Солнце моё, взгляни на меня...

      Где-то на исходе второй недели бюрократической суеты и хождений по присутственным местам Шнайдер начал испытывать дикое раздражение. Согласие обоих приёмных родителей, согласие законного представителя ребёнка, оценка будущих жилищных условий и социальных перспектив, целесообразность усыновления, установка испытательного срока, наконец – согласие самого ребёнка: кипа документов удручала и, казалось, не имела конца. Им предстояли визиты в Ведомство по делам молодежи и в завершение – суд по делам опеки, который мог случиться и через месяц, и через два. И разумеется, всё это время Ека находилась в той неприятной квартире с неприятной румяной тёткой. Шнайдера это беспокоило чрезвычайно, но - только его. Ульрике предложила ему разгребать собственные идеи самостоятельно. «Подпишу, где необходимо, однако моя главная забота сейчас – родить здорового ребёнка», - сказала она.       Ека, разумеется, грустила, но будущий отец не ощущал в ней апатии или депрессивных состояний. Она терпеливо сносила его гиперзаботливые замашки, правда, в отношение покупки дорогой одежды и откровенно ненужных вещей была категорична. « В Управлении подумают, что ты чокнутый, - сказала она Шнайдеру, когда он в очередной раз многозначительно остановился у витрины с брендовыми часами, - а на руке я никогда ничего не ношу, честно-честно. Пошли уже.»       Девчонка была парадоксальной: развитое воображение сочеталось в ней со здоровой адекватностью и реализмом, она могла торжественно всхлипывать от хорошей правильной сказки про льва Аслана, и с абсолютным спокойствием выслушивать нагнетающие сентенции Шнайдера относительно скорбной судьбы подростка-сироты в мире «бешеной погони за наживой и свирепой конкуренции». Она понимала ход его мыслей: «Наверное, в самом деле хочет помочь, потому что хороший. И думает, я подведу и передумаю.»       Наконец, спустя месяц состоялся суд. С максимальной значительностью, на которую был способен, рыхлый судья, обливающийся потом, провещал что «усыновление должно служить благу ребёнка, а всё иное – цели второстепенные и подчинены вышеуказанному.» Ека Ольсен стала Екой Шнайдер, хотя прежде давала себе обещание, что никогда не сменит фамилию. Но славный синеглазый верзила трогательно попросил её ещё и об этом одолжении: « Пойми, что своим именем я могу защитить тебя больше.»       Разумеется, подобной жизни она прежде не видела. У девочки теперь была огромная комната – с балконом! – на котором можно было валяться с кошкой, младшим теперь уже братом, ну и с отцом семейства тоже. В кои-то веки она, сколько не прислушивалась, не различала посторонних голосов и звуков за стенами, и пьяные спитчи погибшего отца стали забываться быстро, удивительно быстро. В доме пахло вербеной и свежестью, на дверце платяного шкафа обнаружилось несколько наивнейших белых платьиц – даже Роза сменила настороженный взгляд: сначала на удивлённый, а ещё через пару дней - на почти ласковый. Казалось, пружину отпустили, она бесшумно выпрямилась и теперь медленно покачивалась из стороны в сторону. Шнайдер наконец выдохнул; если бы не пришлось так часто объясняться с многочисленными родственниками и приятелями, было бы совсем славно.       - А с мачехой ты подружилась? – простодушно спросил как-то раз Лекси, увидев, что Ека старательно сгребает листья в небольшом внутреннем дворике. Ульрике с чашкой бульона как раз смотрела на них из окна. Девочка потёрла кончик носа, испачкав его садовой перчаткой:       - Ну… как минотавр с енотом.       - Как это? – мальчик нахмурился.       - Да никак. Она со мной не особенно разговаривает, даёт домашние поручения. И я их делаю, пока Тоф уезжает по работе. Он почему-то считает, что у меня отсохнут руки, или начнётся жуткая эпилепсия от домашних трудов. По его логике я должна только жрать и спать.       - Папа говорит, что у Кристофа нереализованная потребность помогать слабому, - вспомнил Лекси, - а ты счастлива теперь? Всё ведь круто изменилось.       Ека не ответила. Счастье в её понимании было обязательно огромным, монументальным, почти планетарного масштаба. Пожалуй, счастливее всего она чувствовала себя в обществе животных. Шнайдеру было удивительно, почему она просто не может пройти мимо уличной собаки или кошки: обязательно поприветствует или надолго задержится, играя.       Ему, придававшему полноценному питанию большое значение, приходилось буквально воевать с девчонкой из-за куска мяса в тарелке:       - Да люблю я мясо, оно вкусное, - ворчала Ека, - но планирую от него отказаться, потому что не могу есть друзей!       - У тебя упадёт гемоглобин, ты умрёшь, и у тебя не будет никаких друзей, - веско отвечал рациональный Шнайдер. - Так что не пререкаться мне!       Как-то в полдень, работая за ноутбуком, он услышал дружный визг у окна. Выглянув, увидел, что Ека сидит в траве, держа на коленях двух крупных щенков-подростков. Над девочкой нависала Ульрике:       - У нас маленький ребёнок и, если ты не поняла, вскоре появится ещё один, - она указала на живот, - мы не потерпим в доме шерсти и грязи. Неужели ты настолько безответственна?       - Этот домище просто огромный, - запальчиво ответила Ека, - неужели ты заметишь, если где-нибудь в уголке будут жить – временно! – два зверёныша?!       - У нас уже завёлся один зверёныш: ты. Мне хватает, - Ульрике повернулась к дому, увидела мужа:       - Пойдём-ка со мной! – Шнайдер улыбнулся девочке и поманил за собой женщину. ***       - Я тебя не узнаю, - он развёл руками, - по всей вероятности, гормональный сбой из-за беременности или что? Как ты себя ведёшь? Я тебе запрещаю повышать на неё голос, говорю первый и последний раз.       - Твоя драгоценная Ека хочет устроить из нашего дома приют для зверья! – воскликнула Ульрике. – Ты что, думаешь, это первые бездомники, которых она притащила? Нет, ты просто смотришь на неё сквозь пальцы. Ну конечно, ребёнок пережил чудовищную травму! Мне не нужны в доме собаки, - сказала она тише и поудобнее устроилась в кресле, - я и так терплю эту мутантку, её кошку. Постоянно лезет на стол, в душ, везде шерсть…       - По-моему, замечательно, что девочка хочет помогать животным, а не обкуривается за школой с озабоченными её задницей одноклассниками, - пожал плечами Шнайдер.       - А ты разве не озабочен её задницей? – медленно произнесла Ули, отбрасывая назад волосы. – Или, возможно, я ошибаюсь?       - Ошибаешься, - на удивление спокойно возразил он, - я люблю и уважаю тебя, ну и… что за фантазии? Между нами, довольно много лет разницы. Даже ты еще не прожила столько, - Шнайдер поджал губы и отвернулся. Ульрике с минуту помолчала, потом подошла к нему и заискивающе обняла:       - Ну да… ты прав. Прости меня, я немного устала. Наша реальность изменилась так быстро… Хорошо, я буду терпимей к ней, постараюсь. Но на вонючий зверинец я согласия не дам! У Киллиана аллергия…       - Нет у Киллиана никакой аллергии, - оглянувшись на неё, прищурился Шнайдер, - он отлично возится с Розой, ни разу не чихнул, так что не сочиняй! Я одобряю намерения Еки, и если будет нужно – выделю ей хоть полдвора для зверей, пожалуйста! Лишь бы на глазах была.       И, действительно: сделал. Купил средней высоты садовые ограждения, с десяток крупных домов-контейнеров для животных, тёплые лежанки, кучу мисок и даже огромные уличные зонты на случай продолжительного дождя. Увидев все эти сокровища, Ека взвизгнула от восторга, тут же бросившись увлечённо изучать их. Потом вспомнила о благодетеле и подошла, смущённо теребя шнурок кофты:       - Спасибо, огромное спасибо тебе за то, что ты понимаешь, за то, что такой добрый и… - она запнулась, потому что Шнайдер присел перед ней на корточки и довольно воззрился на неё снизу вверх, широко улыбаясь, - и чего ты смеёшься? Думаешь, это всё, - она указала на подарки, - ненужная хрень?       - Поедем завтра кататься на речном корабле? – он взял её ладони в свои. - Там как раз по вторникам потрясающий маршрут… И людей будет мало. А в школу я позвоню. И не ругайся.       Кораблик Лотте действительно прокладывал путь по Шпрее мимо кудрявых речных деревьев, захватывал величественные старинные здания и современные глянцевые высотки. Шнайдер оказался прав: на компактном судне кроме них наслаждались прогулкой лишь парочка лесбиянок и творческая старушенция с причёской цвета спелой тыквы. Он сам расположился на деревянном шезлонге, а Ека стояла неподалёку и, опираясь грудью на перила, высматривала несчастных городских уток, которые могли по глупости пасть жертвами речного судоходства. Шнайдер с сожалением отметил, что ветра почти нет, но юбка приёмной дочки и без того была славно короткой. Девочка перегибалась через ограждение так вдохновенно и старательно, что его воображение сыграло с ним несвоевременную шутку. Пришлось попросить плед.       - Крошечка, - немного погодя позвал он, - иди сюда, в тепло. От реки прохладно, лично я замерзаю.       Ека с кислым видом поплелась к нему. Шнайдер откинул покрывало и похлопал себя по коленям, приглашая её. Девочка села боком и поджала под себя ноги, которые он тут же заботливо прикрыл.       - Это потому, что ты стареешь, - безапелляционно проворчала она, - а так на улице жарко, солнце будто весной…       Он хотел ответить на дерзость лаконичным аргументом, но Ека откинулась ему на грудь, положив голову на плечо. Кончик её носа уткнулся ему в шею, и он почувствовал, что у основания члена опять начинает сладко тянуть. Монотонный рокот мотора корабля Лотте смешался с рёвом маленькой плотинки неподалёку; в ушах зашумело. Шнайдер прикрыл глаза и уверенно запустил левую руку под юбку дочери. Ека и глазом не повела, рассматривая проплывающий мимо них транспортировочный плот с грудой рекламных баннеров. Не встретив сопротивления, он присоединил правую ладонь: медленно провёл по прохладному бедру, замер. Она поёрзала, усаживаясь удобнее, но опять ничего не сказала. Внезапно Шнайдер подумал, что может вести себя как угодно непринуждённо, в конце концов, эта девочка теперь носит его фамилию, а значит, можно сказать, принадлежит ему. Он крепче прижал её к себе, начав легонько целовать макушку и не прекращая гладить бёдра. Ека фыркнула:       - Ну чего ты делаешь? Что за нежности ещё?       - Ты у меня такая славная, - проговорил он неровным голосом, - добрая красивая девочка, - его пальцы прошлись по тесёмке очень тонких батистовых трусиков и забрались под неё, - так хорошо, что у нас всё получилось. Ты теперь со мной, в безопасности, правда ведь?       - Не слышу, что ты там бормочешь, - сердито ответила Ека и вздрогнула: Шнайдер поцеловал её в висок и провёл языком до мочки маленького уха. «Блядь, я точно кончу,» - обреченно подумал он и обхватил губами крошечную сережку. Девочка легонько охнула и внезапно обняла его за шею, запустив пальчики в волосы. «Мой бог, отдай мне её, отдай совсем!..» - на пределе плеснуло в его голове, а потом наступил анабиоз.