувшись от такого сна, он лежал и думал, думал…       Как мог бы избежать опасности. Как мог бы кого-то спасти. Что мог бы сделать, чтобы ничего плохого не случилось. Тщетно было доказывать себе, что это всего лишь сон: он всё ещё казался слишком реальным.       Правда, за последние полтора месяца ничего подобного ещё не происходило. Странно, что сегодня почему-то… Странно, что с Эриком, а не с ним. Разве есть что-нибудь, чего Эрик может бояться? Нет такой ситуации, из которой он не смог бы найти выход. С его знаниями и опытом… Так чего же ему бояться?        С другой стороны…       Он сейчас в непривычном для себя положении – он ведь привык быть один, много лет. И если бы Алан ещё полгода назад спросил его, что он думает о связи между двумя мужчинами, то какой получил бы ответ? Ведь ещё и сейчас некоторые его высказывания… относительно других… не так уж безобидны… Может ли это говорить о чём-то?       Но боже, как же хочется спать!       А раз так, то хватит думать. Подавив зевок, Алан подобрался поближе к Эрику, сонно улыбнулся и постепенно задремал, прижимаясь к его широкой тёплой спине. Будильник должен был зазвонить только через два часа…       Но в этот раз никакой будильник ему не понадобился.       Сквозь зыбкую тяжесть сна он смутно почувствовал, как его осторожно переворачивают на спину, явно опасаясь разбудить. Рука прошлась по его плечу, боку; скользнула под ягодицу; он почувствовал лёгкое головокружение, сменившееся странным трепетом где-то в груди, когда губы – он сразу узнал их – коснулись его виска, щеки, линии подбородка… Алан вздохнул, послушно подставляя им шею. Ох, если бы его всегда так будили! В полусне тело казалось безумно лёгким, а кровать – воздушным облаком; и каждое прикосновение ощущалось так остро, словно что-то усиливало его вдвое… Ладонь скользнула ему под пижаму, прямо по рёбрам. Щекотно!       – Эрик! – Алан взвизгнул и засмеялся.       – Я тебя съем, – хрипло шепнул Слингби. И прижал губами мочку его уха.        У Алана сбилось дыхание: это было что-то, чего он совсем не ждал… и не знал ещё. Он уцепился за плечи любовника, смял ткань его пижамы: возбуждение охватило его так сильно, что принесло даже лёгкую, томительную боль. Что Эрик собрался делать?       Свести его с ума, понял он в следующее мгновение, когда горячий язык скользнул по краю его ушной раковины. И снова… Чувствуя, как мягко он обводит завиток, Алан неловко всхлипнул и приподнялся, будто пытаясь высвободиться…       – Нравится, а?       Шёпот Эрика тоже был потрясающе тёплым. И его дыхание…       – Я не знаю… – взволнованно прошептал Алан. – Можно ещё?       Слингби фыркнул.       – Нет, нельзя, – почти серьёзно сказал он, прежде чем снова пустить в ход язык. Ему самому это нравилось, безумно. Такая нежная кожа… и за ухом. И на шее. И везде, он знал, везде…       Он касался её губами, гладил ладонями; Алан вздыхал и чуть слышно постанывал, будто до сих пор ещё сквозь сон. Он только приподнялся, когда Эрик потянул с него пижамные брюки, и, учащённо дыша от волнения, спросил:       – Что ты хочешь?       – Тебя совратить – что ж ещё? – притворно удивился Слингби. – А ты что подумал? Да ладно, ничего плохого, – улыбнулся он Алану. – Не бойся.       И скользнул вниз.       Алан смотрел на него во все глаза – он просто не мог заставить себя отвести взгляд. Действия любовника вызывали в нём странное чувство: смесь любопытства и волнения, усиливавшегося всё больше… Его ресницы дрогнули, а потом и вовсе сомкнулись, только когда Эрик провёл губами по внутренней стороне его бедра, направляясь к паху. Ему нравилось, какая чувствительная кожа у Алана там, он говорил…       А потом Эрик взял его ртом – сразу и так глубоко, что Алан лишился слов. Сердце у него заколотилось, потом – будто совершило скачок; и он ухватился за руку любовника, переплёл свои пальцы с его. Прикусив нижнюю губу, он боялся застонать, боялся всего на свете; он чувствовал только губы, которые ласкали его и мучили, их тепло, и влажность, и нежность… сразу всё.       Их жажда была сумасшедшей. Он не знал, куда от неё деться.       – Эрик, – взмолился он, – я больше не могу!       Слингби его не отпустил – напротив, обхватил ещё крепче, сжал его бёдра; и Алан, выгибаясь ему навстречу, толкаясь ему в рот, так остро его почувствовал…       И отдал всего себя, со страстью, которую никак не мог сдержать: она разодрала бы его на части. «Боже, – подумал он, всё ещё вздрагивая, – как хорошо, что с Эриком всё можно!»       Его сознание смешалось, ощущения оборвались, перепутались; но, сквозь эту неразбериху, он всё же сумел почувствовать объятия, тепло и силу бесконечно любимого тела. Это привело его в равновесие, и Алан заулыбался от удовольствия.       – Так хорошо… – прошептал он.       Эрик удовлетворённо хмыкнул и поцеловал его в макушку:       – Я ж говорил, что ничего плохого не хочу.       Алан вздохнул. Почему-то он вспомнил вдруг, что сейчас должен прозвенеть будильник, что придётся вставать, собираться в департамент… и идти туда, в конце концов. Услышанный в холле разговор вдруг вспомнился ему особенно ясно, и от этого сделалось так обидно! Не за себя – за Эрика. Почему же его так не любят?       Но ведь обычно не любят именно таких как он – гордых, самоуверенных, самодостаточных глубоко в себе, и потому не ищущих ничьего расположения. Да и иронический взгляд на окружающую действительность тоже вряд ли прибавляет любви. Каждому хочется, чтобы его воспринимали как авторитет…       А Эрик не признаёт никаких авторитетов. Бог, чёрт, начальство – всё одно.       Помнится, и сам Алан, когда услышал от него такие слова, был удивлён. Правда, он уже не помнил, как завязался разговор. Они закончили дело и задержались почему-то в парке; Эрик стоял поодаль, курил… Алану тогда ещё не очень нравилось, что он курит. В Академии к этой привычке относились с неодобрением: старшее поколение, из которого состоял преподавательский коллектив, её совершенно не понимало, хотя и не запрещало слишком строго. Но Эрик ухитрялся нарушать даже и нестрогий запрет, причём вспоминал об этом шутя, нисколько не ощущая себя виноватым… Может быть, с такого воспоминания всё и началось?       «Но как же правила?» – спросил, наверное, Алан.       «Правила? – Эрик прикурил от спички, сделал затяжку, выпустил дым струйкой и прищурился. – А кто за ними смотрит? Перед кем отчитываться? Тут тебе не мир смертных, малыш. Бог, чёрт, начальство – всё одно».       «Но ведь…» – Он запнулся: Эрик как раз обернулся и посмотрел на него.       Алан до сих пор отчётливо помнил очертания его фигуры на фоне заходящего солнца. Его пиджак, внакидку наброшенный на плечи, и белую рубашку… Но это он увидел уже потом. Сначала его глаза встретились с глазами Эрика.       Эрик смотрел поверх очков.       Алан застыл на месте.       Почему? Объяснить он не мог и сам…       Порыв ветра, вдруг промчавшийся по веткам, отвлёк их одновременно. Они вздрогнули и обернулись оба. Алан тогда испугался, что их увидел кто-то… Эрик тоже?       Но разве он боится чего-нибудь?       Алан поднял голову: Эрик смотрел на него спокойно, даже как будто немного рассеянно. Благодушно. И, наверное, он всё-таки не выспался. Алан улыбнулся.       И обнял его за шею.       – И чего? – спросил Эрик, сдерживая улыбку.       Что ответить, Алан не знал. Да и надо ли?.. Приподнявшись, он поцеловал Эрика в губы.       И застал врасплох, наверное… Во всяком случае, в первое мгновение Эрик замер.       Но потом сразу сориентировался. Его ладони скользнули на ягодицы Алана, прикрытые только одеялом, и, лаская, сжали их; такие ласки оказались для юного жнеца слишком волнующими. Он мгновенно вспомнил, что было ночью, и должно быть от этого тесно прижался к Эрику, даже прежде чем сам успел понять, что делает и что с ним такое. Желание взяло над ним верх; и Слингби, разумеется, его заметил. И не оставил без внимания.       – Ну-ка, – на мгновение оторвавшись от поцелуя, шепнул он – и Алан, глянув вниз, обнаружил, что он развязывает шнурок на своих пижамных брюках. – Не бойся, – успокоил его Эрик. – Иди-ка сюда…       Он приподнялся повыше – и Алан снова ничего не успел спросить, потому что Эрик, прижав его к себе, вдруг обхватил рукой оба члена, его и свой собственный, тесно прижимая их друг к другу.       – Эрик… – прошептал Алан, чувствуя, как заходится сердце.       – Цыц, – рвано выдохнул Слингби. – Обними меня, держись…       Делать было нечего. Алан зажмурился; но потом в нём откуда-то взялась смелость, и он накрыл своей рукой руку Эрика. Обхватить его кулак он бы всё равно не смог… но так они хотя бы делали это вместе. Теснота в паху, биение сдавливаемой плоти, осознание близости, какой не бывало ещё никогда – всё это заставляло его кусать губы, разливало по позвоночнику тёплую, немного стыдную дрожь, и если он ничего не говорил и не просил ещё, а только гладил руку Эрика, снова и снова, и то исключительно потому, что ему уже становилось слишком много.       – Открой глаза, – услышал он – и послушался, глянул сквозь ресницы: Эрик смотрел на него. Сверху, в упор.       И Алан содрогнулся от этого взгляда – он что-то угадал в этих безумно тёмных зрачках, но уже сам не понял, что и как: Эрик вдруг зажмурился, черты его лица исказились, почти болезненно, и он сжал кулак так сильно, что Алан почти закричал. Эрик кончил ему на живот и повалился на него сверху. Он уткнулся ему в шею. Он дышал им.       – Твою мать… – выдохнул он, почти неразборчиво, – Алан… малыш, прости…       Алан не отозвался – у него просто не осталось сил ответить. Вдыхая горечь табака, задержавшуюся у Эрика на волосах, он тоже был счастлив абсолютно… И просить у него прощения? За что?       Всё мелочи, всё неважно; то, что они вдвоём, гораздо важнее и гораздо лучше всего.       – Хм… – Слингби приподнялся, – неужели понравилось?       Алан улыбнулся в ответ и обнял его за шею. Эрик хмыкнул удивлённо, но ничего больше не сказал. Вот поцеловать – это да, этого ему хотелось. Когда Алан так сладко зажмуривался…       Ох, сколько бы всего он с ним сделал, если б не работа!       Да хоть и просто лежать и миловаться. На полдня бы затянуло, не меньше. А то души, отчёты и уроды коллеги, которым всё никак не даёт покоя чужая жизнь, чтоб они все окосели…       Он потёрся кончиком носа о щёку Алана. Тот рассмеялся:       – Эрик!..       – Чего? – Слингби улыбнулся. И вздохнул: – Ладно, я в душ. И завтрак готовить… Ну вот кто придумал пилить на работу в такую рань?       – Не знаю… – Алан потянулся. – Но если мы опоздаем, мистер Спирс вряд ли станет выслушивать доводы, как думаешь?       Эрик прищурился.       – Я думаю, тут Нокс должен быть хорошо осведомлён. Держу пари, опять сегодня придёт чёрти когда… А? Как думаешь?       Усмехнувшись, он взял у изножья постели свой халат, набросил его на плечи и, посвистывая, направился в ванную. День начался.       В душе Алан любил плескаться долго, поэтому завтрак Слингби снова взял на себя. Кажется, готовка всё больше переходила в его обязанности, но он и не возражал: в целом он умел и любил готовить. Может быть, если бы у него по каким-то причинам не сложилось бы сделаться жнецом, он ушёл бы в повара.       Да, если б дело было при старой организации, он бы крепко задумался, стоит ли ему в таких условиях оставаться. Души собирать, может, и почётно; но обрекать себя на вечный ад – никакой почёт того не стоит.       А если бы вдруг при таких порядках он встретил Алана…       Съехал бы, начисто. И так-то уже начал… Когда это случилось? В октябре? В ноябре?       Нет, вряд ли в ноябре. Скорее всего, был октябрь. Было ещё тепло, дожди зарядить тоже не успели. Поэтому грязно было, но ещё не по колено. Хотя при любом кабаке грязь – закономерность. Грязь, вонь, дым столбом и пьяные девки. И драки, это уж непременно.       Да лучше б он подрался тогда. Лучше б морду ему набили. А то ведь и себя раскрыл, и дел таких наделал…       Так, ладно. Это, в конце концов, его личное дело. И, если придётся, перед начальством он по всей форме за него ответит. Нечего Алана смущать кислым видом. Ему и так вчера много хорошего выслушать пришлось, а сегодня – наглядеться.       Он взял себя в руки – и Алан, выйдя из душа, действительно ничего не заметил, кроме того, что Эрик успел соорудить роскошный омлет с курицей. Омлет пришёлся ему настолько по вкусу, что Эрик даже отдал ему часть своей порции и был доволен, что хоть накормил его в кои-то веки. Тем более что накануне Алан отказался от ужина. Ну, решил он, теперь-то уж всё в порядке.       Он собрался пораньше, с тем расчётом, чтобы, пока Алан будет одеваться, успеть выйти к подъезду покурить. И на тебе, неожиданность: почти сразу же за ним появились две соседки из квартиры этажом выше. Эрик хотел было поздороваться, но девицы, увидев его, демонстративно отвернулись и прошли мимо, задрав нос.       – Ой-ой-ой! – покачал головой Слингби им вслед и хотел было изобразить неприличный жест с помощью языка, но вспомнил про Алана и не стал.       Он докурил свою сигарету, прищурился на солнце, а потом к нему вышел Алан, взял его под руку – так было удобнее перемещаться, – и на всяких чокнутых соседок ему действительно сделалось глубоко наплевать. Подумаешь! Велика беда.       К департаменту они переместились вовремя, попали даже не в самую суету. Пройдя сквозь родные стеклянные двери, Эрик хотел уж было расслабиться и забить на всё окружающее, как вдруг заметил впереди, у лестницы, пёструю шевелюру Нокса.       – Ах ты! – разочарованно вздохнул он. – Ну всё, малыш, с меня причитается. Явилось наше красно солнышко, раньше нас… Гляди, как вырядился. И с Ламарком любезничает, ишь ты.       Помощник старшего архивариуса действительно был тут как тут: стоял, опершись на перила, и, судя по расточаемым улыбочкам, в беседе с Рональдом был очень даже заинтересован. Бедняга же Нокс, напротив, не знал куда деваться, и наверняка давно уже сбежал бы, если бы рука помощника архивариуса ненавязчиво (но, вне всякого сомнения, цепко) не придерживала его за рукав плаща. Этот плащ Рональд покупал весной, но по большей части висел он у него в шкафу: настроения носить не было. А вот сегодня он его надел, и надо же… попался Ламарку.       Можно было, конечно, нагрубить, вырваться и свалить куда подальше; но, по правде говоря, портить отношения с Ламарком Ноксу абсолютно не хотелось. Он уже слышал, что помощник старшего архивариуса – личность злопамятная и способная на гадости, и не хотел убедиться в этом ещё и на собственной шкуре.       – Вы только поглядите! – сказал Эрик, поравнявшись с ними. (Рональд испуганно оглянулся на него.) – Хоть в календарь заноси: Нокс явился вовремя. Да пусти ты его, Ламарк: такое событие сорвёшь!       – И тебе доброе утро, Слингби, – холодно улыбаясь, ответил ему Ламарк; но рукав Нокса всё-таки отпустил. – Доброе утро, мистер Хамфриз! – улыбнулся он Алану.       – Доброе утро, – сказал Алан. Не то чтобы он не выносил Ламарка… просто как-то неуютно он себя чувствовал в его присутствии. Не нравилось ему, когда на него так смотрят. Он и описать бы не смог, как это – так, – но ему не нравилось. Что-то странное было во взгляде этих удлинённых, слегка подкрашенных глаз – вроде бы не неприятное, но неясное, цепляющее… Другие так не смотрели.       Однако Ламарк вполне любезно пожелал им приятного дня и, распрощавшись, направился к себе в архив. Чуть только он скрылся из виду, Нокс с облегчением перевёл дыхание.       – Парни, вы мои спасители! – воскликнул он.       – Да ну? – усмехнулся Слингби, пропуская Алана немного вперёд.       – Ага, – с жаром подтвердил Нокс, стараясь поспевать за ними по лестнице. – Я понимаю там, наставник у меня и всё такое… но вы же ведь знаете, я не по этой части!       – Ну да, – отвечал Эрик, – мы-то уж о твоих подвигах наслышаны, как же… (Рональд смущённо улыбнулся, пожав плечами – мол, уж что поделать…) Так что ты не переживай: репутация у тебя железная. Сам ведь, небось, знаешь – а, лапочка? – подмигнул он Ноксу.       Удивительно, как резко иногда может меняться чьё-нибудь выражение лица. Рональд вмиг помрачнел – так стремительно, словно его подменили.       – Да пошли вы, оба! – крикнул он, бегом бросаясь по ступенькам.       – Давай, давай! – весело крикнул ему вслед Эрик. – Лети, пташечка! Всё-то ему друзей да приятелей подавай, – усмехнулся он. – А сам чуть что… ишь ты, ловкий какой!       – Зря ты с ним так, Эрик, – серьёзно сказал ему Алан. (Слингби удивлённо приподнял брови.) – Ему уже одного Грелля более чем достаточно, ты ведь это знаешь! А тут ещё ты… Вдруг с ним что-нибудь случится из-за этого?       – Да ладно, ладно! – не переставая удивляться, успокаивающе похлопал его по плечу Эрик. – Я же пошутил, малыш, что ты! Разве я серьёзно? И хоть с Ламарком он путайся, хоть с кем – мне-то что? Осуждать я его стану, что ли? Уж кто-кто, а только не я – понимаешь же…       – Понимаю, – кивнул Алан. – Но всё-таки… – Он вздохнул и упрямо тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от какой-то навязчивой мысли. – Прости меня, – попросил он. – Должно быть, я слишком резко это сказал…       Эрик выдохнул. Это же чёрт знает что такое!       – Ох, Смерть моя! – на ходу приобнял он Алана за плечи. – Завязывай-ка ты с этим. Не так сказал, не то сказал… можно подумать, я на тебя обижусь. Это я-то! (Алан улыбнулся ему в ответ.) А уж после того, что ты мне с утра пораньше устроил, – добавил Слингби с мечтательным видом, – добрее и сговорчивее меня сейчас на свете никого нету. Имей в виду. (Алан кашлянул.) Ты чего, простыл? (Алан покачал головой.) Ну нет так нет, ладно… Послушай-ка, а Сатклиффа, похоже, ещё нет… или Ронни, – тут он усмехнулся, – до отдела ещё не добежал. Как думаешь?       – На часах было без десяти, когда мы пришли, – сказал Алан. – Грелль уже должен быть на месте – они же с мистером Спирсом всегда вместе приходят, ты же знаешь…       – Так уж и всегда?       Алан пожал плечами:       – Последнее время – да, – сказал он, – всегда… – И вдруг тронул Эрика за рукав: – Смотри!       Слингби повернул голову, не понимая, что могло его так удивить, потому что сам он ничего удивительного не обнаружил. Ну Баркер; ну стоит на лестничной площадке; ну смотрит в окно. Ну задумчивый, так он всегда такой, и слова из него лишнего не вытрясешь: по сравнению с ним даже Спирс болтун. Видно, поэтому в своё время, лет так через десять после того, как он появился в отделе, жена от него и сдёрнула с каким-то бухгалтером, который заглядывал к ним на вечеринку… из какого он хоть департамента-то? Ну да ладно, в любом случае, чёрт с ним. И что?       Но позже он решил, что отличникам, видно, присуща какая-то особая сообразительность, потому что вместо приветствия Баркер неожиданно сказал:       – Можете не торопиться. Спирс ещё не приходил.       – Как так? – удивился Эрик. (Баркер пожал плечами.) – Ты его, что ли, там высматриваешь? Ну и как?       – И на горизонте не видать, – меланхолично отозвался Баркер.       – Интересно… – задумчиво проговорил бывалый жнец. – Глядишь, так и хуже Сатклиффа опаздывать начнёт, а?       Баркер если не улыбнулся, то хотя бы изобразил улыбку: кажется, он был обеспокоен чем-то своим, и даже больше, чем отсутствием Спирса. Ну а раз так, то стоять возле него тем более было незачем.       – Ладно, мы пойдём, – сказал Эрик, – а ты смотри, тут всё-таки не одна лестница.       Баркер кивнул: видимо, принял к сведению. До чего странный парень… Слингби озадаченно усмехнулся и зашагал вслед за Аланом вверх по лестнице.       Сатклиффа, разумеется, тоже ещё не было, так что отирались в отделе только Саймон и Нокс. Саймон был занят тем, что точил карандаш, Нокс – ничем, и только беспокойно ёрзал на стуле, точно порываясь удрать. (На самом деле, и удрал бы, если бы не боялся, что потом ему влетит за это.) Чуть позже подошёл Баркер.       – Ну что, идёт? – спросил его Эрик, только что усевшийся к себе за стол.       – Нет, – покачал головой Баркер. – Но уже девять часов.       И прошёл на своё место.       Время шло; Спирс явно не торопился. Атмосфера в третьем отделе ощутимо тяжелела с каждой минутой – даже никакой беседы между сотрудниками не завязалось. И неудивительно: все ждали. Отсутствие начальника, прежде точного как часы, выглядело тревожащим и странным. Тем более, отсутствовал он не один, что только усиливало общее волнение.       Спирс появился почти в половине десятого. Один.       – Прошу меня извинить, – сказал он и скрылся у себя в кабинете.       Сотрудники третьего отдела переглянулись.       – Весело, – похоронным тоном заметил Баркер.       – Да уж, – согласился Эрик. – До чёртиков.       – Действительно, – подал голос Саймон, – а Сатклифф где? Они же в последнее время как приклеенные, нет?       Нокс всё-таки не выдержал.       – Да ладно вам! – оглянувшись, для надёжности, на дверь кабинета Спирса, сказал он. – Можно подумать, вы его не знаете! Это же Сатклифф! Что с ним вообще может случиться?       – Несчастный случай во время дежурства, вероятно, – прозвучало у него за спиной. Нокс испуганно шарахнулся и втянул голову в плечи, видимо, ожидая горячей встречи с секатором. Но ничего не произошло. – Итак, поскольку диспетчера Сатклиффа сегодня, как вы понимаете, не будет, работаем мы именно в таком составе. – Уильям поправил очки и обратил взор на папки, которые держал в руках. – Саймон и Баркер, вы выходите ночью, в два часа – точное время указано; дело серьёзное, советую ознакомиться с ним тщательно. Слингби, вы отправляетесь через сорок минут. Нокс, это вам; прежде, чем отправитесь, возьмите в туалете поднос и отнесите его в кафетерий. И зайдите ко мне. Хамфриз, это ваше; жду вас с отчётом через десять минут. Вопросы?       – А почему мне второй день подряд достаётся этот квартал?! – возмутился Нокс, бегло просмотрев адреса своих заданий.       – Потому, что там умирают люди, диспетчер, – холодно отвечал Уильям. – Можете поменяться с кем-то из ваших коллег – думаю, они будут только рады. Ещё вопросы?       Больше вопросов не нашлось; хотя, кажется, спросить что-то подумывал Алан. Спирс собрался уходить, и дверь открыл – но вдруг остановился на пороге, словно наткнулся на стену, да так и остался стоять, не делая ни шага больше.       Первым такое странное поведение заметил Эрик.       – Эй, мистер Спирс? – окликнул он начальника. – С вами всё в порядке?       Уильям не ответил ему. Он только наклонился и поднял с пола что-то, лежащее у самого порога; и подоспевшие к нему подчинённые увидели, что это что-то – не что иное, как букет алых роз, перевязанных красно-белой полосатой лентой. На месте букета остался лежать ещё белый прямоугольничек, вырезанный из обыкновенного листа бумаги – такого, на каких печатались все отчёты и прочая документация департамента. Собственно, там и было напечатано:       Благодарю. Эта ночь была просто незабываемой.       Прочитать до конца, впрочем, никто не успел, потому что Спирс подхватил листок и в мгновение ока разорвал его на мелкие клочки.       – Это вы зря, – вполголоса сказал Слингби. – Хотя, похоже, машинка стандартная, таких по всему департаменту сотни три, если не больше. Так этого урода не найдёшь; а жаль.       – Абсолютно согласен с вами, Слингби, – монотонно отвечал Уильям. – Прошу меня извинить.       И, потеснив сотрудников, вышел из отдела, закрывая дверь и унося букет с собой.       – Лента как у Сатклиффа, – негромко заметил Баркер, когда дверь закрылась.       – А по-моему, его и есть, – хмыкнул Нокс. – Сколько его знаю…       – Год с небольшим ты его знаешь, – невозмутимо перебил его Эрик. – Так, вы двое – и остальные: будете трепаться – отверну башку, засуну в задницу и скажу, что так и было. Особенно тебя, Нокс, касается. Ясно? (Нокс, угрюмо глядя на него, кивнул.) Вздёрнет там вас Спирс за какое место или нет – не моя забота; я от себя добавлю. Всё понятно?       Тон у него был не то чтобы угрожающий, но серьёзный – кивнули все, даже Алан, которому в принципе нечего было бояться. Затем все разошлись по своим делам – занялись разбирательством выданных им папок; а Нокс нехотя направился выполнять данное ему поручение.       Надо же как. Сатклиффу досталось, вы поглядите… Уж не от самого ли Спирса? После таких-то сюрпризов… Записку Рональд успел прочитать до предпоследнего слова; и, в целом, понял её содержание. Никак старине Уиллу опять наставляют рога? Везучий же он… видать, потому что сам то ещё чудо из чудес. С кем связался – то и получил! И поделом ему. А правда – она всегда глаза колет, это да. Ну да так и надо ему.       Тоже, умник нашёлся…       Потому что там умирают люди, видите ли. Ну ладно – раз уж судьба его опять забрасывает туда, куда не надо, он, так и быть, сходит и поблагодарит этого странного типа. Как-никак, руку-то он ему вылечил. Хотя наверняка не знает, от чего лечил, а просто так повезло. Лёд, правда, явно был не простой: тая, он оставил на коже Рональда темноватый след, пахнущий какими-то травами – как от какого-то настоя. А вообще-то, Нокс во всём этом не понимал ни черта. У него была одна подружка, просто помешанная на всякой чепухе; но даже и после её бесконечного жужжания он знал только одно: ромашка – успокаивает. А подорожник прикладывают, чтобы кровь остановить. На этом его познания в фитотерапии (да и вообще в любой терапии) заканчивались: из медицины он кое-как знал только академический курс анатомии да правила оказания первой помощи, усвоенные там же, в Академии. Это обязан был знать каждый жнец: как говорится, на войне как на войне. Вот, собственно, и всё.       Посуду мыл, конечно, Сатклифф: Уилл бы не стал оставлять в раковине такую пирамиду. Значит, они ужинали вдвоём, потом Сатклифф мыл посуду, потом вернулся к Уиллу в кабинет, а потом они, конечно… Нокс брезгливо поморщился. Взять бы сейчас этот поднос да как шарахнуть об пол, а потом сказать, что так и было; но нельзя: услышат – и на штраф налетишь, за порчу имущества департамента. А зарплата диспетчера не такая уж и большая, чтобы ей на всякие штрафы раскидываться. И так уже в прошлом месяце за опоздания вычли… Хоть волком вой. Так ему нового бумажника вообще не видать, до скончания времён!       За дверью прозвучали чьи-то шаги. Нокс испуганно дёрнулся и подхватил поднос, чуть и вправду не уронив его на пол. Чёрт! Чёртов Сатклифф со своими идиотскими привычками! Ну кто так посуду ставит? Нести же невозможно!       Кое-как составив всё как надо, Нокс аккуратно открыл ногой дверь и выглянул в коридор. Как и следовало ожидать, никого там не было, даже дверь в отдел была закрыта. В полутёмном пустом коридоре Рональду стало жутковато, и он поспешил выйти на лестницу. Как-то живо всё это напоминало ему сегодняшние кошмары.       Сатклифф! Всё из-за Сатклиффа! Натворит чёрт знает что, а сам живёт себе припеваючи! Поцарапали его там, подумаешь… Да что ему вообще сделается? Это же Сатклифф! Ему серийные убийства с рук сошли! Написали в деле какую-то лабуду про нестабильное состояние, и дело с концом! Да и как иначе, если Уилл ради него шею свернуть готов? Вон, на работу из-за него опаздывает, под ручку с ним ходит и вообще… Неужели он, Рональд Нокс, настолько хуже Грелля Сатклиффа?       Очевидно, да.       Да о чём там говорить, если за всё время так называемых их со Спирсом отношений Рональд ночевал у него от силы раза три? Как правило, они просто трахались и расходились, чтобы потом опять сойтись, неизвестно когда… то есть, конечно, когда у Уилла появится время. Вот и все отношения.       И это было так унизительно – перемещаться из его квартиры в свою, через мир смертных, через полчаса в нём ожидания, потому что для непрерывных перемещений Ронни был жнецом ещё слишком недавно. И что, поинтересовался Уилл хоть раз, как он вообще добрался?       Да как бы не так! Похоже, ему вообще было просто наплевать. Глубоко. Действительно, какая разница? Сотрудников у него в отделе по-прежнему шесть, и Рональд Нокс по-прежнему доступен для избирательного траха по выходным. Беспокоиться о чём-нибудь? Много чести!       За такими размышлениями Нокс сам не заметил, как добрался до кафетерия; очнулся только, когда машинально грохнул поднос на стол для посуды. А ведь с утра он не успел позавтракать… Надо поесть. Тем более очередь небольшая. А Спирс – что ему сделается? Подождёт.       Он встал в очередь, вздохнув, огляделся кругом… и замер, увидев знакомый профиль. Это же Нэнси, из отдела статистики! Только когда она волосы покрасить успела? Хотя, если так подумать, блондинкой ей очень даже и ничего… И она ведь тут одна, похоже, никого не ждёт, да?       Нэнси сидела за столиком у окна и, видимо, заканчивала завтрак – доедала салат. С нетерпением дождавшись своей очереди, Рональд взял себе яичницу с ветчиной и подошёл к её столику:       – Привет, Нэнси, – улыбнулся он.       Нэнси подняла голову и поглядела на него – задумчиво, словно не сразу узнала, кто он такой.       – А, – сказала она, – это ты. Садись; я как раз сейчас ухожу.       Ну да, конечно, не могла она ему так сразу обрадоваться… не слишком-то хорошо они расстались. Ронни понимал, что сам виноват. Он выбрал не лучшее оправдание: дескать, познакомились они недавно, всех подружек Нэнси он в лицо не знает и, соответственно, не знает, с кем можно уходить с вечеринки, а с кем нельзя! Беседа закончилась истерикой и хорошей оплеухой: рука у Нэнси была тяжёлая. И чего она в жницы не пошла?       Хотя там же как женский монастырь – на свидания не побегаешь…       – Эй, ну зачем же сразу ухожу? – Рональд сел за столик. – Я, может, специально с тобой поговорить хочу. Слушай, ты просто сногсшибательно выглядишь! – Он мельком оглядел её, прикидывая, какой бы комплимент сделать. – Красивый браслет, – сказал он, заметив у неё на руке простенький браслетик из кусочков янтаря.       Нэнси улыбнулась ему в ответ.       – Спасибо, – сказала она. – Марку тоже нравится. Но ему совсем не понравится, что я болтаю с тобой. Так что ты хотел?       Марку, значит.       Вот оно как…       – Уже ничего, – Рональд помрачнел и принялся за еду. Нэнси собрала посуду и ушла, обдав его напоследок сладковатым запахом духов. Даже не попрощалась. Вот сучка!       Верь после этого всяким белобрысым, как же…       Ронни почему-то вспомнил о Гробовщике. И задумался.