Каштаны цветут дважды

— Ваше высочество, — отвесив церемонный полупоклон, Нил внимательно взглянул на нее. Принцесса Эмма. Белое платье, локоны по плечам. Выглядит старше девушки в черной форме, и дело не в прожитом с тех пор годе. Он заметил, когда Эмма со смехом изобразила реверанс, что она даже двигается иначе: плавно, уверенно. Светлые глаза смотрят ясно. Уголки губ все еще опущены, но теперь это лишь их рисунок, а не горькая складка. — Обхохочешься, — шутливо подытожила Эмма, явно по-своему поняв его взгляд. — Ладно, рассказывай, где тебя носило? Дэвид тебя чуть в розыск не объявил. — Да так, — пожал он плечами. — Ну а у тебя что нового? — Три перемирия: с Западным королевством, с ограми и Тензенским герцогством. Военные советы. Два бала и турнир в промежутках, — добросовестно перечислила она. — Подожди, подожди, — рассмеялся он. — Что у тебя нового? — Не считая целого мира? — Кстати, и как он тебе? — Учитывая, что последние минуты в нашем мире я провела, гадая, реален он или нет, могу сказать, — Эмма окинула каминную залу критическим взглядом и не сдержала улыбки,— что он хотя бы настоящий. Этого для начала достаточно. Хотел бы он сказать то же самое. Странно. Он вырос в этом мире, но Зачарованный Лес все еще оставался ему чужим, более чужим, чем был мир без магии. Может быть, будь у него здесь место, куда ему хотелось вернуться, это изменилось бы.... — Общение с Шервудским вором определенно многому тебя научило, — заметил он, понаблюдав пару секунд за хозяйничающей у раскрытого стенного шкафа Реджиной. Реджина молниеносно обернулась, Нил пригнулся и примирительно развел руки. Реджина опустила раскрытую ладонь. — Это не воровство,— уронила Реджина. — У нас тут, знаешь ли, очередной локальный конфликт, и лишний артефакт не помешает. А Румпельштильцхен за три века их почти все к рукам прибрал. Что, у тебя есть возражения? — насмешливо поинтересовалась она. — Да мне это добро все равно ни к чему, — протянул Нил. Отвернувшись, Реджина вновь принялась изучать содержимое шкафа, вынимать флаконы и читать этикетки. Нил обвел глазами длинную мрачную комнату. Зря он сюда пришел. О Румпельштильцхене тут мало что напоминало. «Зато Голда», — мысленно усмехнулся Нил, — «тут легко представить». — Каким он был, когда тут жил? — Сумасшедшим, — отрезала, не оборачиваясь, Реджина и с грохотом выдвинула средний ящик. Поднявшись, Нил приблизился к ней и наугад коснулся одного из ящиков. Тот послушно подался. — Кровная магия, Реджина. Здесь все ею защищено. И даже я знаю, что ее нельзя обойти. Реджина мельком взглянула на него. — Ну и? Сентиментальную сцену, полагаю, можно опустить? — Вообще-то, последняя сентиментальная сцена на моей памяти состоялась лишь благодаря тебе. В Париже. — Он помедлил и тепло добавил:— Спасибо, Реджина. Реджина не ответила ни взглядом, ни движением. Помолчав, она вынула серебристый флакон, покачала в ладони. — После всего того, что он натворил, разыскивая тебя... — Реджина со стуком поставила флакон на место и подняла на Нила глаза. — Ради меня так никто не старался. Каким он был? — без переходов спросила она, вынимая следующий. — Любящий... Заботливый... — Нил запнулся, подбирая слова. Не сводящая со стекляшки сосредоточенного взгляда Реджина, казалось, потеряла интерес к тому, что он говорил. Он произнес достаточно тихо для того, чтобы она, если пожелает, смогла не расслышать его: — Я не думал об этом. Он просто был моим отцом. Пару секунд он думал, что Реджина и впрямь его не расслышала. Она не смотрела на него, но он видел, как дрогнули в улыбке — не злой, не горькой и даже не обиженной, — губы. Он провел в Темном замке еще несколько дней, но больше ее не встречал. *** — Этого для начала достаточно. В первые дни этого Эмме и впрямь было достаточно, только сказочный мир оказался далеко не сказкой. То тут, то там вспыхивали конфликты, нарушались границы, бабуля Лукас грозно перебирала спицами на военных советах. Да что там, даже мелкий герцог с замашками местного рейхсфюрера сыскался. Этот мир — не сказка. Впрочем, Эмма и не мечтала о сказке, не мечтала и о втором шансе, но вот его она, кажется, получила. Нил промолчал, и Эмма внимательно взглянула на него. А Нил? Насколько этот мир — его мир— реален для него? Видно, вопрос слишком ясно читался, потому что Нил рассеянно спросил: — А что с бравым капитаном? Киллиан. Еще одна неожиданность. Вот уж кто не должен был искать с ней встреч в Зачарованном Лесу, хватило с него и парижских. Вообще-то она ему даже «прости» за тот выстрел не сказала, Киллиан бы только шуточку отпустил. Может быть, эта легкость перевернутой страницы и тянула ее к нему сильнее всего. Пикировки, один-два поцелуя. Мэри-Маргарет обеспокоенно сжимает руку Дэвида, тот хмурится, явно замышляет мужской разговор с Крюком. Но в этом нет нужды. Эмма знает, как знает и Киллиан: в том, что их связало, нет ни глубины, ни желания, чтобы та появилась. Киллиан кладет на штурвал руку. Эмма видит, как он бережно поглаживает дерево. «Веселый Роджер» поднимает якорь. Эмма на пристани не ощущает ни грусти, ни облегчения. — Ушел в открытое море, — легко ответила она. — У нас с тех пор торговые корабли груз терять стали, но Дэвид верит, что Киллиан тут ни при чем, — Нил не отозвался на шутку, и Эмма спросила: — Ну а ты? Серьезно, Нил, где ты пропадал полгода? Он неопределенным кивком указал на распахнутое окно. — Меня тут три столетия не было. Навещал старые места. — Он помолчал. — Побывал в Темном замке. Темный замок. Эмма попыталась представить вереницу безлюдных зал, мрачное великолепие, но вместо этого видела сумрачный парижский кабинет. Она присела на край стола, спрятала руки в широких, свободно спадающих рукавах. — Знаешь... Голд. Мне его не хватает, — тихо сказала она. В том, как медленно обернулся Нил, не было удивления. Все верно. «Сегодня годовщина их возвращения», — вспомнила она. Поэтому Нил и здесь. — Вот как? — его голос стал чуть суше, но не настолько, чтобы ей захотелось вернуться к легкому перебрасыванию фразами. — Не думал, что ты захочешь вспоминать его. После того, что он сделал с твоей жизнью. Разлука с родителями. Чужой мир. Одиночество. Эмблема на рукаве. Длинные коридоры. Неумелые допросы. Первые результаты хорошо усвоенных уроков. Лампы без абажуров. Вложенный в ладонь и отобранный револьвер. Эмма шевельнулась, откинула рукава с запястий. — Я все понимаю. Наверное, без его вмешательства моя жизнь была бы гораздо счастливее, — она кивнула своим мыслям. — Даже наверняка. Но все сложилось так, а не иначе, и он часть этого. Поднявшись, она дождалась, когда Нил взглянет на нее. — Я тебе уже говорила: именно он не дал мне перешагнуть через край. — Сначала он тебя к нему подвел, — хмыкнул Нил, но Эмма чувствовала: настоящего желания отрицать ее слова у него не было. — Он меня удержал. И выпустил мою руку, только когда это было необходимо. Нил, не отвечая, но и не замыкаясь в своем молчании, смотрел прямо перед собой. Дэвид и Мэри-Маргарет огорчились бы, невесело усмехнулась Эмма, узнай они, как ей порой его не хватает. Странно. У нее есть право на их заботу, поддержку, тепло, но сколько еще понадобится времени, чтобы привыкнуть к этому? С Голдом все было наоборот. Прав не было. Была привычка. Эмма поднялась. — Знаешь, а он ведь мог не успеть покинуть Париж. Его бы обвинили в исчезновении сети, а в СС такое не прощают. Нил коротко, почти зло усмехнулся. — Да брось, — он вразвалку отошел к распахнутому окну, оперся обеими руками о подоконник. — Мой отец из любой воды сухим выберется, уж это точно. Эмма подождала, подошла и заглянула ему в лицо. — Ты тоже об этом думал, — тихо проговорила она. Нил энергично покачала головой. — У него были готовы паспорта, билеты. Я их видел. Поверь, — выпрямившись, он снисходительно улыбнулся, — оберштурмбаннфюрер Голд в мире без магии получит свое «долго и счастливо». «А Румпельштильцхен?» — спросила бы Эмма, вот только она до сих пор не уверена, что выговорит правильно сказочное имя. Кажется, Нил понял ее без слов. Произнес, уже без улыбки: — Я виделся с Белль... Кажется, она всерьез считает, что сможет отыскать способ вернуться. *** Карминно-красная роза ложится на серое надгробье. Годовщина их возвращения. И смерти Коры. — Здравствуй, мама. «Любовь — слабость, Реджина. Я предупреждала тебя». В течение этого года Реджине не раз казалось, что кое в чем Кора была права. Может быть, отсутствие сердца и впрямь лучше, чем поселившаяся в нем боль? Особенно если боль обрушивается тогда, когда уже почти веришь в счастливый конец. В мире без магии Злая Королева была призраком, черной тенью, не имеющей над Реджиной власти. Забыв за два года в том мире Злую Королеву, Реджина вспомнила себя. До их возвращения этого было достаточно. В мире без магии Робин встал между ней и Злой Королевой. В Зачарованном Лесу та встала между ними. — Она изменилась, стала другой. Реджина больше не злодейка. В Париже Робин произнес бы эти слова со спокойной силой. Здесь, в окружении шервудских разбойников, в его голосе она услышала ноты отчаяния. Ему ответили сразу несколько голосов, но Реджина расслышала один, малыша Джона: — Ты сможешь объяснить все это Роланду? Звонкий щебет и шелест листвы с каждой секундой углубляли молчание Робина. Тем вечером память о молчании Робина помогла Реджине найти нужные слова. Реджина обошлась без Злой Королевы. Робин вновь, как в Париже, рванулся бы ее спасать. Она не разняла скрещенных на груди рук, даже когда он сжал ее плечи. Выдержала его отчаянный взгляд, не сбивая сожалеющей улыбки. — Дело не в тебе, Робин, и не в моем прошлом. — Ты снова убегаешь, Реджина, — хрипло выговорил он. — Больше нет. Там я убегала, чтобы разорвать то, что нас связывало, но здесь, — она пожала плечами, не сбрасывая его рук, — это ни к чему. Я смотрю на тебя и ничего не чувствую. Мне еще во многом в своей жизни нужно разобраться, но, — она отпускающим движением наклонила голову, — ты больше не ее часть. Реджина восстанавливала замок — свой и Белоснежки. Вступила во временный альянс с Прекрасными (которые, похоже, склонны были считать союз вечным). Все это заполняло без остатка ее дни, а вечерами Реджина оставалась наедине с зеркалом, с выглядывающим из него фантомом — собранные над лбом волосы, растянутые в притворно сожалеющей усмешке кроваво-алые губы. «Как это глупо», — цедила королева. — «Что, думаешь, поступила благородно, уберегла бедняжку Робина? Что ты выиграла, Реджина?» «Ничего», — усмехалась Реджина. Впрочем, бедняжка Робин, для которого у нее так легко получилось найти убедительные слова, тоже в выигрыше не остался. «И поделом ему», — с улыбкой подхватывала королева. — «Но ты снова одинока. Ну же», — полз вкрадчивый шепот, — «брось все это, давай заживем по-старому. Это легко». Это легко, соглашалась Реджина, и шепот крепнул. Облечься в наряд Злой Королевы, позволить хмелю злобы вытеснить боль. Впустить тьму. Некоторые битвы выигрываешь уже тем, что просто вступаешь в бой. Где она натолкнулась на эту тошнотворную фразу? Прочла на гобелене в замке Прекрасных? Услышала от прыгучей совести Зачарованного Леса? Или эти слова обронил Голд? Шепот слабел, смолкал, черты королевы растворялись в отражении Реджины. «Что же», — устало улыбалась она, — «возможно, битву удастся выиграть, но к вот «долго и счастливо» это не приведет». Как не привело Голда с этой его Белль. Истинная любовь. Как похоже было! Так же, как у них с Робином. А конец один. И еще неизвестно, между кем пропасть глубже — между Белль и Голдом, или Реджиной и Робином. Реджина выдохнула с облегчением, когда Белль не смогла пересечь черту. Магия непредсказуема, неизвестно, какими еще сбоями мог обернуться шаг Белль, и тогда Париж окончательно стал бы ловушкой для них всех. Зря волновалась. Может, Белль недостаточно сильно хотела этого? Или дело в Голде? Или в этой истинной любви, которую так легко остановить магией, так несложно убить искусно подобранными фразами. В истинной любви, которая ни на что не способна. За спиной хрустнула ветка. Реджина обернулась и не сразу разглядела Робина: травяной камзол в сумерках сливался с зеленью перелеска. Пока она не взглянула ему в лицо, Реджина думала, что сможет справиться с его появлением, с ним. С собой. Увидев его глаза, поняла: он пришел не прощаться. И Реджина больше не сможет ничего с этим сделать. *** Строгая тишина сумрака, потревоженная ее появлением, сомкнулась за спиной. Нужно впустить сюда солнечные лучи. Белль взялась за штору, потянула; та не поддавалась, будто приколочена. Белль слабо дернула штору еще раз и, не выпуская из рук, уткнулась лицом в пыльный бархат. Это с ней уже происходило, там, в другом мире. У Белль на мгновение повело голову, так отчетливо вспомнилось ей краткое, прерванное объятиями, падение. Прямые солнечные лучи осветляли и оживляли темные глаза, смягчая черты. И ей даже показалось, что на его лице отразились растерянность и что-то вроде забавной и даже чуть трогательной неловкости. Все могло случиться иначе, и тогда они действительно встретились бы в сказке. — Я помню, что земли моего отца были окружены врагами. Может быть, если бы не это Проклятье, рано или поздно он позвал тебя, и мы познакомились. — Я бы потребовал тебя в обмен на помощь. — И я бы ушла с тобой. Навсегда. Белль выпустила штору, выпрямилась, с силой провела ладонями по щекам, стирая слезы. Она не двинулась с места, пока не почувствовала на губах улыбку. В этой безмолвной, тонущей в полумраке зале ей было бы нестерпимо одиноко, если бы Белль нечего было противопоставить уверенным словам Реджины: «В мир без магии попасть невозможно». Но это не так. Белль улыбнулась свободнее, легче. У нее — у них — есть истинная любовь, и любовь преодолевает все преграды. Белль пересекала черту. Вновь и вновь, раз за разом, во сне. Пересекала и, не заглядывая ему в глаза, тут же зарывалась лицом в мягкую, ворсистую, впитывающую слезы ткань. Иногда ей кажется, что во сне она боится взглянуть на него оттого, что и во сне помнит: магия все равно не даст ей остаться. Сон оборвется. Все закончится. А иногда ей кажется, что дело в другом. Белль боится, что, взглянув на него, поймет: он не так уж и рад ей... Утро отгоняло ночные кошмары и сомнения. Но это не единственный кошмар, который мучал Белль. Она снова и снова открывала глаза в Зачарованном Лесу. Вокруг суетились гномы, Дэвид размахивал руками, выкрикивая что-то, Реджина отдавала краткие распоряжения. Гулко, заглушая звуки, билось сердце, подкашивались ноги, расползался по венам холод. Прислонясь к дереву, чтобы не осесть на землю, она безостановочно качала головой, точно убеждая себя, что больнее уже не будет. Но с каждой секундой нарастало отчаяние. Она все еще видела его, помнила, и, если Реджина права, то воспоминания — все, что у нее осталось. Ломается жесткая насмешливая линия губ, в глазах Голда непроницаемость сменяется растерянностью. Белль легко читает в нем надежно и очень глубоко спрятанное сожаление. Он в замешательстве бросает на нее взгляд, полный уже знакомой ей смеси сухого вызова и затаенной просьбы понять. Глаза Румпельштильцхена кажутся еще темнее, столько в них годами копившейся боли. Он проводит рукой по ее щеке, и в этом прикосновении столько смешанной с безнадежностью нежности, что на ее глазах выступают слезы. Тогда, на лесной опушке, в первые часы Белль казалось, что она никогда не сможет вспомнить, как это — жить без него. Сейчас, год спустя, Белль знает, что не ошиблась. Но кроме воспоминаний, у нее есть надежда. Белль с трудом распахнула окно — повеяло едва уловимым, выплывающим не то из воспоминаний, но то из легких вечерних сумерек ароматом. Расцветали каштаны. *** Долгое молчание прервала Эмма: — И...Ты думаешь, способ существует? — Чудеса случаются. Кто знает. — Мы его еще увидим? — Кто знает.