Солнце моё, взгляни на меня...

Сон об Изуверах желателен к прочтению

      Карминовая сырая трава расстилается повсюду, куда можно дотянуться взглядом. Взгорья и низины покрыты ею будто коростой. Низины и взгорья дышат тяжело и неровно – как в долгой болезни. Вверх посмотришь – дикое оловянное небо. Грай птиц издалека: воспоминание или явь? Глаза вниз – головки морозной родиолы. Покачиваются, мерцают рдяными каплями после утреннего дождя. Ека ёжится - не запачкаться бы в этой придуманной сукровице. Вытягивает ногу из стремени выше, под себя. Садится в любимую позу, будто в старое кресло на балконе. Но это конь, девочка, не кресло. Оплошность, кувырок назад. Больно приложилась: соцветия впитали капли, заиндевели. Стылостью тянет. Холодно голой шее, затылку, каждый сантиметр позвоночника жалобно ноет. Позвонки чувствительны как маленькие эхолоты. По земле стук. Ека прищуривается, приподнимает голову. Перед ней холм, на холм выезжают Изуверы. Который уже сон. Три всадника в багряном одеянии, роскошные кони под ними лоснятся потом, покрыты пеной слюны и копотью. Наездники несут с собой горечь и скорбь, сейчас направят поводья к ней. Воздух застывает. Ека ждёт.       Изуверы разворачивают коней, холм пустеет. «Слава богу», - выдыхает она, отводит взгляд. Когда смотрит вновь, видит фигуру на месте Багряных. Она похожа на Майский шест, длинные лоскуты петляют вокруг неё, плещутся будто маховые перья большой птицы. Только в праздник ленты цвета радуги, а здесь будто огонь побывал – фигура черна, любой свет пропадает в ней. Ека стискивает зубы, опускает голову обратно, в траву. Под воротником влажные борозды: «Что за блядство»?.. - роса у родиолы красная, бисеринки крови.       Она окончательно открыла глаза. Смахнула одну каплю, вторую. Жарко. В комнате было душно, воздух едва не вибрировал каминным теплом. Подбородок отца лежал на её виске, роса отвратительной травы оказалась простыми каплями его пота. Кровавые метафоричные сны - всего лишь следствие невроза. Девочка осторожно выбралась из-под руки Шнайдера, потянулась, выдохнула. Рассвет ещё и не думал начинаться, камин подмигивал осторожными язычками электрического пламени. Она прислушалась к себе, тихонько спросила:       - Ну, Ек, ты как?       Поздним вечером отец отвёз жену в клинику. Женщина до последнего не хотела покидать дом, но её срок подошёл. Приёмная дочь была рада: Ульрике не разговаривала с ней. Девочка знала, что Шнайдер не единожды просил супругу о снисхождении к «пострадавшей Еке», но та оставалась непреклонной. Смотрела холодно, каменно. Молчала. Надежда оставалась: рождение ребёнка. Желанное дитя это событие, меняющее сознание. Новые заботы, альянс пролактина, эстрогена, окситоцина – девочка надеялась, что в гормональном водопаде Ульрике по крайней мере забудет о её существовании.       Так или иначе, после торопливых сборов и пугливой суеты дом затих. Ека старательно выполнила четыре дела из списка, висевшего на кухонной доске под замысловатым креплением - полосатой рыбой. Удовлетворённо вычеркнула их, взялась за книгу. «В очаге запекся черный холодный пепел – слабое тепло давали одни лишь свечи. Их пламя дрожало всякий раз, как открывали дверь, и с ними дрожала невеста…»* Строчки плясали. Девочка отвела глаза, поморгала, сосредоточилась на уличном фонаре. Внезапно поняла, что не помнит, сколько времени прошло с момента её возвращения домой. Не помнит объятия Лекси перед его отъездом к спасительному морю. Даже лицо друга потерялось, словно расстояние проглотило его. Хлопнула входная дверь. Ека обернулась, увидела отца. Сколько времени прошло с момента их последней близости? Это было на самом деле или родилось в бреду её сознания?       Он мало говорит. Хорошо, что он мало говорит. Когда-то это деревянное качество огорчало её, вводило в замешательство. Сама Ека могла болтать долго и вдохновенно, вспоминая родные края, интересного зверя или прочитанный мир, но комментарии отца редко бывали многословнее, чем: «Ммм…», «Да, птичка, продолжай» или «Бог мой, как я люблю твои ушки». Хорошо, что он мало говорит. Сейчас, идя за его рукой, наверх, пересчитывая знакомые ступеньки, Ека радовалась тишине как уютному сумраку после холодного солнца.       Шнайдер молчал. Указал дочери на кровать, принялся за камин. Она помнила: старую электрическую махину нужно включать медленно, кропотливо, с чувством. Этот грузный почтенный зверь остался здесь со времён старых хозяев и всегда просыпался неторопливо, словно ворчащий старик. Ека оторвала взгляд от широкой спины отца, вдруг рассердилась на себя, тихо выругалась. Торопливо сняла платье. Носки. Немного страшно. Это было на самом деле или родилось в бреду её сознания? Камин, скорее бы разошёлся камин. Она поёжилась и потянулась к застёжке бюста.       – Не надо. Я сам. Встань.       Девочка поднялась, бессознательно уткнулась носом в его грудь. Пальцы Шнайдера быстро освободили дочь от незамысловатого белья. Пальцы не дрожали, не были холодными, не были злыми. Знакомые прикосновения, уверенные, внимательные. Большие ладони легли на плечи Еки, прошли под волосами, вдоль ключиц, остановились на крохотной груди, закольцевали узкую спину. Отцу нужно было увидеть её, проверить, что осталось на месте – эта мысль, вопреки своей нелепости, не была смешной. Верно ли количество ног, зубов, веснушек на предплечьях, родинок на крестце. Девочка кивнула самой себе: всё правильно. Легко улыбнулась, легко подняла глаза. Она принимала проверку с пониманием. Если бы нужно было продемонстрировать количественное соответствие внутренностей, попыталась бы сделать и это.       Ека не смогла бы ответить, сколько он смотрел на неё. Время исчезло, с ним исчез и страх.       - Ты моя. Ошибка думать, что можно изменить это.       Старый камин разгорелся вовсю.       «Это понятно. Что-то похожее я и ожидала, угум», - Ека поправила рюкзак, несколько раз выдохнула, зашагала к широким дверям. Группка одноклассников – четверо прежде добродушных парней – проводили её взглядом неприязненным и брезгливым. Внутри огромного очень светлого класса оказалось гораздо хуже: с появлением девочки разговоры оборвались как по взмаху ладони. Весеннее солнце как назло вцепилось в неё раздражающим лучом, Ека прищурилась и отвернулась к стене.       - Ты уверена, что сможешь, маленькая? Тебе действительно это нужно?       - Конечно. Разве надо прятаться?       Отвечая на вопрос Шнайдера, она не сомневалась. То ли дело - сейчас. В голову выстрелило: школу, скорее всего, придётся менять. Ещё до окончания учебного года придётся. Ека обещала себе не опускать глаза, не виниться, не пытаться доказать. «Я не верну их. Ни одно реальное объяснение не будет услышано. Только впустую трепать имена, только давать повод».       Однако за объяснениями пришли. В большой обеденный перерыв у школьной теплицы путь ей преградил тот же квартет из здоровяка Бена, близнецов Гаккер и тощего Ульриха. Руки Еки крепче сжались вокруг цветочного горшка с юной пальмой Рапис, которую она транспортировала в ботанический зал. Она остановилась. Подобралась.       - Ну, Шнайдер, расскажешь нам, как похерила парней? – один из близнецов вцепился в жиденький ствол пальмочки и сдвинул её в сторону. – Хотя вряд ли тебе есть, что сказать…       - Мне есть, что сказать о твоём отвратном дыхании с привкусом маринованной фасоли, Рольф. Твою мать, нельзя сэкономить евро на карманный ополаскиватель?       - Фасоль фасолью, Шнайдер, - солидно отозвался тощий Ульрих, беря за плечо готовящегося разразиться бранью близнеца, - с этим не поспоришь. Но вонь Гаккера нас интересует меньше, чем твои шлюшьи похождения. Стоп, стоп! – мальчишки мгновенно окружили девочку, попытавшуюся прервать бессмысленный диалог уходом. – Мы с парнями хотим понять, на кой хрен погибли нормальные ребята. Или надо спросить: за чей хрен, а, Шнайдер?       - В полной мере осознаю сейчас свою неспособность к коммуникации, Уль, и потому… Canis matrem tuam subagiget. Иди нахуй, - тихо и почти раздельно проговорила Ека. Развесистая пятерня пальмы хлестнула воздух над её макушкой. В следующее мгновение горшок, описав косую дугу, приземлился рядом с яблоней редкого вида Malus coronaria, смачно отхватив у той приличный кус ствола. Оцепление квартета опасно сжалось, вжав одноклассницу в угол двора. Рука Еки нырнула в карман куртки в поисках любого оружия. Ключи от теплицы? Неплохо.       - Нахуй, Шнайдер, умеешь ты, а мы туда не ходим, - прошипел дотошный оппонент, хватая девочку за запястье. - Ну так что, напряжёшься и рас…       - Напряжёшься нынче ты. Перед сном, когда срать будешь.       Тишина. Руку мгновенно выпустили. Ека растерянно кинула взгляд на кирпичную стену: над вихрастыми головами одноклассников внезапно возникла обширная тень. Моментом сработал ниоткуда взявшийся рефлекс: она втянула носом запах. Горячая кора и смола мирра.       Всё ещё тишина.       - Можно поинтересоваться? Долго ты будешь втыкать в этот ёбаный угол или, быть может, в машинку сядем?       Ека повернулась. Одноклассники пропали, словно их слизнула священная корова Гау-Мата. Корова в лице Кретчмара стояла, прислонившись к стене, и участливо наблюдала за бледной опавшей Екой. «Надо собраться, - приказала она себе, чувствуя, как мысли наскакивают одна на другую будто блохи. – Пальме пиздец. Горшку – тем более. Яблоне по стволу саданули, суки. Что он сделал с волосами? Где мой пропуск? Пальма старая была, жалко. Чёртовы бастарды. Откуда он здесь?»       - Вы через забор перелезли?       - А то, - с готовностью закивал Кретче, широким жестом указуя, какой именно массив резного забора был им преодолён. – Я тут, понимаешь ли, здание напротив посещаю. Магазинчик, чей бренд рекламирую. Собственно, одёжи у меня полно, багажный отсек. Так вот я не себе, а родне. Родни у меня много, котёнок, и всех яростно люблю, обо всех остервенело забочусь. Вижу, ты меня не слушаешь, потому что отбитая башка твоего фикуса гораздо интереснее, мм?       - Это пальма. Из Китая. Рапис, - девочка вздохнула, покачала головой.       - Хуяпис, Ека,- выстрелил гандболист и закатил глаза. – Попрощайся с останками и пошли со мной. Сегодня у тебя непродуктивный день, прямо как у неё, - он пнул клубень корней несчастного растения. – Ничего не поделаешь, надо ехать заедать.       Ека неожиданно для себя самой кивнула, почему-то обрадовавшись протянутой руке. Пальцы, сжимающие уже порядочно нагретый ключ в кармане, разжались. Она выдохнула и всунула влажную ладонь в аккуратную длань Кретчмара. Тот внезапно вздёрнул руку девочки к своему носу, отрезюмировал:       - Кровью пахнет.       - Это металл. Там ключ, я хотела садануть…       - Я бы посмотрел. ***       Ека рассеянно следила, как лучи солнца поглощаются снеговыми тучами, выползающими из-за дворца Шёнхаузен. Тучи тянулись, лениво покачиваясь, словно грузовые баржи. Солнечные языки исчезали в них один за другим. Наконец весеннее светило отчаянно блеснуло в последний раз, смирилось и пропало. Небо поскучнело до свинцово-бурого. Хаммер Кретчмара стоял с западной стороны Шлоспарка. С той его уютной стороны, что выбегала дорожками на район Панков, захватывая часть старой рощи и весёленькую речку Панке. Желудок с парой чикенбургеров, усыпанных картофельной стружкой отсигналил мозгу приступать к созерцанию. Ека устроилась в огромном сидении поудобней, прислушалась:       - … и эти мрази гнобили меня. Гнобили как шакалы, которые сворой наваливаются на тигра. Разумеется, я их раскидывал. Дрался как угашенный каждый день, понимаешь? Что поделать, это Зюдост, жёсткий район. Западло считалось, что я из нормальной семьи, что отец мой – достойный человек, а не гниль-пропойца. Сестра не шлюха, брат не торчок. Ну дрался-дрался, пытался слезть к ним пониже, пока не понял одну вещь…       Штефан, которую минуту упоённо рассуждающий сам с собой под сытое молчание маленькой компаньонки, внезапно замолчал. Ека напряглась от неожиданной тишины, повернула голову. Изменившееся лицо Кретче озадачило девочку. Его грозовая хмурь никак не вязалась с привычным образом крикливого вымпела. Великан затих, опустил голову, губы его скривились в горькой усмешке.       - Вам хорошо с тёмными волосами, - поражаясь собственной тупости, выпалила она и мгновенно стушевалась. – Я хотела сказать, лучше, чем с выкрашенными иначе говоря… Простите! Я не то хотела сказать, совсем не о том!       «Ну и тупица, Ека, хренова тупица! Причем здесь это? Какая разница? Да закрой рот, хватит пялиться!» Девочка пару раз шмыгнула носом – в её понимании верх раскаяния. Кретчмар раздражённо крякнул, отбил пальцами короткую дробь на руле, покачал головой:       - Буквально без ножа режешь. Не люблю, когда слова не ко времени. Даже от симпатичных котят. Ну я продолжу, если не возражаешь. Тема какая? Тебя не признают ни отбросы, ни элита, ни кто угодно в мире, пока ты сам не примешь себя, - очень холодная, его рука тяжело легла на узкую ладонь Еки. Сквозь приоткрытые окна внедорожника вдруг пахнуло осенью, мокрым деревом, прелым мхом, скорым дождём. Девочка глубже запахнула парку.       – Но как ты себя примешь, если не знаешь, кто ты?       - Не знаю, - тихо и серьёзно ответила она. - Пока я никто, - рука на маленькой кисти сжалась чуть крепче, отпустила.       - Лет шесть мне было, - голос Штефана она почти не узнала, - мы гостили у деда, в Австрии, а там горы, Ека. Но есть и пустоши. Невозделанная, неприкаянная земля. Если после пожаров каких, то и выжженная стоит. Дело в ноябре было, таком... позднем ноябре. Отец хотел показать мне, как начинается Дахштайн, его низины, предгорье. Сначала всё за руку меня держал. Я после болезни был… - Кретче помолчал. - Но уже хотелось бегать, кровь чтоб по ногам разошлась. Чуть его рука мою отпустила, я и погнал. Летел как орёл. Бежал, сколько себя помню - хорошо, до ахуя хорошо. Ну а потом - всё, парень. Где склон, где отец... Найти меня нашли, но лишь на следующий день. К вечеру. Сутки с небольшим на улице, ночёвка на дереве. Почему на дереве? Мне всё боязно было, что подземные чёрные змеи выпростаются из камней и меня сожрут. Блядь, какие змеи в горной долине, в ноябре? Только клянусь тебе, той ночью я слышал паскудное шипение этих сук. Много чего в памяти осталось, котёнок. Тяжёлые чугунные тучи, которые не проливались дождём, но постоянно моросили. Холод терпимый, но когда ест тебя час за часом… Холод и ветер. Шарф, шапка и куртка затянулись ледяной коростой. Пылью дорожной пахло, хотя сыро, да и не может в горах так пахнуть. Озеро ещё... Ты понимаешь, я видел его вдалеке. Будто чёрная жжёная трава, а посреди крохотное озеро. Утром хотел туда идти, но не пошел. Может, и не видел ничего, хуй теперь узнай. А последнее, что помню – ощущение. Кофта у меня была на замке, с высоким воротником. Он намок сразу, а потом замерз и лип к шее, к голове так, что постоянно хотелось дёргаться, - словно подтверждая это, великан судорожно вздрогнул, повёл массивными плечами, отвернулся. Ека не двигалась, пыталась даже не дышать. Момент этот казался девочке почти сакральным, но объяснить это чувство она не могла. По-прежнему люто мёрзли ноги, хотелось отчаянно разреветься от сочувствия к этому скоропостижно опечалившемуся человеку, хотя никто в этой истории не умер, никого не пожрали подземные чёрные змеи…       - Я, наверное, вижу… - тихонько произнесла она, сцепила пальцы в замок. - Тяжёлые дождевые капли, которые потом превратятся в снег. Они были сначала моросью, а потом выросли и утроились. Пахнет птичьими перьями и мокрой шерстью. Тропинка между старых валунов, туман, седой, как волосы аксакала. Ваши глаза, очень светлые даже в сумраке. И будто где-то слышится песня на незнакомом наречии, очень далеко. Только Ваше озеро пока не вижу, - девочка вздохнула, мельком бросила взгляд на Кретчмара. Штефан напряжённо смотрел на неё, плотно сжав губы. Взгляд его буравил и ел как соляная кислота.       – Почему Вы рассказали мне это?       - Да… Почему? – не сразу ответил он, тряхнул головой. – Забыл. А. Я хочу сказать, что когда вернулся домой, то вернулся другой. Щенок, молокосос, да. Но за эту ночь на дереве, поджимая мокрые ноги от стозевных змей, я ниебаца как вырос, Ека. Это происшествие вывезло меня гораздо позже. В четырнадцать. В частности, помогло принять себя и свои… Некоторые свои особенности, - повисло гнетущее молчание. Ека аккуратно выдохнула, ей показалось – паром. Через секунду машина огласилась хохотом. Гандболист шумно заёрзал, будто проснувшись, хлопнул по спинке сидения девочки:       - Смысл в том, чтобы встретиться с собой, узнать себя, ну и принять. Не без того. Вся эта шаманская муть была об этом, дошло?       - Вы тогда себя узнали? – пискнула Ека, уставившись на жутко выпирающие набухшие вены на лбу Штефана и его рьяную улыбку. – Тогда познакомились с собой?       Кретчмар искусственно рассмеялся:       - Частично, котёнок. Частично тогда. Всё, план душепотрошения на сегодня окончен! Пора в кровать, - он дёрнул ключ зажигания, хаммер содрогнулся, мрачно взревел. Дорога к дому Шнайдера заняла минут семь. Уже захлопывая дверь массивного танка, Ека услышала:       - Что за околесицу на латыни ты брякнула тому убогому?       - Canis matrem tuam subagiget. Псы имели твою мамашу.       Хаммер взорвался хохотом и умчал.       Она хотела подумать об этом ещё. Хотелось представить ярче: шестилетнего голубоглазого мальчишку, покрытого инеем, глянцевых змей с нефтяной чешуёй, в далёком кипенном мареве расслышать слова песни.       Не вышло.       - Мне стало известно о ситуации в школе, - пауза. Отец рассержен, меряет широкими шагами гостиную. Десять шагов на десять шагов. Растрепал волосы, сел. Пауза. - Я знаю, ты просила меня. Но я много думал: это решение взвешено. Тебе нужна помощь специалиста, Ека. Так надо.       - Мне, скорей всего, нужна другая школа, пап. Специалистов здесь не требуется, всё очевидно.       - Дело не в смене места, детка. Твоя психика подверглась атаке. Не одной атаке за этот год, - Шнайдер покачал головой, покаянно умолк. Не одной, верно. Кому, как не ему, знать обо всех вооруженных действиях на территории его дочери. Первый удар от родителей, второе нападение совершил он сам. Взгляд его упёрся в Еку. Нормальный ребёнок. Живой, естественный, адекватный. Смышлёный, внимательный, нежный. Хрупкий, чувственный, желанный. Дай мне расправить смятые манжеты на твоей рубашке, моя маленькая. Дай мне расстегнуть её сейчас, приложить своё лицо к тёплому животу. Дай понять: я в любой момент могу касаться тебя.       Шнайдер сглотнул и сосредоточился. Дочь что-то говорила.       - Если я соглашусь сходить к твоему психологу, ты поможешь найти другую школу?       - Хорошо, милая. Пусть будет так.       Сначала Сиреневая картина** ей не понравилась. Не понравились чересчур резкие линии, напоминающие детский рисунок, не понравилась конкретность цветов, минимализм. Девочку привлекал секрет. Загадка, которую она могла бы разгадать, фантазией снимая слой за слоем. Вглядываешься, тасуешь смыслы, будто стёклышки в трубке калейдоскопа. В Сиреневой картине Еке ни во что вглядываться не приходилось. На горе, схожей с ворохом фиолетовых леденцов, молящийся человек. Человек взывает к небу, точнее – к северному сиянию. Сияние – хоть и напоминает собой лиловую змейку фольги – прекрасно. Хоть в чьёй-то трактовке оно может быть другим? Полярное сияние – разговор неба с землей в их особенные, интимные моменты. Ека помнила поездки с отцом и матерью далеко за пределы Ругаланна. К вересковому плато, откуда было рукой подать до нагорий величественного Ютунхеймена. Они выбирались из машины, запрокидывали головы, слушали молчаливый диалог. То малахитовыми красками, то отсветом голубого молока, то алой яшмой. Пел небосвод, потому что ему есть, о чём петь. Только об одних пламенных детях-драконах сколько легенд! Земля больше слушает.       Сиреневая Картина напоминала о родине. Ека сочла это добрым знаком. Отвернулась, тоскливо оглядывая фисташковый холл Детского Реабилитационного Центра.       - Птичка, тебе пора. Входи, но не бойся ничего, обещаешь мне? Жду тебя здесь.       Волнуется. Стал часто тревожиться по мелочам: всё из-за неё, конечно. Девочка кивнула, сжала руку Шнайдера, толкнула массивную бурую дверь.       Всё в точности, как она представляла. Даже смешно, что сбылось так досконально. Владения психологов и иже с ними рисовались Еке в строгой композиции: высокие светлые окна, глухие обитые тканью стены, стол-стул-кушетка. Комбо. А вот портреты животных вдоль стен - замечательно. Можно будет разглядывать их, пока Профессионал будет думать, каким советом угостить вредного пациента. Только бы нечасто приходить сюда, только бы кончилось скорее… Стоп. Ека огляделась, смущенно почесала нос.       Хозяина нигде не было. Ни под столом, ни за портьерой, ни за её спиной. Девочка осторожно шагнула вперёд, огляделась ещё раз. Услышала повизгивание. Раз, другой. Что за галиматья? Ответ пришёл лёгким поскрипыванием. Высокое окно по её правую руку оказалось дверью на застекленную террасу. Ека сделала еще несколько неуверенных шагов и аккуратно протиснулась в дверной проем.       Плоские чёрные носы, глаза-бусины, шерстки цвета жжёного сахара – вот первое, что ахнуло в глаза девочки. Замысловатые витые клетки, а в них самые чудесные щенки, которых только ей доводилось видеть. Рефлекс отвесил её джеб, а потом и кросс***. Ека подползла к щенячьим домикам и принялась ворковать.       - Привет- привет, ребятки! Какие вы прекрасные, как у вас красиво..! Столько растений вокруг, вы как в настоящем лесу. Ещё бы птиц сюда. Столько света, а окна? И столько окон! Вам, наверное, неплохо живётся, а? Какие вы мохнатые, вам не жарко? А вы вырастаете большими?       - Очень большими, не сомневайся.       Девочка замолчала. Оглянулась. Тяжело сглотнула.       Мужчина, возникший перед ней, был одет просто. Старые рваные джинсы, пляжные тапки, вытянутая футболка. Тип без возраста, он будто отделился от витого ствола двухметровой пахиры. Широкая улыбка, широкий жест, Ека подняла глаза и вздрогнула. Человек был похож на Майский шест. Длинные лоскуты петляли вокруг него, плескались будто маховые перья большой птицы. Только в праздник ленты цвета радуги, а здесь будто огонь побывал. Фигура была черна, любой свет пропадал в ней. Мужчина согнулся пополам, низко наклонился к девочке.       - Я очень рад тебе. *Джордж Р. Р. Мартин. Танец с драконами. Книга 2. Искры над пеплом **Н.К. Рерих. Моисей-водитель. 1925 г. ***удары в боксе