Каштаны цветут дважды

Чертыхнувшись, Лерой сдвинул кепку на затылок, стер рукавом пот со лба, глотнул из стоящего под рукой стакана ледяной воды. Работа не ладилась. Динамит и взвинченные нервы — скверная комбинация. Лерой прислушался: на заброшенный склад по старой памяти частенько наведывались мыши и крысы, он уже привык к едва различимому шороху лапок по бетонному полу, писку и звукам возни. Но сейчас ничего подозрительного не услышал. Пальцы слегка дрожали, трудно было сосредоточиться на капсюлях. Второй день не было вестей от Джонса, и уже пятнадцать часов на связь не выходили ни руководящий операцией Нолан, ни подручный Лероя Гастон. Лерой грузно поднялся, прихватил лежащий на соседнем столе револьвер и отправился в обход. *** Задержавшись на пороге ярко, по-утреннему освещенной комнаты, Белль растерянно моргнула. Остановила взгляд на тарелке круассанов. Посмотрела на негромко рассмеявшегося Голда. — Ты вошла с таким видом, — пояснил он, — словно собралась Марсельезу запеть. Белль машинально приняла протянутую ей чашку кофе. Белль сама не знала, очнувшись от глубокого, без сновидений сна, чего она ждала этим утром от Голда и от себя. Вчерашний клубок противоречивых чувств, событий и слов был настолько чудовищно запутан, что у Белль начало покалывать в висках от одной попытки прикоснуться к этому хитросплетенью. Входя в гостиную, она была уверена, что хоть за одну ниточку смелого вызова ей удастся ухватиться, но первые же слова Голда все смешали, сбили и спутали. «Как ему это удается?» — с нетерпеливым всплеском досады подумала она, делая глоток. Удается так легко заставить ее почувствовать себя непринужденно. Вторым, более важным вопросом было, конечно, «зачем?», но Белль как-то все не удавалось до этого вопроса добраться. В глазах сидящего напротив Голда не отражалось ничего, кроме насмешливости. Казалось, он без усилий забыл, на чем они расстались вчера. Белль пожала плечами, отставляя чашку. — Марсельеза звучит в этом городе, не переставая, — сухо ответила она. — Вы все просто делаете вид, что не слышите ее. Голд укоризненно покачал головой, отмахиваясь от слов и тона Белль. — Пафос плохо сочетается с утренними часами, дорогуша. В его поддразнивающем тоне было что-то такое раздражающее, что Белль до смерти захотелось запустить ему в голову кофейником, но в то же время настолько заразительное, что она едва не улыбнулась в ответ. Это нелепо. Круассаны, шутки и блики утреннего солнца на скатерти; легкость, непринужденность. Что это все для него? Игра с жертвой, изощренный садизм? Что-то мешало Белль утвердительно ответить на последний вопрос. *** Реджина нетерпеливо ожидала вопросы, на которые она сможет дать хоть какой-нибудь ответ, после чего ее уведут отсюда, и можно будет вернуться к безмолвию камеры, спрятать лицо в сгибе локтя, провалиться в желанную темноту. Но вопросы ей почему-то не задавали. И не было ни светловолосой девушки с жестоким прищуром... Свон, кажется… ни постоянно ухмылявшегося подручного Свон, того, с круглым лицом и бакенбардами. Занявший их место эсэсовец что-то говорил. Реджина сумела наконец сосредоточиться на его словах. — …поверьте, сотрудничество ваше оказалось бесценным, но от вас потребуется еще кое-что. Реджина, стряхнув оцепенение, вяло кивнула. — Отлично. Что вы знаете о человеке по прозвищу Шахтер? — Ничего, — выдавила она. Потянулась тишина, и Реджина равнодушно добавила: — Он работал с взрывчатыми веществами. Я его никогда не встречала. И все, что знаю, я уже сообщила вашей сотруднице. Повисла пауза, Реджина чувствовала на себе пытливый взгляд, но не шевелилась и не поднимала глаз. Послышался шорох отодвигаемой папки. — Как я уже сказал, ваша информация спасла вам жизнь. Через несколько дней вас отпустят, и вы сможете продолжить ее с вашим…— эсэсовец хмыкнул, — возлюбленным. Реджина шевельнулась, чувствуя, как по вязкой трясине, в которой она утопала, разошлись слабые круги. — Он погиб, — тускло проговорила она. — В ваших застенках. Эсэсовец засмеялся. — О, нет-нет, — с фальшивой укоризной протянул он, — Робера Гудо арестовали, но потом отпустили, так как выяснилось, что он не участвовал в ваших операциях. Дрогнув, поддалась и рассыпалась в прах придавившая сердце каменная глыба отчаяния. Сердце застучало, забилось бешеным, отдающимся в кончиках пальцев ударами, разливая по всему телу обжигающее тепло, прогоняя мертвенное оцепенение. И вдруг сердцебиение оборвалось. Реджина медленно подняла глаза. В залитом ярким светом кабинете ежесекундно становилось темнее. Мрак, вырываясь из нее, поглощал все вокруг, затапливал стены, лизал потолок, черными вихревыми полосами возвращался в ее сердце. Реджина перегнулась и положила руки на стол. — Меня заставили поверить, что Робер погиб при аресте. Что его выдали мои друзья. И застрелили. Эсэсовец подчеркнуто широким жестом развел руками. — Разве вы не счастливы убедиться в обратном? Что-то лопнуло, и однообразный рев поглотил все звуки, кроме насмешливого мягкого голоса. Реджина метнулась через стол, вслепую замахнулась и вскрикнула, когда жгучая боль пронзила заломленную за спину правую руку. — Это ваша идея. Та маленькая дрянь… не додумалась бы до такого. Вы… — она яростно извернулась и на миг смогла взглянуть в лицо сдавившего ее плечо и руку эсэсовца. — Вы сделали из меня чудовище, — исступленно прошептала Реджина. И обмякла, услышав хладнокровное: — О нет, душа моя, не чудовище, — эсэсовец широко улыбнулся ей в лицо. — Всего лишь предательницу. Реджина не сопротивлялась, когда ее уводили.