Солнце моё, взгляни на меня...

      Он долго плакал утром. Это был непостижимый идиотизм: последний раз подобным образом Шнайдера накрыло после смерти деда, давно. Накрыло в большей степени потому, что жизненно необходимо было незамедлительно сбросить накопленное психическое изнеможение и физическую разбитость. Дед умирал долго: становился меньше с каждым днём, таял, будто подтапливаемый огнём изнутри. С ним необходимо было находиться всё время, носить на руках, придумывать ответы на ставшие вдруг неподъёмными вопросы. Когда наконец в одно холодное утро он удивлённо запрокинул невидящие глаза к потолку и перестал дышать, Шнайдер почувствовал лютое облегчение – вот тогда слёзы полились, вроде как, сами собой. Они не обозначали горя – к факту неминуемой смерти привыкаешь после пары недель её осязаемого присутствия, как выучиваешься не замечать постоянно ноющую спину. Слёзы в то утро помогли сбросить с сердца грузный свинцовый камень и не имеющую итога тягость…       Он долго плакал теперь – но облегчения не наступало.       Ульрике, впервые за долгое время отлично выспавшаяся, с присущей ей настойчивостью обеспокоено стучала в запертую ванную. Увидев помятое искажённое лицо мужа, его глаза нездорового цвета, страшно засуетилась, вообразив внезапно начавшуюся болезнь от пугающего зимнего вируса, о котором твердили в вечерних новостях. Однако больна оказалась Ека.       Девочка отказалась вставать в положенное время, а также покидать комнату, поэтому Ульрике пришлось сделать несколько звонков в школу. Что за нелепый день? Муж продолжал упорно обретаться в душе, приёмная дочь, завернувшись в одеяло, не желала разговаривать – женщина выругалась и, несмотря на приличный живот, рывком стянула одеяло со свернувшейся калачиком Еки:       - Вот же чёрт! – охнула она и прислонилась к комоду. На скуле девочки зиял багровый кровоподтёк, такой же виднелся по линии роста волос, чуть выше виска, явно была разбита губа. Ульрике прикрыла рукой рот и инстинктивно зажмурилась.       - Красотка, да? – язвительно хмыкнула Ека, заправляя за ухо прядку. – Скажешь, ты не слышала ничего?       Ули покачала головой. Слышала, конечно: голос мужа был тембрально громким и гулким. Слышала, но вот подняться к ним – женщина отчетливо это помнила – желания не возникло. Шнайдер не повышал на неё голоса – ни разу за почти четыре года совместной жизни, его нежность и заботливость превосходили самые смелые ожидания, и, если произошёл этот инцидент, если он настолько непостижимо, иррационально, чудовищно вышел из себя…       - Что она сделала? – ровным голосом спросила Ульрике Шнайдера, наконец закончившего водные процедуры. – Ты осознаёшь, что теперь Ведомство мало того, что заберёт её…не знаю, быть может, ты этого уже и хотел бы…Но тебя привлекут к ответственности за рукоприкладство! – её голос дрогнул. – Нам грозит судебное разбирательство, тебя же упекут за решётку… Ну что такого она сделала?!       - В моё отсутствие посещала засратые клубы. Она была абсолютно обкуренной, когда я поднялся к ней, - Шнайдер потёр переносицу, тяжело сел, уставившись в пол. – Признаю, меня это не оправдывает. Я перегнул палку. Но провинность была налицо, я её наказал. Перестань, прошу, - раздраженно произнёс он, заметив приготовившуюся заплакать жену, - слёзы здесь ни к чему. Как будет, так будет.       - Не подходи! – больше всего Еке хотелось оказаться в старой лодке дедушки Трулса, слышать его скрипучие песни о ветре и хитрой рыбе, пожирающей уснувших рыбаков, но, к сожалению, сейчас от Шнайдера её отделяли не горы Доврефьелль, а всего лишь подушка. Девочка отвернулась, обхватив себя за плечи. Что он может мне сказать? Что он может сказать после…Да ведь всегда что-то говорил – наверняка, и теперь придумает. Ни за что не прощу! Уеду отсюда, заберусь далеко… Чтоб никакого больше секса – ни разу в жизни! Я так устала от всего, от него.       Почему он молчит? Ека чуть скосила глаза: Шнайдер неподвижно сидел рядом, его взгляд в стену, казалось, не выражал ничего. Девочка сглотнула и взглянула смелей. Красивый. Под сердцем что-то горестно заныло, защемило, задрожало: захотелось реветь громко и нарочно обиженно, чтобы весь свет узнал… Бред. Да и не настолько мне больно. Плохо, что он не такой, как я думала. Плохо, что бьёт как шлюху. Плохо, потому что ведь у меня не было никого, кроме него…       У меня никого нет, кроме него.       - Ека, птичка, - она вздрогнула, напряглась. Шнайдер откашлялся, заговорил тихо, но уверенно, - если ты решишь уехать от нас, я пойму. Я не сделал для тебя ничего хорошего. Я тебя обидел. Оби… жал. Не буду оправдываться, что заслужил, то и получу. Мне надо только, чтоб ты знала: я тебя люблю, дочка, - он встал, - я бы не смог сам тебя отпустить, но в нашей стране, безусловно, имеются структуры, могущие вытащить ребёнка из моих омерзительных лап, - Шнайдер иронично усмехнулся. – Разумеется, тебе подберут более адекватную семью, где отец не будет угрозой для маленькой девочки. Решение, моя родная, нужно принять тебе самой. Но, - он повернулся, взял её лицо в ладони, - если по какому-то запредельному стечению обстоятельств ты всё-таки решишь остаться со мной, скажу сразу, Ека, врать не буду: я не смогу с тобой по-другому… Отказаться не смогу. Не трогать, не приходить. Обещаю, что больше больно не сделаю, - Шнайдер присел, сжал очень холодные руки девочки в своих, - да, это обещать могу. Я не знаю, что ещё сказать, крошечка, не умею говорить же… очень тебя люблю, беспредельно тебя люблю… - Ека, начавшая рыдать ещё на «запредельном стечении обстоятельств», подавилась слезами, хрюкнула, захлебнулась:       - Я тебя тоже, - и уткнулась в его щёку.       Примирение мужа с приёмной дочерью в который раз продемонстрировало Ульрике незаурядные способности спутника жизни. Она не особенно надеялась на чудесное исчезновение девчонки: новая семья, несмотря на некоторые особенности, была для сироты хорошим стартом в будущей жизни, от подобного не бегут. По всей видимости, сирота взвесила за и против, потому что соблаговолила выйти к обеду и улыбаться, несмотря на жуткие ссадины. Шнайдер чересчур кружил вокруг неё, дай волю – носил бы по дому на руках, но Ульрике лишь милостиво кивала: излишнее внимание предпочтительней судебного пристава в их гостиной. Удивляло, что девчонка нежно обнимает поколотившего её отца, но женщина со свойственной ей прагматичностью заключила, что дело тут, разумеется, в деньгах.       В чём же ещё?       - Можно, я куплю ещё воды? – Еке, трижды обмотанной особо утеплённым шарфом, было нестерпимо жарко. В парке оглушительно звенели птицы, радуясь непривычно тёплому январскому солнцу, однако Шнайдер менторским тоном нудел об обманчивой погоде и необходимости применения дополнительной пары шерстяных носков. - Пап, пожалуйста, я сейчас подохну, ей-богу!       - Конечно, птичка, - он отдал девочке кошелёк и уселся в тени красавца-бука с удивительной стальной корой, - не задерживайся.       Ека кивнула и быстро зашагала к лавке с газировкой, со смехом заметив, что Шнайдер, едва только потеряв её из виду, тотчас же полностью расстегнул пальто и стянул шарф. Он сказал тогда, что теперь всё изменится – и не обманул. Девочке определённо полегчало, она будто сама стала легковесней, мягче – желанней, пожалуй. Прежде отец, трахая её, в большинстве случаев, торопился – но теперь ощущение позорной тайны исчезло. Как это ему удавалось при тех же исходных условиях, Ека не понимала. Но представить, что их отношения вполне нормальны, теперь было легко. Хотя бы представить.       Сегодня в Люстгартен-парке в полдень Общество защиты животных предполагало провести крупную акцию по определению бездомных собак в добрые руки: с псами можно было побегать и самостоятельно выгулять их на большой площадке – поэтому Ека с отцом гуляли по песчаным дорожкам с десяти утра. Не сказать, что Шнайдеру были в радость слепящее солнце и ледяные капли за воротник, но дитя получало удовольствие, поэтому он терпел.       Девочка посмотрела в телефон: 11:40 – надо поторопиться. Выворачивая из-за угла с бутылкой мятной воды, Ека издалека увидела отца: он стоял у скамьи в обществе неизвестного в короткой куртке с широким меховым отворотом. Незнакомец громко смеялся, Шнайдер же, по-видимому, не находил тему настолько забавной, потому что ограничивался кривой вежливой улыбкой. Она зашла сзади, нырнула под руку отца и взглянула на мужчину. Тот мгновенно умолк, уставившись на неё напряжённым изучающим взглядом грязно-серых глаз. Нелепую тишину нарушил Шнайдер, обняв девочку и раздражённо одёрнув ворот пальто:       - Это Рихард, Ека, мой коллега. Думаю, ты о нём неоднократно слышала. Это Ека, моя дочь, - сухо проинформировал он. Серый Рихард, ещё секунду назад сурово хмурящийся, внезапно космически разулыбался, протянул руку и схватил её ладонь:       - Очень приятно, Ека! Надо же, какое чудное имя: явно сказочное. А я слышал о тебе, Ека, да. Все восхищаются твоим поступком, Шнайд! Ну подумать только: такое интересное имя!       - Норвежское, - процедил Шнайдер, смерив многословного коллегу неодобрительным взглядом, - она родилась в Ругаланне. Впрочем, мы уже почти решили вопрос о смене гражданства…       - Здорово! – воскликнул Рихард, кивая. – Тебе нравится в Германии, малышка? – спросил он и опять вперился в девочку пронзительными очень подвижными глазами. Ека потёрлась носом о рукав Шнайдера:       - Я в восторге. Безмерно нравится, - ответила она и подёргала отца за палец, - ну мы опоздаем… Пойдём, ладно? – тот с готовностью кивнул, буквально сорвавшись с места:       - Нам действительно пора, - бросил он Рихарду на ходу и потянул за собой Еку, - увидимся. Хорошего дня! Не понимаю… - поделился с девочкой тише, - каждый раз, когда его вижу, прямо кишки выворачивает….зараза!       - Как под наркотой, - солидно согласилась Ека, оглядываясь на Круспе, провожающего их внимательным взглядом. ***       Что и говорить, для типичного января пекло непозволительно сильно. Ека расстегнула курточку, стащила шапку, подставив макушку разнаглевшемуся солнцу. Пахло весной, тающими водами и клубничным джемом – дальше по улице располагалась лавка со сдобными булками. Девочка ждала трамвая, чтобы отправиться на день рождения к Эмме, сестре Лекси. На душе было легко и привольно, почему-то хотелось петь что-то громкое и волнующее.       В это воскресное утро Шнайдер с раннего утра улетел в Дортмунд: у отца обострился диабет. Ульрике третий день находилась в клинике, так как ребёнок беспокоил её, с маленьким Кили осталась тётя Констанц и её новый муж – одним словом, Ека была потрясающе великолепно свободна, и даже Шнайдер, звонивший едва ли реже раза в час, не вызывал раздражения.       Машина затормозила в нескольких сантиметрах от неё, опустилось ослепительно сияющее стекло: Ека увидела Рихарда, улыбающегося как начищенная монета. Отсалютовав девочке, он без вступления затараторил:       - Могу я тебя подвезти? Куда ты направляешься? Сегодня отличная погода, верно? Такое яркое солнце, жарит будто в июле… Я уж и не помню, когда в Берлине и весной-то было так тепло, не то, что в январе, подумать только! Так куда тебя подвезти? – он вылетел из машины и широко распахнул дверь перед девочкой. Ека инстинктивно шагнула назад, упершись спиной в кирпичную кладку остановочного комплекса. Видимо, изменилась в лице, потому что Круспе разом сник и начал следующий поток излияний гораздо тише:       - Извини, малышка, не хотел тебя пугать! Просто чертовски обрадовался, увидев тебя – мне сегодня абсолютно нечем заняться, вот я и подумал, может, составишь мне компанию? – он шагнул к ней и уселся на край узкой скамьи. Ека не была склонна верить ни в одно его слово, поэтому вежливо ответила:       - Спасибо, нет. Я тороплюсь на день рождения, - и кивнув, подошла ближе к рельсам, демонстративно выглядывая запаздывающий трамвай. Круспе нахмурился, но тут же вновь лучезарно улыбнулся. «Да как ему удаётся за секунду настолько менять лицо?» - пронеслось в екиной голове.       - И всё-таки садись-ка ко мне, не упрямься, - более решительно и гораздо спокойнее произнёс Рихард, - мы с тобой неслучайно здесь встретились. Вдруг ты упадёшь в обморок или тебя ограбят. Пожалуйста…, - ласково улыбнулся он, - твой папа не был бы против.       «Это очень вряд ли», - хмыкнула про себя Ека, вспомнив комментарии Шнайдера после встречи в парке, но пожала плечами и забралась в машину. Круспе удовлетворённо кивнул, нелепым торжественным жестом запахнул куртку и захлопнул за ней дверь, подёргав для надёжности ручку. Еке стало смешно: он был жутко похож на суетливого повара из старой восточной сказки о глупом визире – так же быстро и нервно двигался, часто и неестественно улыбался, но, в целом, казался довольно славным и неопасным. Последний эпитет теперь часто повторял Шнайдер, видимо, подсознательно желая уверить девочку, что всё хорошо, угрозы больше нет, папа любит её и больше не обидит.       - Позволь-ка, я позабочусь, - подвижное, в мелкую сетку частых морщинок лицо внезапно оказалось очень близко, Рихард озабоченно заглянул ей прямо в глаза. Ека подумала, что это похоже, если б тебе, спящему, насильно раскрыли веки.       - Ремень, - пояснил он, двигаясь на сей раз будто нарочно медленно, без необходимости пригладив её плечо, распахнутую курточку и запястье. Ека отстранилась – возможно, более заметно, чем этого требовали приличия, мужчина опять мгновенно изменился в лице и промолвил тише:       - Прости, я лишь хочу, чтобы всё было хорошо, - кивнул самому себе и завёл мотор. На пару минут воцарилась тишина, Ека не сразу поняла, что не назвала ему место назначения:       - Вы ведь знаете, где дом Оливера? Вот мне туда, - она покосилась на Рихарда, который, казалось, не обратил ни малейшего внимания на её слова. Девочке стало не по себе, она открыла рот, чтобы повторить, но тут Круспе медленно и с нажимом произнёс:       - Ека, - чуть помолчал, - Ека, послушай… Необычное всё же у тебя имя, хммм… А что я могу сделать, чтобы ты согласилась поехать погулять со мной и…отменить день рождения? – он в упор посмотрел на удивлённую девочку. – Ты, пожалуйста, не думай, что я извращенец, и хочу чего-то плохого, нет! Мне просто хочется с тобой погулять. А?       Несмотря на скованность, Еке опять стало смешно: он говорил с ней не так, как Шнайдер – это, к счастью, уже больше походило на взрослый диалог. Хотя вот фраза «хочу погулять с тобой» напоминала робкое предложение одноклассника.       - Эмма расстроится, - вздохнула она, - думаю, ждёт своего подарка, давно заказывала эту куклу с машиной…       - Отиро? – рассмеялся подкованный Круспе. – О, ну так мы быстро решим эту проблему: куплю ей в дополнение дом, самолёт и семью впридачу. Я просто совсем недавно заказывал всю эту ерундовину для Максим, - пояснил он Еке, - она была очень довольна… но не суть! Давай сейчас в магазин, потом завезём это добро, ты скоренько подаришь и вернёшься ко мне. Можно сказать, к примеру, что у тебя внезапно начались месячные… - вдохновенно продумывал ситуацию Рихард. Ека сидела красная как томат.       - Ну так что, Ека? Решили? Я уже еду к магазину, - он, казалось, не нуждался в собеседниках. Девочка почесала нос и тихо заметила:       - Это до крайности глупо, Лекси не поверит. И потом… у меня ещё нет месячных, - она стыдливо отвернулась к окну, поэтому не увидела быстрый взгляд Круспе, которым он хлестнул её с макушки до пяток:       - А сколько тебе лет? – он нахмурился. – У девочки при нормальном положении вещей менструация должна приходить в одиннадцать лет. Ты здорова?       - Корова! – оскорблено выкрикнула ошарашенная Ека. – Что Вы себе позволяете вообще?! Ну какая Вам разница? – она засопела и одёрнула сарафан. Рихард, тем временем, припарковался и вынул ключ:       - Малышка, - терпеливо разъяснил он,- у меня две дочери, одну из которых я воспитывал лично. Поверь мне, ничего предосудительного в моём вопросе нет…       - Да я же Вам чужая! – Ека помахала пальцем перед его носом. – Бестактно задавать личные вопросы малознакомым людям. Вы бы ещё отца моего спросили: «Эй, Шнайдер, а у тебя здоровая дочь, а то ж у неё менструации до сих пор нет!» Думаю, что могу доподлинно воспроизвести Вам его ответ, ага.       Круспе постучал пальцами по рулю, кивнул и внезапно спросил:       - Ека, ты имеешь представление о карме?       Вопрос был резким и непредвиденным, девочка напряглась:       - О чём Вы? Имею, конечно…       - Так вот, я бы хотел тебе кое-что рассказать на нашей прогулке. А сейчас - давай закончим с формальностями.       Дальнейшее уместилось в тридцать шесть минут. Рихард и Ека молниеносно приобрели весь бытовой скарб для куклы Отиро, растерянная девочка с кривой гримасой всучила обалдевшей Эмме Ридель гигантский подарок, шепнула Лекси о внезапных грандиозных переменах в женском организме, и скрылась за воротами. Рихард картинно выдохнул и погладил екино плечо:       - Вот и славно. Как ты относишься к тихому местечку у воды?       Девочка относилась неплохо, впрочем, мало осознавая, что за диковинная ситуативная воронка стремительно вращается вокруг неё. Уже через пятнадцать минут они сидели на низкой скамейке у гранитно-серой воды, кидали в стеснительных уток маленькие пышные булочки с изюмом, а иногда – орешки, облитые патокой. Ека, чувствовавшая себя отлично, до того расслабилась, что стала тихонько напевать. Рихард наблюдал за ней, склонив голову, странно улыбаясь:       - Так всё же, Ека, - произнёс он чуть погодя, - я спросил тебя о карме. Что ты об этом слышала? Расскажи своими словами, я пойму.       - Это такая штука, которая будет преследовать тебя до смерти, если ты вляпаешься в какую-то дрянь в прошлой жизни, - весело ответила девочка, - ну и понятно, что мало тебе не покажется.       Рихард слушал её, кивая:       - То есть ты веришь и в возможность реинкарнации?       - Ээ… - Ека удивлённо подняла брови, - я не говорила, что верю. Ну то есть… - она опустила ресницы, погладила гладкую поверхность скамьи, - наверное, всё же верю, хотя вот Шнайдер, например, считает это чепухой. Мне кажется, что логично родиться заново, если что-то не успел доделать. Или если кому-то подгадил… и потом в наказание рождаешься с лейкемией или горбом…       - Горб или лейкемия, Ека, - серьёзно проговорил Круспе, которому, по всей вероятности, нравилось повторять её имя почём зря, - не гарантируют отработки той ситуации, из-за которой человеку дались. Можно потратить жизнь, кляня проклятый хребет, но так и не осознать, по какой причине носишь его.       Девочка посмотрела на него: поймала пристальный взгляд, скорее, жёсткий – безосновательный для лёгкой беседы с малознакомым подростком. Она сжала пальцы:       - Почему Вы со мной об этом говорите? Если это такой нетрадиционный способ произвести впечатление на школьницу, то могу уверить, что произвели – расслабьтесь.       - Ты что-то почувствовала, когда впервые меня увидела? – Круспе наклонился, пытаясь поймать её глаза. Ека потрясла головой и потёрла виски: она не поняла вначале, но теперь ощутила – странный Рихард неимоверно давил.       - Я не… да что Вы имеете в виду?! – беспомощно спросила девочка, не понимая не столько вопроса, сколько явного подвоха. Вдруг стало неуютно и холодно.       - Однажды, Ека, ты можешь встретить человека, - проговорил он, не сводя с неё глаз, - к которому почувствуешь гигантское притяжение. Этот человек, возможно, будет абсолютно разного с тобой положения, веры, возраста, интересов, но тебя будет тянуть к нему – необъяснимо и нелогично, вплоть до несвойственных тебе поступков. Это очень сильная эмоциональная связь, такой… - он помедлил, подбирая слова, - тёплый поток спокойной любви. Ещё вчера ты не имел о нём никакого представления, а сегодня любишь. Знаешь, отчего так происходит? – Круспе прищурился, девочка покачала головой. – Просто вы были связаны прежде. Две или семь жизней тому назад. И ты вспоминаешь его, узнаёшь.       - Можно быть по-разному связанными, - возразила Ека, - почему непременно любовь? Узнать, возможно, узнаешь, но если он, скажем, тебе дом сжёг? Или брата отравил?       - Да, я тебя понимаю, - закивал Рихард, - ты говоришь о неизжитой эмоции. Но здесь нас спасает тот же кармический закон: люди встречаются затем, чтобы проработать нерешённое, а не для того, чтобы усугубить его. Это нужно и мне, и тебе в равной степени. Я встретил тебя, чтобы ты меня простила, чтобы отработать совместную карму… и в конечном счёте освободиться. Вместе отработать.       - Простила… я? Вас? Да за что? – Ека зажмурилась, выдохнула. Очень горячая ладонь Рихарда легла на её прохладную руку, ласково сжала. Девочка растерялась от непотребного количества вопросов, готовых сорваться с языка, но не успела задать больше ни единого – звонил отец. Ека хорошо выучила его: не брать трубку смысла не имело.       Странный разговор в тот день продолжения не получил. Возможно, толстокожий Шнайдер что-то почувствовал, потому что принял решение вернуться не назавтра, а тем же днём. Ека обрадовалась ему: он больше не пугал, не был инопланетянином… Как тот, другой. Поэтому смс, стукнувшая в телефон после полуночи, почти не удивила её:       - Постарайся меня вспомнить. Р.