Солнце моё, взгляни на меня...

      Его отпустило спустя десять минут. Вначале был просто огненный шар, ощутимый в каждой точке тела, шар перешел в ударную волну, которая отозвалась дрожью в мускулах. Когда волна схлынула, то унесла с собой всю энергию. Ему захотелось потянуться – до скрипа в суставах, но сил не было даже на это.       Неприятная прохладца схватила сначала член, потом лицо и шею. Затошнило. Шнайдер кое-как поднялся, перевернулся на четвереньки, встал, пошарил в поисках куртки. Добрался до спальни, долго и муторно раздевался. В итоге побросал одежду в кресло, туда же зашвырнул ботинки. Уснул мгновенно, едва коснулся головой подушки. Приснилось, что он готовит на общей кухне какую-то отвратительную поебень. Во сне хотелось блевать.       Проснуться случилось рано. В глаза било солнце, волосы мерзко трепал влажный декабрьский ветер, проникающий в комнату из открытого настежь окна. Шнайдер утренних прохлад не выносил: что может быть неприятнее сырого воздуха, врывающегося в твою нагретую постель. Но Ульрике считала проветривание необходимым началом дня, поэтому каждое утро в любое время года исправно открывала окна во всём доме. Он натянул одеяло на голову, но заснуть не удалось: Шнайдер выругался и сел в кровати.       Обернулся: жены не было. Ну да, точно. Она должна отработать последние оплаченные тренинги, чтобы после к своей профессии уже не вернуться. Хочет быть только мамой. Ну хочет – пусть будет. Ещё ему осталось уйти на пенсию и погрузиться в отцовские дела… Внезапно он вспомнил.       Оттянул трусы и взял член в руку. Да, есть немного крови. Значит, не приснилось. «Блядь»,- подумал Шнайдер. Повторил ещё раз вслух:       - Бля-я-ядь.       Часы показывали половину десятого. Он побрёл в душ, но, встав под горячие струи, даже не попытался вымыться: отупело стоял минут двадцать, пока не стало чересчур жарко. Вылез, натянул домашние брюки, ещё раз посмотрел на часы: десять. Выходной день, по идее, Ека должна ещё спать, но мало ли. Приёмный отец выебал тебя вечером в субботу – вдруг после не очень захочется спать до обеда.       Он толкнул дверь в комнату: нет, она спала. Выглядела на удивление мирно. «Ну а какого ты хотел? – паскудно заметил внутренний голос. – Чтобы девчонка валялась на заляпанной кровью и твоей спермой кровати с раздвинутыми ногами в синяках?» Шнайдер сердито кашлянул, прогоняя комментатора, и присел на кровать. Ека спокойно дышала, свернувшись в любимой позе, словом, была такой же утренней и уютной, как и в любой другой день, когда он будил её. У изголовья на полу валялись наброски сочинения о «старинной коробке с таинственными конвертами». Значит, писала после…Он вздохнул и положил руку на её ножку под расписным одеялом. Несмотря на произошедшее, он не испытывал сжирающего чувства вины. Отвратительно, да. Но глупо врать себе, когда перешагнул за пятый десяток. Даже будучи вдребезги пьяным, он помнил, что охуенно кончил – хотя, разумеется, быстрее, чем обычно. Жаль. Где теперь найти подобное?       Видимо, повинуясь ходу мыслей, рука поглаживала уже голую икру Еки. Паскудный Шнайдер отозвался снова: «Неужели не хочешь при дневном свете посмотреть прелести, в которых, впрочем, уже побывал? Ты же можешь, ну как отец. Ну и что, что ей так мало… … У неё пока даже не было менструации. Ты же любишь её, ну просто не будешь больше так грубо…» Шнайдер тяжело сглотнул и отдёрнул руку. «Нихуя, - подумал он, заходив по комнате, - не могу.У неё нет шансов защититься, она не может сама решить: спать со мной или нет…», - он расстегнул ширинку, покачал головой.       Закрыл замок.       - Обратно уже никак, - сказал он себе, будто бы утверждая решение. Вернувшись к кровати, наклонился и осторожно стянул с Еки шорты, кинув их к своим штанам – потом лёг позади неё, тесно прижавшись всем телом. Почти сразу отозвались мышцы внизу живота, он пропустил руку под подушку и зарылся в её затылок, а другой рукой начал поглаживать член. Ещё одну секунду он был старым привычным Шнайдером, который мог бы трезво оценить ситуацию и свалить в душевую: привычно доонанировать, плеснуть в лицо ледяной водой, потом закинуть в себя порядочный кус брезаолы и успокоиться до следующего раза. Но секунда прошла, визуальное вокруг дестабилизировалось, тело вдруг стало липким и влажным, будто он сам менялся.       Ека открыла глаза, пошевелилась, слегка отвела голову назад - очень близко от себя увидела узкие морозные льдинки прищуренных глаз. Шнайдер поцеловал её в висок и прошептал, уже тяжело дыша:       - Вот папина девочка и открыла свои чудные глазки. Это хорошо, папа успел сильно соскучиться…       Ека скользнула взглядом за его движущейся рукой, увидела почти вертикально стоящий член у своего бедра и среагировала мгновенно: размахнувшись, со всей силы влепила Шнайдеру по уху и дёрнулась в противоположную сторону, намереваясь спрыгнуть с кровати. Тот смачно выматерился, вцепился девочке в густую макушку и повалил обратно:       - А ну, дрянь, спокойно лежать! Лежать, кому сказано! – он привычным движением зажал ей рот, смочил другую ладонь и тут же запустил девчонке между ног. Ека выгнулась и глухо вскрикнула: стёртая отсутствием смазки слизистая отозвалась отвратительной саднящей болью: - Ну, ну, ничего…ничего, крошечка, потерпи, - раздался у её уха прерывистый, будто многотонный голос, - нам с тобой обратно уже никак…да, никак. Не смей зажиматься! - Шнайдер с силой раздвинул её ягодицы, насадил на себя и сходу начал быстро вбивать. Ека жутко закричала, но лишь разозлила его – поэтому он, не вынимая, перевернул её на живот, и продолжил ебать тяжелыми короткими толчками. Она вцепилась в одеяло, инстинктивно пытаясь расслабиться внизу, чтобы долбило не так напряжённо, но никак не могла попасть в его хотя и мерный, но чересчур жёсткий темп:       - Маленькая…какая же ты у меня маленькая…узкая сладкая дырочка, - дыхание Шнайдера толчками ударяло её в шею сзади, - никогда не пробовал ничего подобного… сказочная радость…маленькая вкусная девочка…папина девочка, да? Ты ведь папина девочка? Ну же, отвечай… отвечай мне! – он почти зашёлся в приближении, ускорился ещё, раздолбав ритмоформулу, оторвал ладонь от её влажного рта, наклонился ниже:       - Посмотри, как хорошо… тебе скоро понравится, ты полюбишь как папа тебя ебет… это же потрясающе, ахх, чёрт! – он вжался в Еку туже и начал кончать. На этот раз спермы также было с избытком, поэтому, вынув обмякший член из девочки, Шнайдер удовлетворенно проследил за тем, как густые белёсые струйки его семени медленно вытекают из её припухшего влагалища. Он лёг на неё сверху и, гладя влажные от его пота волосы, ласково прошептал:       - Молодец, крошечка. Ты у меня умница, такая эластичная и послушная, так меня радуешь. А будешь ещё больше, когда научишься. Молодец, - повторил он глуше, - молодец, дочка. ***       Ека молчала. Он решил подождать хоть какой-нибудь реакции: ну вот слёз хотя бы или повторной слабенькой оплеухи. Но девочка тихо лежала под ним, он чувствовал только её ресницы на своём запястье. Он перевернул её, взял лицо в ладони:       - Малыша, я мудак, я знаю. Но всё это только оттого, что моя любовь к тебе безгранична, то есть… - он замялся: витиеватые объяснения никогда не были его коньком, – то есть её грани размыты, и ты очень красивая…и я постоянно о тебе думаю, и ты делаешь мне хорошо – так хорошо, что не могу выразить сло…       - Слезь с меня, пожалуйста, - Ека, до того смотрящая на лампу поверх его плеча, упёрлась в него серыми глазами, - мне жутко тяжело и липко почему-то.       Шнайдер осёкся и удивлённо поднял бровь: в тоне дочери не было ожидаемой ненависти, злости, обиды. Можно было подумать, что она просто попросила его снять руку с её голой коленки, потому что, скажем, пришла бабушка Антье, которой не нравятся явные тактильные проявления любви между родственниками. Он наморщил лоб:       - У тебя сейчас ничего не болит?       - Да нет, - Ека выбралась из-под него и потрогала живот: он действительно был в остатках спермы и пота Шнайдера, - только ты, по-моему, пробил дыру у меня в матке…ну или где-то там… Я удивляюсь, что она не свистит, когда я дышу, - она посмотрела на него в упор:       - Теперь уже всё равно ничего не поделаешь. Подумаешь… переживу.       Шнайдер почувствовал мерзкий комок в горле. Приподнялся, поцеловал её в лоб, провёл губами по векам:       - Теперь уже не поделаешь. Мне нужно, чтобы ты помнила, что я тебя люблю, - он покачал головой, - я не раскаиваюсь, родная, но мне жаль, что сделал тебе больно. Это пройдёт, обещаю. Я очень тебя хотел, да вот с того вечера у Оли, хотя меня это жутко испугало. Но кто-то тебя ко мне подвёл, теперь я всегда буду заботиться о тебе, буду всегда с тобой. Я знаю, что это неправильно, но руководствуюсь любовью.       - Дядьки твоего возраста всегда реагируют на школьниц, - грубо ответила Ека, - наш школьный охранник, например. Или повар из обеденной зоны… Этот толстяк сказал, что подарит мне щенка колли, если я дам ему себя потрогать. Тоже мне, рождественский Ниссе…       Шнайдер резко сел в кровати и выругался:       - Это когда было? Мне почему не сказала? Я ему хуй в мясорубку засуну!       - Давно было, - примиряюще и куда мягче сказала Ека, - я ему приблизительно то же самое сказала, не волнуйся так. Сильно разозлилась тогда, потому как ведь он жуткий страхолюд и…подумала, неужели на меня только такой и может обратить внимание… Ну и я решила, что уродливая, не разговаривала ни с кем неделю, - она поболтала ногами, - подумаешь…такого редкого щенка откуда-то достал, а мне было двенадцать. Какие щенки в двенадцать лет…       Шнайдер слушал её болтовню, осознавая, что стены вокруг почему-то не думают рассыпаться в прах из-за его преступления, что земля под ногами такая же крепкая, что по какой-то невероятной причине бесконечность (или что? другого он не знал) решила его пощадить. И дать желаемое. Всё это было слишком хорошо, и потихоньку приобретало определённость. Он слез на пол и подтянул ее за ноги к себе – Ека удивлённо взглянула на него и покраснела:       - Это зачем… ты так делаешь? – спросила она едва слышно. – Не надо…       Шнайдер услышал, но не ответил. Развёл пошире бёдра девочки и прижал лицо к аккуратным очень светлым губкам, вдохнул. Вязкой патокой затянуло в пояснице, он обхватил их ртом, и погрузил язык в гладкое, тёплое, почти не имеющее запаха, где-то в последнем тоне пахнущее им самим. Ека широко распахнула глаза и испуганно приложила пальцы ко рту, неосознанно подавшись ему навстречу. Шнайдер отметил бы это непременно – как отмечал всегда: зашкаливающим удовлетворением и торжествующей улыбкой. Но сейчас ничего в нём этого почти судорожного движения не отразило: даже дроча после её случайных прикосновений, он не мог вообразить, что зайдёт настолько далеко. Виделось разовое принуждение, но не нормальное поглощение пищи.       Его Ека была одуряюще вкусной. Он не очень любил расхожую аналогию секса с едой – это казалось примитивным даже ему, неинтеллектуалу. Но сейчас, плавая языком внутри её маленького влагалища, в его мозгу возникала, ширилась только эта мучительная и стыдная пошлятина: вкусная, только что приготовленная подрагивающая изнутри пизда. Сначала ему хотелось, чтобы девочке было хорошо, возможно, она могла бы кончить в первый раз – но потом забыл об этом. Пространственно-временной континуум начал рассыпаться в прах будто ненужный рудимент, воздух вокруг её подрагивающих бёдер стал жидким и тягучим. Шнайдер раз за разом проходил языком по скользким стенкам, вообще не соображая, где клитор – которому нужно уделить больше внимания, где – горячее изнутри отверстие. Ему хотелось одного: раскрыть его пальцами шире, ещё шире, чтобы достать языком до маленькой матки, погладить, сжать в руке.       Ека охнула и тихо застонала. Ещё раз. Её рука, до этого теребящая ткань одеяла, нерешительно поползла к его волосам, помедлила, крепко сжала прядь. Только тогда он открыл глаза: ей нравилось! Она потягивалась, сладко жмурясь, словно бы лежа на тёплом песке у Ванзее. Шнайдер не стал заканчивать – лёг рядом с ней, выжидая. Ека приподнялась на локтях, выражение её растерянного личика умилило его:       - Тебе надоело меня там целовать?       В этом вопросе не было ни грамма грязи – только слишком явная, слишком открытая просьба о любви. Он отрицательно помотал головой и улыбнулся, взяв член в руку, начал быстро двигать ладонью:       - Детка, сядь на меня, - как можно нежнее сказал Шнайдер, но из-за севшего голоса это прозвучало просьбой дряхлого развратного деда, - ну же…       - Это… это больнее, чем лёжа? – колеблясь, спросила девочка, не спуская глаз с мелькающей в его кулаке блестящей головки.       - Не бойся, милая, - в грудной клетке заколотило долгой плотной сбивкой, - мы сделаем осторожно. Ну же… тебе нужно привыкнуть ко мне. Это необходимо.       - Просто он у тебя слишком…ну… - Ека привстала и, наклонившись над отцом, задумчиво вздохнула, - сам понимаешь… Откуда во мне может быть столько места? – она перекинула ногу и упёрлась ладонями в его грудь. Шнайдер тяжело сжал её бёдра и, взявшись за член, головкой упёр его в узкий вход:       - Давай, крошечка, - прошептал он, глядя на её опущенные глаза, - будь отважной Екой, давай сама… Хочу, чтоб ты сделала сама, ты же умница…Вот так…Вот та-ак…       У неё не вышло опуститься полностью, у рта и глаз сразу образовались болезненные складки. Полчаса тому, он пообещал себе в будущем обойтись без боли, ну… хотя бы первое время, но обещание исчезло. «Кто-то теряет вещи, а я потерял память», - отозвался в голове детский фильм, который показывала ему дочь. У основания члена требовательно заныло: было похоже на поднесённую ко рту вилку с куском мяса – но без задействования вкусовых рецепторов. Он перевернул Еку на спину и, подняв ей ноги, ввёл хуй до упора. Девочка тяжело задышала, вцепившись в его руки, мутным взглядом он разглядел, что из уголков глаз у неё потекла влага, она крепко зажмурилась – Шнайдер услышал внутри себя: «С-с-сука, остановись, ну остановись же!»       Не вышло.       - Потерпи, потерпи, сейчас я кончу… потерпи ещё… Ты меня с ума сводишь, птичка… Моя маленькая серая птичка… мокрые перышки… - почти прошипел он, толчками выплескиваясь в Еку. Замер. Девочка еле слышно выдохнула и погладила его лоб.       За обедом отец семейства был весел и оживлён, активно обсуждая рождественские каникулы. «Он был прав как всегда, - думала Ульрике, чувствуя обжигающее раскаяние, - девочка не могла повредить нашей семье. Мы слишком любим друг друга.»