Canis aureus

Утром, конечно же, болела голова. Не зверски, но подушка из-за этого казалась до омерзения теплой, воздух — словно застывшим, вставшим в легких недвижимым студнем, а тело категорически отказывалось принимать вертикальное положение. Ванька чувствовал себя настолько усталым, словно и не ложился. Он был искренне рад, что Сашка, Серега и пара недавно вселившихся аспирантов тоже вчера участвовали в попойке и потому не шумели за стеной в смежной комнатке, а вели себя болезненно тихо. Когда он смог подняться, то все же заглянул к соседям — прошлым вечером он вернулся уже когда все спали, да и не до того ему было. Серега еще вглухую спал, разметавшись поперек постели и сбив простыню, мерзлявый Сашка, накинув на плечи одеяло, сидел в кровати с ноутбуком на коленях и как обычно сосредоточенно что-то писал. Пронзительно-яркое утреннее солнце золотило короткий ежик его белесых волос, словно он сидел в золотой короне. Он выглядел практически довольным жизнью — насколько вообще на его упрямом закрытом лице могло проскользнуть подобное выражение. Впрочем, как только под неосторожной Ванькиной ногой скрипнула половица, тот вскинул голову своим резким движением — всё в Сашке было какое-то резкое и острое — и одарил неожиданно недобрым взглядом, словно Ванька успел за минувшую ночь чем-то лично его обидеть. Возможно даже очень, очень глубоко. Ванька беззвучно прочистил горло и всё же поинтересовался, чтобы не стоять молча в дверях, как дурак: — А завтрака еще не было? — Не было, не было, — покачал головой тот, не отрывая пристального взгляда. — Еще десять минут. Ваньке становилось всё более неуютно, и он ретировался, решив не будить Серегу и не пытаться выяснить, в чем же дело и что за черная кошка пробежала без его ведома между ними с Сашкой, и без того не отличавшимся сердечностью. В конце концов, убедил он себя, сейчас гораздо важнее было успокоить сосущую пустоту желудка горячей кашей и бутербродом с неприятно теплым маслом, а Сашкины неясные обиды могли и подождать. * * * На завтрак Божецкий пришел даже раньше, чем Ванька успел всерьез задуматься о том, готов ли он видеть этого человека после вчерашних открытий и вчерашнего… остального, несостоявшегося и, главное, вполне возможно, придуманного. Ванька понял, что все же искренне рад его видеть, и чувство какой-то удивительной легкости, установившейся после вскрытия карт Сергея Владимировича — по крайней мере, их большей части — делало утро почти безоблачным. Сергей Владимирович при встрече сдержанно, но действительно сердечно улыбнулся ему, а затем не обращал решительно никакого внимания, наливая себе чай и размешивая желтую глыбку масла в тарелке дымившейся каши. Впрочем, иногда Ваньке начинала мерещиться смутная усмешка в уголках его губ, когда за стол напротив опустилась хмурая Леночка и принялась молча сверлить Ваньку требовательным взглядом. Очень ему, видите ли, было весело наблюдать за этой немой сценой, сердито подумал Ванька, а потом принялся размышлять, насколько было бы неуместным легонько пнуть по ноге своего научного руководителя. Получалось по всем прикидкам очень, очень некорректно и непрофессионально, так что Ванька, чтобы отвлечься, принялся в ответ строить Лене не менее глубокомысленные рожи поверх стола. Вскоре та сдалась и захохотала так, что за соседним столом вздрогнула строгая женщина-альголог, недавно приехавшая на станцию и не слишком пока уверенно чувствовавшая себя в коллективе. Сашка же, только пришедший к столу, покосился на обоих так осуждающе, что у него могли бы поучиться некоторые преподаватели, которым недоставало строгости со взбалмошными студентами. Ленка же вдруг так сильно заинтересовалась собственной чашкой с отколотым шершавым краешком, что Ванька понял — наконец, настал его черед задавать провокационные и неудобные вопросы сразу после завтрака. В конце концов, для чего еще бывают нужны хорошие друзья, как не для того, чтобы испортить пищеварение и вынудить сказать самые главные в крепких и стабильных отношениях слова — “господи, когда ты уже замолчишь”? * * * Ленку он подкараулил на выгоревшей за года под солнцем желтой лавочке позади столовой, мимо которой по неширокой тропинке Ленка обычно уходила по утрам — к себе, дописывать и систематизировать собранную вечером накануне в лаборатории информацию. За образцами она обычно выбиралась уже во второй половине дня, после неофициальной сиесты, когда полуденная жара уже спадала, и неистовое солнце медленно скатывалось с вершины небосвода. Так что по утрам она бывала почти свободна, и потому даже порой составляла Ваньке компанию в его обходах сеток и помогала вести записи — так было куда сподручнее, чем царапать в блокноте результаты промеров и серийные номера колец, зажимая под мышкой штангенциркуль*. Леночкины нежные руки птицы почти что любили — если, конечно, такое вообще применимо к птицам, у которых маленькие сердечки начинали заполошно молотиться в плену у любого человека. Когда Ленка вскидывала руки, выпуская птицу сразу в небо из своих раскрытых светлых ладоней, лицо у нее приобретало какое-то совершенно особое выражение, скорее потерянное, чем радостное. Ванька однажды, надеясь её подбодрить, процитировал отрывок из “Грозы”, зазубренный до тошноты еще в школе, но на первом же “Отчего люди не летают, как птицы” она обожгла его таким яростным и предостерегающим взглядом, что стало очевидно: эту тему грусти по небу — по свободе? — лучше было не поднимать. Ванька был не дурак. В то утро он негромко окликнул её — Лена шла, задумчиво разглядывая пальцы собственных ног в открытых сандалиях, — и она остановилась, рассеянно скользнув по нему взглядом. Потом пожала плечами, словно отвечая на незаданный вопрос, и тихонько присела рядом, вытянув ноги. Её загорелые коленки были все в ссадинах от колючих растений, но, кажется, её это совершенно не заботило. — Ну что? — спросила она. — Как? — Что как? — Не строй из себя дурачка, Вань. Как твои вчерашние ночные успехи? Ванька пожевал губами, подбирая достаточно обтекаемые формулировки. Голова все еще болела, солнце неприятно грело макушку, и говорить, вообще-то, решительно не хотелось. По крайней мере, о Божецком. — Да хорошо, в общем-то. Я с ним поговорил… ну, по тому важному поводу, который меня волновал, — он отмахнулся, — ничего на самом деле важного, это про научные вопросы. У меня гипотеза идиотская появилась, я все думал, как к нему с ней подойти. Он мысленно похлопал себе, отметив, что почти не соврал. — Гипотезе? Это так теперь называется? Которая про про-вас-но-не-про-вас? — стрельнув неожиданно живым и насмешливым взглядом, уточнила Леночка. — Я так и поняла, — важно покивала она. — Эй, не смейся! Ты же знаешь, я не об этом. Это и правда было очень важно. Та продолжила преувеличенно серьезно кивать, и Ванька, не сдержавшись, пихнул её локтем в бок. — С тобой невозможно сосуществовать. Ты отравляешь мне мой биогеоценоз своими грязными инсинуациями. — Ты уверен, что он отравлен не твоим начинающимся в полевых условиях алкоголизмом? Ванька закатил глаза, капитулируя — в такое время суток он не был готов к таким серьезным сражениям с настолько неутомимым противником. — В общем, — после затянувшейся паузы подытожил он, — все хорошо. Она ласково улыбнулась ему — словно и правда все это время за него беспокоилась. Порой Ваньке казалось, что он всего этого не заслужил — ни её, ни места здесь, под палящим кавказским солнцем и в саване душистых морских ночей, ни чудес вокруг себя, ни доверия и внимания Божецкого. Мир всё же был удивителен и необоснованно милостив к нему. Он даже хотел озвучить эту мысль, пусть и боялся этими словами что-то спугнуть, что-то важное, но их прервали прежде, чем он решился. Мимо, не глядя на них, — почти демонстративно не обращая внимания — прошел Сашка, хрустя мелкой щебенкой под светлыми кедами, и в мгновение ока всё умудрилось стать как-то не так. Сашка, уже миновав их, вдруг всё же остановился, сунул руку в карман просторных шорт и достал оттуда мелкое, крепкое зеленое яблоко, повертел его в руках нерешительно, а затем вдруг обернулся и порывисто кинул его в руки Лене. Абсолютно молча, и — ушел. — Так, — сказал Ванька. — Тебе не кажется, что есть темы куда интереснее моих с Сергеем Владимировичем взаимоотношений? Лена сосредоточенно разглядывала яблоко, потирая его блестящую налитую шкурку большим пальцем, так что то поскрипывало, и молчала. — Лен, — сказал он уже тише, — я не хочу, конечно, ни во что лезть, если тебе от этого будет некомфортно, но всё-таки… — Да у нас кончилось всё давно, — перебила она его, всё еще не поднимая глаз. Это Лена-то — и смотрит в землю, покачал головой Ванька, но промолчал, боясь спугнуть откровенность. — Я сама всё и испортила, вот и всё. Конец грустной истории. — Ты уверена, что уж прямо так и непоправимо? — Не хочу об этом, — упрямо мотнула она головой и стремительно перевела тему: — Как твоя голова, кстати? — Да так себе. Она сочувственно потрепала его по волосам и задержала теплую ладонь на лбу. Руки у неё всегда были очень теплые. — Эх ты, приходи в себя. Он вяло кивнул. * * * В тот день, когда стало окончательно ясно, что погода невыносима, чтобы жариться в открытом поле и караулить птиц, Ванька вспомнил о своем намерении облагодетельствовать русалку-другую и счел это достаточно уважительной причиной для того, чтобы дойти до прохладной реки и поболтать в воде ногами. Может, пустить пару-другую блинчиков, камни там попадались что надо, он еще в прошлый раз заметил. Когда Ванька уже спускался к реке с крутой верхней речной террасы, то услышал плеск и негромкий, низкий смех русалки и чей-то еще голос, но узнать второго не смог — ветер беспощадно сносил звуки, размывал их до неузнаваемости в душном густом воздухе. Ванька только улыбнулся — это хорошо, что у неё были еще знакомые, и её кто-то навещал время от времени. В конце концов, даже грустным мертвым девушкам порой бывает до смерти нужна хорошая компания. Да и Ваньке бы общество кого-то знающего о творившемся в заповеднике было бы очень и очень кстати, если честно. Потому что молчание иногда давило слишком сильно, а обратиться к сторонним людям было попросту невозможно: кто бы ему поверил? А, главное, если бы ему вдруг поверили, то что дальше?.. Это были не его тайны. Здесь вообще было очень много не его тайн, из-за которых он порой чувствовал чертовски обычным, а иногда — ровно наоборот. В конце концов, именно ему позволили во все это заглянуть. Он спустился к воде, стараясь не шуметь, но когда взглянул вниз по течению, откуда раньше доносились голоса, то увидел только шлейф темных волос, стелившихся блестящими змеями по воде, да хорошенькую головку скучающей русалки. А её собеседник улизнул, не дав себя опознать. — Привет, — махнул рукой Ванька, — а кто тут только что был? — Так тебе всё и расскажи, — усмехнулась та и проворно нырнула, чтобы через пару секунд оказаться рядом и подплыть к берегу. — Может, я за тебя волнуюсь? — А глаза тогда чего такие хитрые, а, мальчик? — Я, между прочим, с благими намерениями, со всей, значит, душой… — Ну-ну. Ванька вздохнул, а затем вспомнил, зачем пришел изначально, и, торопливо пошарив в сумке, достал свою электронную книгу. — Вообще я, кстати, не с пустыми руками. — Ну-ка, ну-ка, и чего тебе надо взамен, добрый молодец? — подозрительно сощурилась та, но её блестящие темные глаза нет-нет да и выдавали её неподдельный интерес. — Да ничего мне не надо, я тебе книжек принес, раз уж ты “Вестник орнитологии” наизусть пересказывать уже можешь. Ты же обесцениваешь меня как специалиста, — улыбнулся он. — Вот эту штучку? — она недоверчиво покосилась на устройство в ванькиных руках. — Опять ваш беспокойный двадцать первый век? Она произнесла это с таким подозрением и почти что сварливо, что Ванька не выдержал и расхохотался. Он привык к подобным отповедям от своих престарелых тетушек, но никак не ожидал получить подобную от хорошенькой представительницы позапозапрошлого века. Некоторые вещи в мире решительно не менялись. Трава раньше всегда бывала зеленее, а новым изобретениям веры не было во все эпохи. Он терпеливо объяснил ей, как работала книжка, показал основные принципы — та кивала, всё более заинтересованно; впрочем, когда он еще раз подчеркнул, что мочить её ни в коем случае не стоит, та посмотрела на него, как на слабоумного: — А до этого я, по-твоему, книжки только так пользовала? Ванька фыркнул и признал собственный идиотизм — возразить ему было нечего. Они помолчали, а потом Ванька уселся на траву, устав переминаться с ноги на ногу, как дурак, и, сложив руки на коленях, сообщил с улыбкой: — Я теперь про Сергея Владимировича знаю. — Ишь, молодец какой, — приподняла бровь та, словно ожидая продолжения. — Шерлок Холмс прямо, в мире животных. — Я вот что спросить хотел, — помедлил он. — Про амулет. Зачем он мне? Здесь есть еще кто-то, кто-то опасный? Или что? — Вопросов у тебя — вовек не ответишь, ты миллион новых задать успеешь. Подстраховать тебя хотела, только и всего, — она, кажется, стремительно теряла интерес к диалогу и сосредоточенно щелкала кнопками, осваиваясь с новой игрушкой. — Подстраховать? — Ну да, — пожала она светлыми плечами, по которым разметались непроглядно-черные влажные пряди длинных волос. — Ну и отомстить Сереже. — За что это? — как можно более беззаботным тоном уточнил он, стараясь не выдать острой вспышки собственной заинтересованности в её ответе. Русалку это, кажется, нисколько не обмануло, она задумчиво поглядела на него, постучала бледным пальчиком с синим полукружием ногтя по бледной полной губе, а потом всё же решилась: — Ладно уж. Хороший ты, — вздохнула она. — За такого бы и утопиться было не жалко, так что расскажу, так и быть. Ванька поежился, усомнившись в комплименте. — В общем-то, к нашей встрече тебя Сережа уже пометить успел, так что к тебе ни одна паранормальная сущность приблизиться не могла. Защищал он тебя, значит. — Так ты потому тогда руки не пожала мне? — А ты запомнил? Молодец. Я-то всего хотела тебя в воду затащить и припугнуть немного, чтобы был осторожнее, — Ванька вдруг резко пересмотрел свои планы на купание после этих слов, — а то сюда наведываются порой и твари пострашнее оборотней, а у тебя энтузиазм в глазах плещется, с тебя станется полезть к ним. Ну и я оскорбилась в лучших чувствах и дала тебе эту старенькую вещицу — она потому что и Сереже приблизиться и прикоснуться не даст. — А зачем? Он же… Ну, не опасный? Та пожала плечами: — Нет, конечно, но я решила ответить ему той же монетой, он первый начал. Ванька на долю секунды ощутил себя футбольным мячом, которым играли без ведома самого мяча. Хотя, по всей видимости, мяча очень, очень оберегаемого обеими сторонами. — Да и, — она помедлила, зачерпнула лодочкой ладони прозрачную воду и рассеянно вгляделась в рябь на её поверхности, — была тут одна история, я решила действительно перестраховаться. — С Божецким история? — Да. Грустная история, и не мне рассказывать, сам понимаешь. Ты его лучше не трогай, захочет — сам обо всем заговорит. Ты ему нравишься, ты пытливый и очень... устойчивый, что ли. Ему неплохо иметь такого человека рядом, он уже сколько лет к себе никого не подпускал из людей, считая, что либо они его ранят, либо он их, иного не дано. Эх, как сейчас помню, когда он совсем еще молодой, почти как ты, сидел тут на берегу такой грустный, что рыба чуть брюхом кверху не всплывала от сочувствия. Даже я выбралась посмотреть, хотя тогда-то времена были другие, и мы так просто к людям не совались. Собственно, это Сережа, уже когда сюда после института вернулся, устроил заповедник и для нас тоже — мало где так спокойно живется. Сюда иногда еще те приезжают, кто может в городе выжить, на каникулы, так скажем, — она усмехнулась, — а мы здесь постоянно живем. С некоторыми людьми, вот, связи налаживаем, если человек хороший — потому что друг от друга за десятилетия мы иногда с ума сходить начинаем. — Так это Божецкий тут всем заведует, получается? — Он нас охраняет по мере сил. Следит, чтобы много народу не приезжало, чтобы со статусом заповедной территории ничего не сделали, ну и всё такое — я не вдавалась. Но мы все считаем, что Сережа создал для нас всех дом — одно из очень немногих таких мест в мире. И, если тебе верит он, то, считай, верят все, кто бывает здесь. — Ого, — только и сказал он. А что еще можно было сказать, если ты вдруг обнаружил, что человек, который и без того казался тебе удивительным, оказывался кем-то по-настоящему потрясающим, во всех смыслах? — И, — предостерегла она его, — если ты вздумаешь его обидеть… Думаю, сам понимаешь. Улыбка словно померкла на её лице, и на долю секунды стало очевидно, насколько же старое и опасное существо только что так беззаботно беседовало с ним. Впервые за все время Ваньку продрало мурашками по спине. * * * Ванька, прождав Божецкого битых полчаса, самовольно отпер дверь голубого домика и поставил чайник, решив, что особым вторжением в личное пространство после вчерашнего это вряд ли будет. Да и зря ему что ли пеняли, что прекрасно он знает, где спрятаны запасные ключи? Сергей Владимирович вернулся потирая замерзшие ладони, когда чайник уже почти закипел, и совершенно не удивился, обнаружив Ваньку, рассевшегося со своими записями за его столом — по крайней мере, виду не подал. Встретившись со своим студентом взглядом, он вдруг одобрительно кивнул и вместо приветствия сказал: — Спасибо, Ванюша. Очень хорошая мысль, я сам как-то не додумался Мстиславе дать доступ к высоким технологиям, — Ванька мысленно поморщился, сообразив, что так за все это время и не сподобился выяснить имени своей утопшей знакомой, — Я с ней сегодня виделся вечером, она очень счастлива. Хотя, конечно, сетует, что в каком-то романе там нежить совсем неправдоподобная, словно автор никогда носа из дома не казал и ни одной волшебной птицы не видел. — А тут и птицы волшебные есть? — полюбопытствовал Ванька, стараясь не выдать собственного абсолютно мальчишеского восторга. Божецкий, конечно, все заметил и усмехнулся ему в своей снисходительной, но ничуть не оскорбительной манере. — Насколько я знаю — но знаю я не обо всем, скорее всего — тут давно никого из них не было. А даже если и есть… Тут не со всеми было бы приятно встретиться. Добрые две трети, скорее всего, усыпили бы или умертвили тебя, а потом склевали в лесу вместе с белыми косточками. — А что насчет оставшейся трети? Сергей Владимирович, стащивший ботинки со своих длинных стоп, придирчиво отряхнул пятки, а затем принялся натягивать толстые шерстяные носки. — Лапы ужасно мерзнут по мокрой земле бегать, — пояснил он в ответ на невысказанный вопрос, — У меня все-таки не такая хорошая терморегуляция. А птицы… Скорее всего, оставшиеся просто предпочли бы не попадаться тебе на глаза. Человек — одно из самых опасных животных, сам знаешь. Мы же думаем, что раз у нас столько серого вещества приросло, то мы ничего теперь неверного сделать не можем, только разумное, доброе, вечное посеять. — Ага, одна озоновая дыра чего стоит, — кивнул Ванька невесело. — На самом деле, потому многие из нас по заповедным территориям и селятся — людей мало, а кто есть, те своими делами заняты. А ты — хочешь бегай, хочешь плавай, хочешь уток пугай. — Вы пугаете уток? — заинтересовался Ванька, почему-то почувствовавший себя неловко, услышав это “многие из нас”, словно тот принадлежал к некой общности, в которую Ваньке доступ был заказан. В которую его тыкали носом уже второй раз за день. Было иррационально обидно, пусть он и не завидовал бедным волшебным существам, мыкавшмся по свету и захлестнутым удавкой безжалостной урбанизации. — Ты тему-то не переводи, — нахмурился тот так серьезно, что Ванька бесстыже заржал, потому что эта недовольная вертикальная морщинка между бровей сообщала обо всем, что он хотел знать, за что заработал еще один хмурый взгляд. * * * Жизнь, как это ни удивительно, после разговора с Божецким почти не претерпела никаких изменений, разве что Ванька стал беспокоиться куда меньше по поводу своих подозрений — и потому, как невесело шутил он сам с собой, смог всецело сосредоточиться на своей глупой, чудовищной, неловкой тупиковой влюбленности. Теперь он навещал Сергея Владимировича уже каждый вечер, и просиживал у него допоздна, совершенно наплевав на мнение окружающих. А у окружающих мнение, как однажды проинформировала его Лена, вполне себе росло и крепло — в конце концов, ужинать вместе со всей станцией перестали они оба, и в глазах некоторых скучающих это выглядело неоспоримым доказательством, и даже уже не столь важно, доказательством чего именно. Quod erat demonstratum, и всё. По вечерам они оживленно разрабатывали направления будущих опытов с животной сущностью Сергея Владимировича, стараясь составить схему исследования таким образом, чтобы в ней нашлось, в том числе, и место для поиска корреляции между характеристиками основных когнитивных способностей обеих ипостасей. Тот рассказывал как можно больше о том, что успел выяснить о себе — зависимость от лунного цикла, давал общую характеристику способностей, сравнивал влияние некоторых факторов, словом, давал максимально подробный отчет, собранный за собственную жизнь в шакальей шкуре. Ванька старательно записывал, а потом еще пробегался глазами по протоколу перед сном — на предмет того, не придет ли в голову свежей мысли. Помимо того, кухонный столик Божецкого беспощадно обрастал стопками бумаг, которые Ванька мысленно делил на категории: “Обязательно надо выяснить”, “Стоит попробовать”, “Полная ерунда, надо взглянуть еще раз”, “Неужели мы всерьез это обсуждали, но ладно, выкидывать не станем”. Возвращаясь в свою комнату, Ванька чувствовал себя абсолютно выжатым, потому что усиленный мозговой штурм и многодневное скрупулезное планирование утомляло просто удивительно, да и магистерской работы никто не отменял. Но, если честно, оно того стоило — потому что это было первым в его жизни чем-то серьезным, а не просто работой, каких миллион, чем-то по-настоящему важным и неизведанным, и он чувствовал жгучую благодарность, когда осознавал, в какие святая святых его пустили. И было абсолютно неважно, что никому не увидеть результатов их трудов, кроме них самих. Самым поразительным стало конечно то, что к нему прислушивались. Даже к самым дурацким идеям подходили внимательно, как к чему-то потенциально стоящему. А Ванька чем дальше, тем отчетливее понимал, насколько катастрофически им не хватит этого одного короткого лета, даже если он останется на все три месяца вместо изначальных полутора. — Сергей Владимирович, — однажды не выдержал он, когда они устроили очередной перекур. Ванька глядел, как вокруг мягко сиявшей лампы вились мотыльки, стучась своими серыми пыльными крылышками в стекло. — Мы же и половины всего сделать не успеем. — Ну, заложить основы точно успеем и выработать направление движения еще. И не стоит сбрасывать со счетов вероятность, что, начав работать, мы поймем, что были в своих планах слишком оптимистичны, и многое исследовать попросту не выйдет. Ванька только хмыкнул, уловив пораженческие настроения. — Я, собственно, к чему спросил-то… Сергей Владимирович, а для меня найдется возможность остаться тут до сентября? Тот только улыбнулся и покачал головой, словно мягко отчитывал его: — Какое нездоровое научное рвение. Вас семья-то не потеряет? Друзья там, любимые, еще кто? Вы же тогда вернетесь только к началу учебы. Ванька только пожал плечами: — Семья переживет, у друзей своих дел полно. А здесь очень хорошо, это вам не за полярным кругом осенью сидеть. Море, тепло, почти курорт — и досуг, гм, уникальный. — Дурачок вы уникальный, — снова покачал головой Божецкий, но с явным одобрением. — Разберемся, продлим вас и на август, если не передумаете ближе к делу. * * * А потом, в один из вечеров, случилось чудо. В самом, пожалуй что, прямом смысле этого слова — потому что Божецкий решил наконец, показать ему превращение. Ваньку почему-то тут же сковало ощущение какой-то невероятной неловкости — чуть ли не хуже, чем в тех общеизвестных снах, в которых ты предстаешь перед всем миром голым и обнаруживаешь этот факт отнюдь не сразу. — Это не так уж страшно, — мимоходом потрепал его тот по плечу. — У меня все на лице написано, да? — Ну… Я, собственно, не все факты успел вам рассказать. Я, например, хорошо слышу — в среднем, существенно лучше, чем обычный человек. — И?.. — многозначительно уточнил Ванька. — Я слышу стук сердца с расстояния в несколько шагов, — скупо улыбнулся тот, словно стеснялся. Так иногда на Ванькиной памяти стеснялись в детстве приятели, признаваясь, что у них, например, абсолютный слух или что они прошли на региональный тур олимпиады по физике. — И вы, — прищурился Ванька, — забыли упомянуть о такой, по вашему мнению, мелочи?!. Может, вы еще и кожно-гальваническую реакцию** издалека различаете? Ну так, на всякий случай? — Нет, только запахи, — вежливо осклабился тот, действительно почти по-хищному, а затем сосредоточенно расстегнул на руке ремешок часов, стащил их с запястья привычным движением. Когда он стянул с себя ботинки, разношенный темно-синий свитер и штаны, оставшись только в тонкой нательной майке и нижнем белье, Ванька понадеялся, что его сердце не застучало так уж предательски громко, пусть скорее и от изумления, чем чего-то иного. Конечно, абстрактно он знал, что перед превращением на оборотне должен был остаться минимум одежды на теле, и то очень тонкой, иначе всё проходило непредсказуемо, и на обратном пути можно было обнаружить канувшие в небытие отдельные участки вещей — вернее, их возмутительное отсутствие на теле. Божецкий полагал, что это было как-то хитро связано с законом сохранения вещества и основными началами термодинамики, но в этих материях Ванька откровенно не был силен и экзамены вспоминал с ужасом. Оставлять же минимум одежды Божецкий все же предпочитал, поскольку, как он обтекаемо выразился — никогда не знаешь, в каких условиях придется стремительно обратно становиться прямоходящим. И потому, лучше было подготовиться на такой случай, а “такие случаи”, увы, случались куда чаще, чем того бы хотелось. Божецкий мягко повел плечами, словно разминая их… за последующей стремительной, почти необузданной трансформацией живой материи Ванька следил, затаив дыхание. Сергей Владимирович опустился на изменявшиеся на глазах тонкие лапы, мазнув когтями по половицам, и пружинисто припал к земле, словно придавленный невыносимой тяжестью; шерсть вздыбилась по загривку волной, прежде чем улечься. Шакал поднялся, слегка покачнувшись, и встряхнулся, сердито фыркнул, а затем поведя ушами, настороженно обернулся в Ванькину сторону. Зверь в мягком домашнем свете казался чем-то чужеродным и тревожащим, если честно, но, на Ванькин вкус — очень, почти непозволительно, красивым. С пропорциями, отличавшимися от волчьих, с крупными настороженно поднятыми ушами, серо-рыжей блестящей шерстью, пересыпанной сединой словно солью, и внимательными карими глазами, но не такими отстраненными, как у диких животных. Почти осмысленными, пожалуй. Ванька прочистил горло, потом осторожно, не делая резких движений, поднялся на ноги и осторожно шагнул в сторону шакала. Тот едва заметно дернул хвостом — Ванька успокаивал себя тем, что тот хорошо его знает, раз спал больше десятка раз ночами в его кровати, — а потом вдруг отпрянул и вздыбил шерсть на загривке. Ванька спохватился и торопливо вытащил кулон из-под тесного ворота клетчатой рубахи, а затем и вовсе снял и отложил на стол. — Извините, — пробормотал Ванька. К его секундному замешательству, животное — Сергей Владимирович? — кивнуло и само сделало несколько шагов навстречу, словно призывая наконец наладить контакт, когда исчезли досадные помехи. В конце концов, они неоднократно обсуждали, что Ваньке придется перед началом работы какое-то время провзаимодействовать со звериной ипостасью, чтобы та, менее осмысленная, чем человек, тоже стала полностью ему доверять. Ванька осторожно, очень осторожно и очень медленно протянул руку и коснулся жесткой, словно слегка навощенной шакальей шерсти, мягко провел по ней пальцами, затем смелее, почесывая загривок и за ушами. Следивший за ними настороженными круглыми глазами оборотень вдруг прикрыл глаза и опустил стоявшие торчком уши, невольно подаваясь вперед, подставляясь под ласку. Он смешно жмурился и толкался во вторую ладонь крупным мокрым носом, словно домашний пёс, а не дикое хищное животное. Ваньке становилось неловко каждый раз, когда он осознавал, кому на самом деле сейчас чесал за ушком. — Я не знаю, насколько вы сейчас можете меня понимать, — осторожно проговорил он через какое-то время, — но вы такой потрясающий. Спасибо вам за всё это. Тот лениво приоткрыл один глаз и внимательно поглядел на Ваньку снизу вверх, а потом выскользнул из-под чужой руки и встряхнулся. Потянулся, а затем сделал шаг, плавно возвращаясь к человеческому виду. Зрелище редевшей на жилистой светлой спине шерсти оказалось куда менее приятным, чем превращение “в ту сторону”, но Ванька все равно жадно наблюдал — в конце концов, природа таким зрелищем баловала его впервые в жизни. — Я смотрю, вам понравилось, — почти хмуро констатировал Сергей Владимирович, деловито одеваясь. Ванька кивнул, даже не пытаясь сделать вид, что дела обстояли как-то иначе. Он до сих пор помнил жесткую шерсть на ощупь и не думал, что в ближайшее время перестанет воспринимать произошедшее как чудо. — Вы только особо не фамильярничайте, Ваня, — продолжил тот, — то, что я временно спустился с вершины эволюционной лестницы, а вы на ней остались, еще не повод… Впрочем, — он вдруг махнул рукой, — наверное, вас можно понять. Будем считать, что контакт налажен. — Сергей Владимирович, — вкрадчиво сказал Ванька, вернувшийся за стол, рассеянно поигрывая с кожаным ремешком чужих наручных часов, — надеюсь, вы понимаете, что теперь-то вам точно меня до конца лета отсюда не сплавить? — Вашим энтузиазмом можно отопить несколько стран третьего мира, — устало вздохнул тот и забрал у него из беспокойных пальцев часы. Ванька так и не понял, было ли это похвалой или наоборот, но, в любом случае, остался доволен.