Каштаны цветут дважды

Эмма потянулась, встряхнулась. Перед ней лежал список: имена, фамилии, адреса. Она задумчиво побарабанила пальцами по коленке, прикидывая, когда стоит отправиться с донесением к Голду: до операции по захвату или после? Эмма тоскливо взглянула на опустевший стакан. Немного мутило, хотелось еще кофе. Она не была уверена, от чего ей нехорошо — от бессонной ночи или утренней котлеты. А еще не отпускало какое-то мерзкое, неприятное, холодящее желудок чувство. Методы физического воздействия на Реджину были просто… шумными и неприятными. Психологическая обработка оказалась куда более действенной, но Эмму до сих пор пробирал холодок, когда она вспоминала о безжизненных черных глазах арестованной. У Эммы было плохо развито воображение, но здесь не пришлось особо стараться, чтобы представить, что должна чувствовать женщина, которую предали самые близкие люди. А ей, Эмме, и представлять не нужно, вдруг мелькнуло у нее в мыслях. Резко передернув плечами, она поднялась навстречу входящей с кипой бумаг Мэри Маргарет. *** Белль озадаченно огляделась. Когда раздался звонок, Голд попросту выставил ее в соседнюю комнату, кинув ироничное: «Если тебе нечем заняться, будь добра, протри пыль». Но, сморщив нос, признала она, убраться тут и правда не мешало бы. Комната представляла собой что-то наподобие склада, тут и там громоздились коробки, валялись кипы бумаг. Что же, пусть наймет себе служанку. Белль старалась спрятаться за этими полушутливыми, полусердитыми мыслями, но на самом деле ее вдруг охватило такое ощущение, словно она раздваивается. Настоящая Белль хорошо представляла, чем рано или поздно закончатся все эти разговоры. Допросом. Камерой в гестапо. Настоящей Белль было страшно. Но исподтишка, из-под ее руки, застенчиво выглядывала другая Белль — эта Белль услышала в голосе говорившего о французских детях Голда неподдельную боль. Эта Белль лукаво и чуть застенчиво улыбнулась, вспоминая промелькнувшее на его лице, когда он поймал ее, выражение растерянности. Этой Белль казалось нестрашным увидеть его снова. Пока настоящая Белль не одернула ее, сурово напомнив, кто он. Что делает. Что сделает с ней. «Кто он». «Что делает». Белль похолодевшими губами повторяла эти две фразы. В третью почему-то не верилось. И было безотчетно, беззаботно, безрассудно тепло на сердце, словно Белль все еще согревали проникшие в окно, когда упала тяжелая портьера, лучи. *** Киллиан осторожно поддел язычок замка, провернул и бесшумно приоткрыл дверь. Прикрыв ее за собой, огляделся: вот оно, логово Голда. Темный коридор прорезал луч, выбивающийся из-под широкой двери. Стояла тишина. Голова кружилась от опьяняющей уверенности: на этот раз Голду не уйти. Киллиан устал от тщательно продуманных и неизменно подводивших его планов мести. На этот раз он отдался на волю случая, не то пытаясь подкупить фортуну доверчивостью, не то полагаясь на так крупно подведшее его однажды везение. И, похоже, сегодня безрассудство оказалось вознагражденным. Притаившись за выступом стены, Киллиан сомкнул пальцы на рукоятке револьвера. Ждать пришлось не более получаса. Раздался легкий перестук, дверь распахнулась, заливая прихожую электрическим светом, и на пороге появился Голд. Киллиан вжался в стену, стиснув зубы. Погруженный в задумчивость Голд прошел мимо. Прыжок — удар — взвести курок. Упавший эсэсовец не успел и дернуться, как Киллиан направил на него дуло револьвера. — Я обещал, что мы еще встретимся, — задыхаясь, проговорил он. *** Неровный, но не испуганный перестук сердца, плящущие в воздухе пылинки, попытки разобраться, понять. Белль знала, что Голд - чудовище. Но ведь чудовища ни о чем не жалеют, и отчаяние им неведомо, отчаяние, которое так ясно прочла она на его лице возле озера. Не все чудовища желают, чтобы их расколдовали. А все чудовища замыкаются в своем одиночестве и отрицают, что полны сожалений? Белль оглядывала погружающуюся в сумерки комнату, задумчиво наматывала на палец прядь волос; цеплялась за такой понятный, абсолютно логичный и упорно размываемый чем-то неведомым страх. Из прихожей донеслись голоса. *** — Нет, нет, — светлые глаза Ингрид излучали уверенность и спокойствие. — Здесь ни тебе, ни Дэвиду опасность не грозит. Уйдете утром, а сейчас, — красиво очерченные губы мягко улыбнулись, — вы попробуете настоящий чай по-шведски. Вскоре в комнате, озаренной розовым отсветом, пыхтел чайник, позвякивала посуда, плыл терпкий чайный аромат; расслабленно посвистывал Гастон, безмятежно хозяйничала у стола Ингрид, время от времени бросая на беспокойно меряющего шагами комнату Нолана шутливо-укоризненные взгляды. *** — Долго же тебе пришлось ждать, — сдавленным от боли, но невозмутимым голосом проговорил Голд, пытаясь подняться. — Не двигаться! — Киллиан жестом указал на взведенный курок. Когда Голд замер, он продолжил: — Помнишь, что я обещал тебе? Когда ты украл у меня Милу? — Кто у кого украл, — процедил Голд. — А ты на что рассчитывал? — хрипло рассмеялся он — перед глазами расплывалось марево. — После твоего доблестного подвига? О, да, она все мне рассказала. — Надо было прикончить тебя раньше, — с плохо сдерживаемой яростью тихо произнес Голд. — Намного раньше. — Не смог, — он скривил губы в усмешке. — Как неосмотрительно, а ты ведь такой осторожный. Особенно на войнах. — Зато ты такой храбрец, — усмехнулся Голд. — Особенно когда уверен в своей безопасности. С нашей первой встречи ничего не изменилось. Киллиан медленно, стараясь запомнить это мгновение, чтобы потом унимать им многолетнюю боль, взвел курок. — Значит, пора поставить точку, - прошептал он. Голд в непроизвольном, оборонительном жесте вскинул правую руку, но Киллиан не успел нажать на спусковой крючок. *** Джонс тяжело осел на пол, завалился на бок, выронил пистолет, который он мгновенно перехватил. После этого Голд поднял глаза на смертельно бледную Белль, сжимающую обеими руками тяжелую вазу.