Каштаны цветут дважды

Переступив на следующий день порог ординаторской, Белль ощутила разлитую в воздухе, спрятанную в торопливых шагах, вырисовывающуюся из ускользающих взглядов настороженность. Едва уловимый шепот «Офицер СС... в комнате 424» объяснил то, что и так было понятно, то, о чем предупреждали Нолан и Кэссиди, и к чему, казалось Белль, она была готова. Расследование, обыски, допросы, возможно, облава. Руки, когда она переодевалась в униформу, слегка дрожали, но не от страха, в этом Белль была уверена, а от возбуждения. Страха почему-то не было; напротив, все казалось странной игрой, где все притворялись, что ничего не боятся, в то время как ничего ужасного еще не произошло. — Мисс Френч,— Клотильда, нахмурившись, заглянула за ширму. — В комнату 424, вас ждут. Дрожь унялась за миг до того, как Белль переступила порог. *** — Сработано превосходно, — Нолан откинулся от карты парижских окраин. — Если Джонс сможет пробиться через кольцо на двадцатом километре, то вся эта скворечня взлетит в воздух в лучших традициях Лероя. Что с пропусками? Нил пожал плечами. — Старика дома не оказалось. Вечно этого Марко где-то носит. Руки золотые, если надо, наклейку от шпрот в аусвайс превратит, но в голове ветер свищет. Два часа прождал, будь он неладен. А заявится, как всегда, с видом, будто не в курсе, что на свете существует такое изобретение как часы и календарь. Нолан, серьезно, ты никого понормальнее не нашел?! — Вроде Арчибальда? — негромко уточнил Нолан, в упор глядя на мгновенно помрачневшего Нила. — Думаю, Реджина предпочла бы полусумасшедшего Марко очень вежливому, всегда пунктуальному и без колебаний выдавшему ее СС Хопперу. Нил, дернувшись, вскочил, отошел к окну. — Реджина считает, что мы знали? — сдавленно спросил он, не оборачиваясь. — Как думаешь, что ей об этом расскажут? — с сухой горечью отозвался Нолан. Через несколько пропитанных вязким молчанием минут в дверном замке завозился ключ, раздался щелчок, и порог перешагнула Белль. Усталым движением она прикрыла дверь, провернула в скважине ключ и обернулась к ним. *** Эмма нетерпеливым жестом откинула пышные белокурые волосы, потерла шею. Встала, прошлась по комнате и, вернувшись к заваленному бумагами, папками и фотографиями письменному столу, оперлась о столешницу руками. Вглядываясь в длинный список имен, медленно, торжествующе улыбнулась. Эмма со школы любила делать все не просто отлично, а лучше всех, и сегодняшний рапорт об агентурной сети «Сторибрук», несомненно, делал ей честь. Недели терпеливого, сосредоточенного труда, бессонные ночи, бесчисленные шифровальные данные, и вот, ей есть что предъявить оберштурмбаннфюреру. К понедельнику ее первое самостоятельно раскрытое дело ляжет ему на стол, и… Эмма едва не вздрогнула, когда за спиной внезапно раздались мягкие шаги. Впрочем, пора бы привыкнуть, мысленно проворчала она: Голд, как по волшебству, всегда появляется тогда, когда о нем думаешь. И почти всегда неурочно. Эмма неспешно, выгадывая время на то, чтобы унять разочарование, обернулась: — Я полагала, вы еще в Оснабрюке. Голд иронично поднял брови, оценивая и опущенное приветствие, и нескрываемо вызывающий тон ученицы. Неторопливо, прихрамывающей походкой, приблизился. — А я полагаю, у тебя есть новые сведения? — с характерной напевной интонацией протянул он и, прежде чем Эмма успела ответить, взял список имен. — Сеть «Сторибрук» перебазировалась на юг Парижа, — мысленно пожав плечами и проглотив самолюбие, отрапортовала Эмма. — Раскрыты кодовые имена. Голд выразительно хмыкнул, дочитав список. — Показания Королевы? — бросил он вопрос, окидывая взглядом кипу бумаг. — К интенсивным допросам еще не приступали. — Чарминг? — Ушел, предположительно, не один. Из госпиталя на Рю Тьерро след потерян. Я провела розыск, и... Эмму прервал почти беззвучный смех. Вспыхнув, она взглянула на Голда. Казалось, он разглядывает ее с безмятежно-наслаждающимся видом. — Офицер Сопротивления покидает госпиталь. Да у нас прямо-таки военная романтика, уверен, без хорошенькой медсестры с идеалами не обошлось. — Допросы ничего не дали, — пожала плечами Эмма. — Конечно, — снисходительно уронил Голд, опускаясь на стул. — Но дадут, — он соединил кончики пальцев и, задумчиво постукивая подушечками друг о друга, пристально взглянул на Эмму. Ее на миг пробрала неприятная дрожь под неподвижным, похолодевшим, потемневшим взглядом, — непременно дадут. *** Реджина сидела у стены, притянув колени к подбородку и охватив их руками. Не поднимаясь, едва шевелясь, с тех пор, как попала сюда. Тюрьма захвачена немцами, Париж захвачен немцами, а сегодня — спасибо, Сверчок, — захвачена и она, Реджина. Губы кривились в беззвучном смехе. Ей было холодно, холод поднимался изнутри, крался к сердцу, и ей казалось, что оно едва бьется. Реджина понимала: это состояние шока, с ним нужно бороться, нужно подняться, пройтись. Но она не шевелилась. Реджина пыталась понять, за что с ней так поступили те, кому она доверила свою жизнь. *** Свернувшаяся клубочком на подоконнике Белль, стараясь не задеть горшочек с розовой циннией, молча отодвинулась в сторону, освобождая место для Нила. — Тебя что-то тревожит? — по его губам скользнула озорная улыбка. — Я имею в виду, помимо того, что у тебя в квартире обосновались два изрядно насоливших Третьему Рейху типа. Она заставила себя улыбнуться в ответ. — Нет, я... — Белль порывисто вскинула на него глаза. — Нил, я все думаю о ней. Эта девушка, которая вела допрос, она... она младше меня. И она не немка, у нее нет акцента. Нил... как она может? Как, как такое возможно? Нил отвел взгляд, но не раньше, чем Белль успела заметить, как в карих глазах погасли искорки смеха. — На этот вопрос тебе никто не сможет ответить, Белль, — холодно проговорил он. — И не пытайся. Нил поднялся, точно пытаясь поставить этим движением точку, словно хотел что-то добавить и боялся, что сделает это. — Таких людей нельзя понять, — сухо обронил он и плотно сжал губы. — Дочь Нолана, — едва слышно проговорила Белль. — Она с ними? Нил кивнул. — Лучше не говори об этой девушке при нем, — показал он кивком головы на соседнюю комнату. Белль не ответила, но они оба знали, что следующим вопросом, который она так и не произнесла, стало бы: «А о ком мне молчать с тобой?»