…услышь меня и вытащи из омута. Веди в мой вымышленный город, вымощенный золотом. Oxxxymiron
Смерть - наш вечный попутчик. Она всегда находится слева от нас на расстоянии вытянутой руки, и смерть - единственный мудрый советчик, который всегда есть у воина. Каждый раз, когда воин чувствует, что все складывается из рук вон плохо и он на грани полного краха, он оборачивается налево и спрашивает у своей смерти, так ли это. И его смерть отвечает, что он ошибается и что кроме ее прикосновения нет ничего, что действительно имело бы значение. Его смерть говорит: "Но я же еще не коснулась тебя!" Карлос Кастанеда
- Пожалуйста, не уходи… Я не смогу без тебя. Глухое отчаяние, по запаху похоже на въевшуюся камфору. Так смрадит старая квартира, где когда-то умер человек: тяжёлый дух невымываем, всеобъемлющ, его источают рассыпавшиеся в труху обои, штукатурка, старая покраска. К нему привыкаешь, врастаешь в его суть, становишься частью. Кира Ли вобрала в себя отчаяние, сроднилась с ним. Три года – мало для взрослой неспешной жизни ее матери, тётки, любого человека средних лет. Три года – бесконечно долго для мучимого невзаимной любовью резкого постподростка. Гретхен. Гётевская героиня, древний род, тонкие прагерманские черты. Она будто вышла из пыльной книги и, смахнув пару столетий, сменила безопасный запах старого пергамента резким – чуть подгнившего июльского персика. Кира увидела её в числе преподавателей-практикантов в старшей школе. По обыкновению своего дерзкого порывистого характера сказала о влюбленности на четвёртый день: такова была её напористая варварская природа. И – о чудо, величественная княжна не осталась безразличной. Эмоции не были коньком Гретхен, она лишь удивлённо приподняла точёную бровь и благосклонно кивнула. Растревоженной собственным зудящим чувством девушке, выплеснувшей любовь как магму, этого было мало. Кире всегда было её мало. Грета была замужем, Грета родила двойню, Грета не планировала оставлять мужа-успешного инженера. Казалось, за эти годы Кира прошла все стадии человеческих терзаний: она старалась просто и невзыскательно любить – но огненный ярл внутри рубил секирой, не позволял смириться. Была и ненависть. Не к тщедушному гретхеновскому инженеру, скорее, к двум мальчикам-близнецам. Порой, они гуляли вместе, и тогда Ли с почти животным ужасом отмечала их сходство с матерью, пугалась её истовой привязанности к этим странным очень молчаливым детям. Она старалась. Но попытки ликвидировать каторгу любви посредством вульгарных романов с мужчинами, отмороженными тусовками, наконец - рождением сына окончились провалом. - Пожалуйста, останься хотя бы сегодня, ведь Вилли дома, он приглядит, - нежным шёпотом умоляла она царственную безучастную спину одевающейся Греты. Но ответ всегда был одним, сжатым и сухим: - Они же дети. - Кира, прошу тебя, - голос в трубке неожиданно взвился вверх, замер, - что-то случилось в квартире твоего отца. Там же дети. Нет, дело было даже не в раскуренном сознании. Мерлин часто приходил с марихуаной, она почти не отличала плывущее в сладковатом дыме состояние от обычного, регулярно досадливого и неудовлетворенного. Кира услышала просьбу Риделя, отразила степень его беспокойства, плохо скрываемого страха. Но вместо ожидаемого отзывчивого импульса вдруг вздёрнулась, подобралась растревоженной гюрзой. Дети. Чудно! Ребёнок – это основа. Единственное, что имеет значение, первостепенное для рациональных, прагматичных, правильных. В отличие от любовницы – лесбиянки. Unrichtig. Untermensch. « Наша жизнь продолжается детьми», - библейски возвещала прусская кронпринцесса Грета и невыносимо заботливым для Киры движением приглаживала курточку одного из близнецов. Наша жизнь… Ваша – разумеется. А моя? - Кто там? Чего надо? – сухо выплюнул брат, с отстранённым любопытством разглядывая посеревшее лицо Киры. - Заткнись, - отмахнулась она и проговорила в трубку: - Адрес? Без проблем, Цангенгассе, 4-180, - мозг шевельнулся в прежнем мягкосердечном позыве выяснить подробности, но почти сразу отказался от затеи. Ридель отключился мгновенно, Кира опустилась на диванный подлокотник, замерла. - Да что случилось-то, э ? – Мерлин раздражённо толкнул её в бок. - Отец чудит опять, - безразлично ответила та, - притащил к себе зачем-то сына Оли, его подружку… Повисла тишина. Последняя фраза сестры побудила Мерлина вульгарно отрыгнуть – это была в его понимании высшая степень пренебрежения. А Кира, выдавшая догадку о маленькой Еке абсолютно непроизвольно, внезапно почувствовала пробуждающуюся внутри обиду. Невозможно отключиться, снова эти хлопотания несушек над своими отпрысками. Марихуана, пожалуй, пошла на пользу, ибо реакция оформилась не мощным взрывом, но медленно распадающимся изотопом. - Мелкая сука, - прошипел брат, нарочно вызывая в памяти очень прозрачные глаза девчонки, которую сестра привела тогда, привела для него! – Приютил Шнайдер ублюдка, тоже мне… Внутри Ли что-то со скрежетом лязгнуло, она неприятно расхохоталась. Мерлин, брезгливо надув губы, покосился на неё: - А меня вообще не разобрало, - сообщил он, - только подумал, что слабая трава, а у тебя приход… Его последние слова Кира не отразила. С отстранённым цинизмом, приятно охладившим желчную досаду, она набрала номер. - Кристоф? Привет. Как здоровье? Ну-ну. Угу. Папа рассказывал о приступе, как же… Кстати, там у него какая-то поебота стряслась… В квартире, на Цангенгассе. Оливер туда метнулся, что-то абсурдное…Там его сын затесался. И твоя Ека – тоже… Беспричинная радость чужой печалью. Не имеющий смысла удар. Почему бы нет? Если я живу в упадке, пусть мир будет солидарен мне. Для членов его семьи не было характерно чрезмерно ломать себя. Мотив преодоления, борьбы с собой продуктивен для самосовершенствования, но Шнайдерам везло. Крепкая психика, устроенный быт, славная благочинная карьера. Успех достигался легко, будто был чётко спроектирован заранее. Даже ему, оспорившему расчёт родителей относительно пути оркестрового духовика, не пришлось особенно полемизировать в защиту своего выбора. Всё шло своим чередом. Всё, за исключением здоровья. Тело спредательствовало впервые ещё в юности: травма спины случилась по неаккуратности и осталась почти незамеченной, чтобы впоследствии вернуться каждодневным напоминанием. Йога Кундалини помогала, но, как и любая энергетическая практика, давала эффект лишь в сочетании с постоянной внутренней шлифовкой. «Психосоматика», - говорила Регина, вторая жена, и была права. Если твой мозг рационален, трезв и направлен точным вектором, ты преуспеешь. Но как быть, если нет? Шнайдер привык к тупым толчкам боли, торкающим будто драконьи всполохи от поясницы к шее. Фактически каждый двухчасовой концерт сопровождался пунктуальным электрическим пламенем в спине и почти полной потерей чувствительности к завершающей коде. Пробираясь сквозь щупальца этой бессердечной пытки, бывало, что к концу затяжного тура он уже с трудом отличал внутреннее рдение тянущих мышц от благостного сценического пламени. Огонь снаружи и внутри становился единым, пахнущим гарью и гнилью зверем… И вот тогда наступал час торжества воли и силы духа. Преодоление физиологического железной самодисциплиной. Я должен, боль контролируется мозгом, её значение преувеличено. Я ничего не чувствую. Становлюсь машиной и отрабатываю дневной цикл до конца. Ядовитых ноток в сообщении Киры Ли Шнайдер не услышал. Распознавание интонационных особенностей не было его сильной стороной, как и долгие лирические рефлексии. С появлением в их доме маленькой норвежки он преуспел: теперь побеждалась не только злорадно ноющая поясница, но и обременительная боль в сердце. С несвоевременно отказывающими почками договориться также вполне реально. Порядок должен быть. Работа должна быть продолжена. Самоконтроль, организация, структурирование. Больничные штаны, картонные мокасины, свитер, заботливо принесённый женой на случай потребности в домашнем уюте, машина у западной стены парковки, где он и оставил её. Кретче прав: меньше лирики, собраться. Только бы доехать. Сосредоточиться на рефлексах, победить тело. * * * Хочется плакать, но самовоспитание работает, приводит в чувство. Истерика не исправит положения дел – она не нужна сейчас, не будет нужна позже. Чёрт бы побрал такое житейское, плоское предвидение, способность анализировать, вспоминать, контраргументировать. Хлёсткая в юности, как налитая соком ольха, сейчас Марго Босье ссутулилась, иссохла без необходимой лимфы, жизненного тока. Попытка отвоевать потерянные территории завершилась фиаско. Рихард, безусловно, был счастлив рождению его уменьшенной копии; он поделился с дочерью не только пронзительными изучающими глазами, но передал ей часть себя. Ту часть, которую придержал для Киры и Мерлина, будто интуитивно понимая: этот дар будет не ко двору. Максим стремительно переняла отцовскую непоколебимость, упорство и пока едва уловимую неубиваемую страсть к поиску вечного Грааля. По прошествии всего только полугода Марго отступила. В ней не было духа бесстрашных борцов и завоевателей, к тому же стало очевидно: Рихард отделяет дочь от матери. Женщина не удивилась, провал предстояло принять. Она помнила другие времена – расслабленную негу, податливость, безраздельное счастливое согласие. Однако Круспе не насыщался такой пищей. Её Рихард искал в женщине другого. Вовсе не регулярных истерик для поддержания любовного пламени (она пробовала и это тоже) , не хитровыебанных драм, но приоткрытую на точно выверенный просвет дверь, ведущую в неуловимую Ultima Thule, за крайний предел . Так определила это она, Марго. Ту же мысль подтвердила одна из многочисленных подруг Круспе. Однако пока не преуспел никто. Он мог быть опорой, умел ею быть. Марго с детства боялась темноты. Она казалась ей продолжением клинической смерти, пережитой в раннем возрасте. Будто тогда гибель не закончила с ней и теперь возвращается из каждого чёрного угла. Пугал уютный мрак в детской спальне за кроватью сестры Ракель, даже знакомая чернота на дне школьной сумки. Опасность мерцала повсюду, но лишь Рихард мог отогнать её всесильным сиянием, всегда пульсирующей живой мыслью. Он будто один во всём свете видел заоблачный маяк, на свет которого и шёл. Марго следовала за ним, и страх отступал. Когда завершилась последняя история с далёкой соперницей, женщина не испытала радости: Круспе остановился, замер, погас, лишь изредка мерцая слабым белёсым свечением. - Пожалуйста, не уходи. Я не смогу… - просила она по привычке, но он и не уходил. Не двигался ни в какую сторону. Рихард оставался монументальным изваянием, улыбавшимся ровно и безразлично, пока однажды январским днём не вернулся, странно хмурящий брови, с удивлённой усмешкой: - У Шнайдера девочка, та, что он усыновил… Чистая инопланетянка, - сказал он и довольно потянулся. Смерть родителей была настоящей. Ека не огораживала сознание сомнительными стенами защитных механизмов, ясно понимала произошедшее, представляла момент перехода в забвенную даль. «Так вышло, - говорила она себе. – Они ничего не могли изменить, но всё-таки здорово, что получилось уйти вдвоём.» От воспоминаний бежать не приходилось - первое время их не было. А позже на смену естественной тоске по ушедшему детству пришли заботы другого толка. Задерживающаяся менструация не лишила организм отталкивающих симптомов смерти ребёнка – рождения женщины. Ека ненавидела новое в себе. Запахи, которые теперь источало взрослеющее тело, редкие, но настойчивые волоски, упрямыми побегами проклёвывающиеся в стыдных местах, неприятный зуд, тяготение собой – дремучая смесь неприязни к этой другой Еке. Она окрестила «предающее» её тело клеткой. Никакой метафизической подоплёки, только досадный гнев на чуждое, тесное, жмущее. Ругаланн был уютным местом, пах влажной древесиной старых плоскодонок, не подлежащих ремонту. Их городок подсохшей корочкой сладкой корзинки окружали молчаливые горы – безмятежный край. Разумеется, чета Ольсен не одобряла ночные прогулки совсем ещё юного подростка. Но мягкая темнота, будто сочащаяся с глянцевых взгорий, манила Еку, и она с радостным предвкушением выбиралась на поздние исследования… Как-то раз девочка оказалась у старого зоопарка. Ека не была в нём никогда, ни за что не отправилась бы туда сознательно, но незнакомая дорога привела её внезапным свёртком прямо к старым клеткам, упирающимся в лесную оконечность. Она вплотную приблизилась к иссечённым прутьям, ничего не увидела, оглянулась. Взгляд выхватил угловатые фигуры у входа в зоопарк – то исчезнувшие боги этой земли охраняли пленённый звериный народ. Ека ожидала услышать множество звуков вокруг, но было тихо. Повернувшись, столкнулась глазами с бесстрастным, почти немигающим взглядом барсука – он осторожно выдвинулся навстречу её незнакомому запаху. Девочка различила белоснежные его полоски, охнула, вдруг с совершенной ясностью осознав, что этот глухой зарешеченный угол - самое страшное, что она когда-либо видела, что ещё когда-нибудь увидит. Еке показалось, что зверь тихо и укоризненно выдохнул, опустил голову, прислонив её к самым прутьям. - Мы попались в ловушку, Ека, в клетку, - тихо прошептал Лекси. Она сцепила руки, зажмурилась. Душная комната. Большая, совсем пустая. Тёмные виньетированные углы: казалось, что мрак сгущается, урезая пространство вокруг них. Алекс отвернулся от замершей подруги. Он умолял мозг отключиться, спасительно потерять сознание, не видеть этой застывшей раскадровки. Но предательские реакции будто назло обострились ещё чётче и определённей. Взгляд маленького аутиста неотрывно выхватывал деталь за деталью: будто выплёвывающие ругательства на незнакомом языке тугие щелчки молнии дорожной сумки Круспе, падающая внутрь неё скомканная одежда… Провода. Планшет. Записная книжка. Матовая папка. Руки Рихарда с остервенением дёргающие застёжку, беззвучное шевеление его побелевших губ, ассиметричное вовсе незнакомое лицо. Нет, уж лучше не смотреть, не нужно! Неподвижное тело школьного товарища стало менее жутким, чем оборванные движения тёмной фигуры, то исчезавшей в сумраке стен, то исходящей из них. Мёртвый Хаймиле был безопасен, предсказуем и потому больше не пугал. Живой Круспе казался чёрной дырой в гиперпространстве, локусом, где пропадают звездолёты и космические корабли. - Он тебя заберёт, - одними губами проговорил мальчик Еке. - Мы никогда больше не увидимся, - закончил он, не смея взглянуть на подругу. Она чуть пошевелилась, маленькая тёплая ладонь сжала его запястье: - Разберусь, - еле расслышал Алекс, только сейчас позволил себе глубоко вздохнуть. Лёгкие, дрожа словно от музыкальной вибрации, расслабились - чтобы тут же подобраться, съёжиться в тугой комок. Змут шумно схватил ртом воздух, будто стесняясь, отвернулся от ошарашенных друзей, выгнулся. Натянул верёвку, державшую его запястья. Спина великана несколько раз судорожно дёрнулась – в следующий момент грузная фигура обмякла и необъятным кулем съехала вначале на колени, потом завалилась набок. Всё это произошло почти бесшумно, только табурет скрежетнул металлом по поверхности ультрасовременного ламината, и, грациозно перевернувшись, упал. Лекси откинулся назад, обхватил себя руками. «Почему не получается?» - отчаянно заистерил его внутренний голос, не нашедший ключ к потере сознания. Так он и фиксировал: наконец-то разрыдавшаяся Ека, безуспешно удерживающая на своих узких коленях неподъёмного друга. Нефтяной сгусток Круспе, отталкивающий девочку, чтобы развязать замысловатый узел. Удушливый запах беспросветного тупика. * * * - Ради бога… - прошелестело над самым ухом девочки. - Не может так произойти… - будто потусторонний шёпот оборвался. Повисла кромешная тишина, в которой её собственные рыдания показались непотребными, неуместными, как заздравная песня на године. Мозг приказал безапелляционное: «Заткнись сию секунду». Ека рефлекторно зажала ладонью рот, умолкла, по инерции подрагивая ключицами. Змут с укоряющей гримасой, теперь похожий на рыхлый ворох ветоши, склонил большую голову в неестественном изгибе. Ека запрокинула лицо вверх, стараясь набрать побольше воздуха, столкнулась с прищуренными подрагивающими глазами Рихарда. - Наверное, обморок, - тихо проговорила она. Получилось спокойно. Да, так и нужно теперь говорить: нам всем необходимо взять себя в руки. Всем, кто остался. - Он чувствительный… Посмотри, пожалуйста, - совсем буднично обратилась девочка к оглушённому неподвижному Круспе. Так спрашивают: не измято ли сзади платье. Та же интонация, то же гипотетическое доверие. Рихард бережно отстранил её, неловким движением, подсмотренным где-то, прислонил пальцы к сонной артерии Змута. «Смешно, - подумалось ему. – Я не знаю, как это делается…не приходилось прежде», - он инстинктивно задержал дыхание, сосредоточился. Бесполезно. Раз за разом, толчками выдыхая тяжёлый воздух, под деревянными пальцами он не чувствовал стука. Весь пространственно-временной континуум сконцентрировался в этот краткий момент в точке возможного тока жизни. Нет. Ничего. «Непролазная чаща, - ударило вдруг в голове, - заросли, бурелом, гиблое болото. Этому настанет конец?» - Нужно вызвать скорую, - твёрдо произнесла Ека у его левого плеча, - наверняка, ещё можно успеть… Он подскочил на ноги, выпрямился, мгновенно ощутив разливающуюся мигрень, внезапно для себя самого расхохотался: - Незамедлительно! – визгливо выкрикнул Круспе, вцепившись в мобильный, словно тот был всесильным оружием, ликвидирующим нежелательные объекты с глаз долой. – Я всё сделаю, Ека, а потом мы сию секунду уйдём отсюда. Потому что, клянусь богом, я уверен - ещё три минуты здесь, и обрушится ёбаный потолок! Девочка знала, что ответ не требуется, однако вымолвила: - Как скажешь. Действительность менялась слишком быстро, гипертрофированно быстро. Из решённого уравнения стремительно вылетела одна переменная. Вылетела другая. Важно было не допустить развала алгебраической формулы. Пока остаётся хоть одна её часть, решение существует. Лекси. Девочка оглянулась: друг не смотрел на неё. Взгляд его был сосредоточен на собственной мятой футболке, усеянной мелкими киноварными каплями. Алекс тщетно разглаживал ткань – Ека попыталась поймать его глаза. Мальчик, будто повинуясь, поднял их, тут же перевёл взгляд на дверь, фальцетом крикнул: - Папа! – и ещё сильнее вжался в диван. - Убедительно тебя прошу, не двигайся, - угрожающе произнёс Круспе застывшему в раздвижных дверях Оливеру, однако оружия не направил. – Предвосхищая дальнейшие расспросы: я ничего не сделаю твоему сыну. Единственное: нужно, чтобы ты дал нам с ней уйти. - Что с детьми? – будто не расслышав произвольного рапорта, спросил Ридель. Стараться не смотреть на сына. Он доподлинно знал, что увидит: полуприкрытые дрожащие веки над закатившимися глазами, синие губы, предтеча лихорадки. Внутри балрогом ворчала ярость, поднималась неостановимо, без осечек. Но в данную минуту была необходима выдержка, точная траектория движений, полная осмысленность. Грёбаное торжество разума. Оли болезненно сглотнул, упершись чуткими глазами в бывшего коллегу: - Зачем ты убил этих детей? - Хуева ложь! – чужим голосом лязгнул Рихард, чуть подавшись вперёд. – Это ошибка, слышишь?! Я хотел поставить на место… - он закрыл лицо ладонью, тут же отнял её, собираясь. – Это была ошибка, Оли, этот парень попал под рикошет моей пули, меня оправдают, непременно оправдают, я не имел умысла, ты же знаешь меня, я не чудовище, - затараторил он, судорожно ероша влажные от пота волосы. Внезапно выдохнул, улыбнулся и продолжил: - А второй мальчишка... Так он жив! Просто что-то с сердцем, я вызвал врача. Всё наладится, всё скоро наладится, - Круспе перевёл бегающий взгляд на Еку, так и сидящую у тела Змута. - Впрочем, нам действительно пора. - Сожалею, - Ридель обеими руками взялся за створки дверей, будто истинно веря, что эта позиция задержит Рихарда. - Полиция будет здесь через полторы-две минуты. Вы не успеете дойти даже до лифта. Я не знаю, что с тобой произошло. Я не имею желания догадываться, и не обличаю тебя, - он облизнул предательски сохнущие губы. - Скажу одно: тебе нужно остановиться, Цвен, это поможет в будущем… - Я умоляю тебя, - неожиданно тихим, очень глухим голосом ответил тот, - нет у меня никакого будущего. Есть неделя, максимум две, пока мне удавалось бы прятаться самому и укрывать её, - он махнул пистолетом в сторону Еки. - Но и это время могло бы стать для меня радостью, крошечным шансом на… У меня нет сил ничего объяснять, - закончил он почти беззвучно, опустился на корточки, уронил голову на руки. Он не поднял её на синхронный топот форменных сапог мобильной оперативной группы уголовной полиции, не отразил превентивный удар в шею, послушно отдал оружие, протянул запястья, замер. Как сквозь пелену Круспе видел упорядоченные движения оловянно-серых фигур. Они гранитными вспышками возникали то посреди комнаты, то у окна, то совсем рядом с ним. Эти вспышки не были для него живыми, но сигнальными светляками мелькали в отдалении. Вдруг сквозь беспорядочный запах людей, наполнивших комнату, сквозь монотонный гудёж в голове пробилось отчётливое: «Не получилось. Ничего не вышло. Ты как Авессалом запутался в собственных волосах. Как обычно. Как всегда». Рихард сглотнул, будто за шиворот выдергивая себя из мутной воды: - Ека! – громко и страшно позвал он, в самом деле не видя девочку. Неужели её уже увели? И она ушла, даже не попрощавшись, не взглянув, не дотронувшись. – Ека… - глухо и протяжно повторил Круспе, попытался вздохнуть, но из-за сухого сгустка почти у самой гортани не смог. - Да, Рихард, я вот она, - негромко раздалось слева от него. Девочку держала за плечи статная, вызывающе красивая женщина в гражданском, точно выдерживая положенное расстояние. Между ним, преступником, и ней, жертвой. Хотелось только одного: не застать в глазах маленького фатума отвращения и презрения. Не застал. Девочка печально улыбнулась, слабо покачала головой: - У Змута была сердечная недостаточность. Они сказали, что инфаркт… Всё случилось так… - она запнулась, - так по-дурацки. Будто тебя ранили в начале игры, а дальше всё пошло наперекосяк, - Ека неприязненно оглянулась на стражу за спиной, передёрнула плечами. – Что же… Всё это значит, что ты обознался во мне, так? А я… Я тоже? Рихард покачал головой, накрепко вцепился взглядом в её глаза: - Нет, - металлическим голосом произнёс он. Зажмурился, чтобы в следующий момент разглядеть маленькую фигурку чётче, острее. – Не так. Зрачки Еки расширились, затопили радужку. - Эта отчаянная спешка… Чудовищное стечение обстоятельств, немыслимая ирония. Вся моя жизнь была сарказмом судьбы, маленькая… Я завёл тебя в болото, а думал, что мы идём по морю, к маяку. Ну ничего, у меня будет время обдумать и понять. Куда нам идти, когда… - …когда встретимся снова, - докончила девочка. - Да. Снова, - подтвердил он уверенно, едва успев коснуться пальцами её протянутой ладони. В следующую секунду лицо Еки начало исчезать, поглощаемое всё теми же оловянно-серыми вспышками. Круспе согнулся, выговорил: - Теперь всё. Как больно-то, твою мать… - не то охнул, не то всхлипнул. - Справишься, - произнёс ровный, как и прежде невозмутимый голос Риделя за его спиной, - все справляются. За столько веков люди пережили уже сотню сотней разных болей. Справишься. Горячая успокаивающая ладонь на плече. Краешек платья – выбитая крохотными треугольниками ткань…пальцы помнят. Гладкие, как налитая брусника, пуговицы. Колечки крутых локонов. Тёплая прозрачная кожа на внутренней поверхности бёдер. Заснеженные вершины Ютунхеймена в её глазах, моё верное направление. Запах костра, запах нашей общей памяти. Ека не помнила момента, когда посеревшее лицо Рихарда исчезло, не разбирала, куда вели её настойчивые твёрдые руки фрау офицера. Дремучая гарь опустилась перед ней непроходимой тучей, в которой не было ни образов, ни запахов. Было так тихо, что захотелось выкрикнуть хоть какой-то звук, чтобы ухватиться за реальность. - Пожалуйста, не уходи… я не смогу, - проговорила она, зная, что ответа не будет. Но незамедлительно услышала: - Я больше никогда не уйду, птичка, - Ека увидела остроносое, странно заострённое лицо отца и, будто давно ожидая этого, провалилась в темноту.Oxxxymiron - Башня из слоновой кости Rokkurro - Svanur Андрей Лысиков (Dolphin) - И ничего не будет...