Солнце моё, взгляни на меня...

      Шнайдер не планировал особенных дел этой осенью. Основная работа должна была начаться через год, а пока он продолжал интенсивно улучшать технику игры, встречаться с любопытными коллегами, но чаще посвящал себя дому. Причина состояла еще и в том, что жена вновь была беременна. Он много испытывал по этому поводу, но самым ярким было особое, плотное, физически даже весомое чувство удовлетворения. Шнайдер был истинным бюргером как и его отец, а еще раньше – дед: дом должен быть добротным и крепким, кухня – сытной и неистощимой, жена – красивой и не слишком умной, дети – должны быть. Он добрался до всего этого в пятьдесят, что ж: можно было бы и раньше, ну да бог с ним. Зато сейчас его ежегодный доход выше самых заоблачных планов. «Может быть, потом еще третьего родим, - думал он на досуге, держа большую ладонь на пока еще незаметном животе Ульрике, - денег хватит…»       Увидеть Риделя на студии в Шпандау он не ожидал. Коллеги крайне редко встречались в неоговоренное время, каждый поддерживал свой уровень самостоятельно – да и басист предпочитал работать дома. Оказалось, Оливер приехал по косвенной просьбе сына: Алекс интересуется ударными, просит позволить ему начать брать уроки, а позже поставить дома хотя бы мини-установку. Да нет, с уроками – это не к тебе, конечно, Шнайдер, ты же так занят, но здесь много хороших музыкантов, да вот Йорг хотя бы… Оли вежливо кивнул и исчез. Шнайдер выдохнул: ему не очень хотелось брать на себя лишние обязанности, поэтому отлично, что не придется врать.       Басист появился через пару часов с предложением пообедать. Они поднялись в кафе, разговорившись о книге Флаке. Из новых тем были также фальшивые евро и новые кредиты Греции, но занудствовать не хотелось. Шнайдеру нравился глинт, который здесь варили, он прикончил уже второй и, не сдержавшись, отправился за очередным. По возвращении нашел Риделя, говорящим по телефону, он выглядел расстроенным и озабоченным:       - Да, Лекси, я помню. Нет, еще не обращался: приемный день в четверг. Нет, не спрашивай маму, ее лучше не беспокоить сейчас, плохо себя чувствует. Да, - Оли постучал пальцами по блюдцу, - я тебя отвезу, конечно. И сегодня, и завтра. Не волнуйся, сын.       Ридель опустил мобильный в карман и уставился в чашку. Шнайдер искоса взглянул на него, но вопросов решил не задавать. Молчание затягивалось. Наконец Оли потёр подбородок и будто бы вспомнил, что не один:       - Трудная ситуация дома, - лаконично откомментировал он, - извини.       - Всё в порядке. Что случилось? Что-то с сыном?       - Слава богу, нет, - басист покачал головой. - С его подружкой. У одноклассницы Алекса меньше недели назад насмерть разбились родители. По дороге в Ораниенбург. Девочка была у нас на празднике в том месяце, помнишь?       Шнайдер помнил.       Внезапно ему стало неприятно сидеть здесь, в чересчур ярко освещенном зале чересчур людного кафе. Вкус потрясающего терпкого глинтвейна вдруг явился вонючим пойлом, слишком сильно отдающим спиртом и гнилыми грушами. Он отставил стакан, покачал головой:       - Это ужасно. Ужасно… Бедный ребенок, как же она теперь?.. С кем она будет?       - В точку! – Ридель внезапно занервничал. – Никого нет. Абсолютно никого из родных у нее не существует. Есть лишь бабушка в хосписе. Девяносто два года. Сам понимаешь, это не вариант. И как назло: ни других родственников, ни близких друзей семьи. По закону её должны поместить в специализированную гимназию с проживанием на усло...       - Она где сейчас? У них дом или арендованное жилье? Кто ее кормит, ухаживает? – Оливер нахмурился и странно посмотрел на суетящегося Шнайдера:       - Ну… насколько я знаю, в данный момент девочка дома. В арендованной квартире, - подчеркнул он, - и, вероятно, кто-то сейчас с ней находится. Я не в курсе. Лекси требует, чтобы я оформил над ней опекунство. Но, - он покачал головой и развёл руками, - к этому шагу мы с Марией не готовы. Эта тема нами обсуждается каждый вечер теперь, и каждый вечер сходимся в том, что… Ека, безусловно, очень милая девочка, нам искренне жаль, но мы не можем взять её. Это слишком ответственное решение. Я готов помогать ей финансово, устроить в хорошую школу, но опекунство подразумевает…       - Как думаешь, мне могут позволить её взять? – спросил Шнайдер глухо и будто бы самого себя. – Я могу её взять, я готов.       Ридель смотрел на него долго. Долго молчал. Он прекрасно относился к коллеге, уважал его работоспособность и дисциплинированность, но, откровенно говоря, считал поверхностным и малоэмоциональным. Сейчас ударник удивил его видом действительно потрясенным и сосредоточенным. Правда, было неясно – с чего: девочку эту он не знает. Однако Оливер рассудил, что заблуждался в отношении Шнайдера. Вот ведь какой душевный оказался человек!       - Штоф, необходимо, чтобы Ульрике также поддержала твоё решение. У вас семья, есть свои дети, есть определенные планы на будущее.       - Мне нужен адрес, - сухо сказал Шнайдер, вставая. - Я поеду, извини. ***       Многоэтажка была приличной, хотя и расположилась на отшибе Панкова. Обычная тесная новостройка, серая ветка района почти без деревьев, больше напоминающая промзону. Он долго ехал сюда, в пути начался дождь, который лишь усилился со временем. Шнайдер нарочно не думал, не анализировал, включив аудиосистему громче: вопросов было больше, их был гребаный дохреналион, но какое это имело значение? Он уже решил: мгновенно и несвойственно для себя. «Я подумаю потом, - повторил себе раза четыре, пока шел от машины до подъездной двери. – Я и думать не буду, все правильно», - сказал, поднимаясь в крошечном вонючем лифте. Подумать только, она ходит здесь одна, и в квартире одна, и голодна, наверное… Он почувствовал злость и праведный гнев, нарочно распалил их и натужно позвонил.       Дверь открылась: в проёме показалось полное румяное лицо низенькой женщины. Она с отвращением оглядела Шнайдера с головы до носков сапог:       - Что Вам?       - Ека сейчас дома? – он нахмурился, отчего, видимо, приобрел в лице женщины еще более омерзительный вид. – Я друг её… хм, отца. Я только что узнал.       - Нет её, - отрезала хозяйка. - За ней не уследишь, хамка и обдергайка! Ждать будешь? – внезапно спросила она готовящегося разразиться бранью Шнайдера. – Обувь только скинь.       Женщина неопределенно махнула рукой и ушла в маленькую кухню, где грохотал телевизор. Он шагнул налево, оказавшись в гостиной: обычная скромная комната, чистая, но неуютная. Огляделся в поисках комнаты Еки и столкнулся глазами с презрительным жёлтым взглядом серой кошатины внушительных размеров. Она восседала на подоконнике и нервно подёргивала длинным хвостом, похожим на ёрш кочегара. Шнайдер, впрочем, был равнодушен к кошачьим, поэтому брезгливость зверя его не тронула.       У девочки была крохотная комнатка, ну разумеется. Узкая кровать, маленький стол, высоченный узкий шкаф для одежды – старая видавшая виды мебель. Он сел на кровать, положив подбородок на руки, и впервые задумался. Скорее всего, жена не согласится. Определённо - нет. Не поймёт: с чего вдруг? Или… поймёт? Она ведь не забыла тот случай у Риделей, пару раз напоминала ему об этом, язвительно подёргивая плечами. Но случай случаем, здесь ведь другое. А что? «Я просто хочу помочь, потому что могу», - ответил он себе. И кивнул: да, это хороший поступок. Или нет? В голове гулко пронеслось: у неё маленькие белые ножки, и на левой, выше колена, есть светлая родинка. Хочешь видеть её каждый день?       - Хочу, - произнёс он, похоже, вслух, а буквально через минуту услышал шаги, и как нервный голос воскликнул:       - Да иди ж ты к чёрту, старая скотина! Хожу где хочу, кому какая разница?! – Ека влетела в полутёмную комнату растрёпанная и сердито сопящая, хлопнула дверью, впрочем, тут же открыв её снова:       - Роза, шевели быстрее своей шерстистой задницей! Гостиница закрывается на ночь, - кошатина лениво ввалилась в темноту, но тут же попятилась, заметив мужчину. Ека оглянулась и заметно вздрогнула, непроизвольно шагнув к двери. Шнайдер встал, поняв вдруг, что совершенно не знает, что сказать, как объяснить ей своё присутствие. Девочка смотрела на него также подозрительно, как раньше смотрела неприятная кошка, поэтому он просто сказал:       - Иди ко мне, - и протянул ей руки.       Уже потом вспоминал: у него не было сомнений, что она вот так и обнимет, так и прижмётся тесно, как случилось тогда. И не будет ни о чём спрашивать, когда он посадит её рядом на хлипкую кровать, и станет прилежно молчать, пока он будет говорить: долго и убежденно о том, как им следует поступить. Уже совсем стемнело, в кармане периодически гудел телефон, гигантская кошка мерцала желтым глазом откуда-то сверху слева – Шнайдер не видел лица девочки, только чувствовал, как ее волосы касаются его подбородка и шеи, а маленькая прохладная рука лежит поверх его ладони. Почему-то совершенно забылось, что именно он тогда говорил – тактильные ощущения заместили все прочие. Главным было то, что Ека Ольсен согласилась, хотя после ее продолжительного молчания он почти убедился в отсутствии у себя дара убеждения. В конце концов, маленькая норвежка почти ничего не знала о пятидесятилетнем мужике, в этот момент подбиравшем нужные слова настолько тщательно, что в затылке стучало металлом. Она приподнялась и обернулась на него, ответив просто:       - Ты здорово придумал. Я почему-то тебе верю.       Дальше все закрутилось быстро.       Ульрике не просто кричала – женщина впала в почти истеричное состояние, что было ей абсолютно несвойственно: фрау Шнайдер-Шмид всегда отличалась рассудительностью и мягким характером. Ее бешенство не остановили даже неоднократные напоминания о детях: в соседней комнате и внутри неё. Она говорила, что не настолько глупа, чтобы не проанализировать поведение мужа, которого знала от и до. «Твоему психотипу, - настаивала она, - свойственно выискивать тех, кого ты будешь опекать во всем, начиная от того, в какой позе спать, и заканчивая оттенком вечернего какао. Я попробовала стать более самостоятельной, и вот тебе нужен новый объект! Но я не хочу чужого человека в нашем доме! Мне теперь всегда будет некомфортно!»       В сущности, она говорила верно, но Шнайдер был непреклонен, упирая на общечеловеческие ценности. Сказал даже, что это повод лично для него духовно искупить то, о чем жалеет в прожитой жизни, добрым – божеским! – делом. «Божеским! – повторяла оглушенная ошарашенная Ульрике. – Он говорит «божеским», хотя не верил сроду ни в какого бога. Его и на службу-то затащить невозможно! Нет. Нет - и это моё последнее слово.»       В среду состоялся этот разговор, однако уже в пятницу чета Шнайдер-Шмид в означенный час появилась в Управлении опеки и попечительства административного округа Райниккендорф. Мужчина был в приподнятом настроении, а его супруга вежливо улыбалась, немного нервно поглаживая намечающийся живот.        - У вас удивительная сплоченная христианская семья, - растроганно отметила главный специалист управления организации опеки древняя фрау фон Геттенхоф и взволнованно накрутила на палец свой седой локон, - всем бы такую сострадательность и милосердие.