Каштаны цветут дважды

Несмотря на всю браваду прошлого вечера, а может, именно из-за нее, она плохо спала, один вполне предсказуемый кошмар сменялся другим. Белль, убегая по бесконечным извилистым улочкам незнакомого городка, слышала за спиной утробный звериный рык великана. Почти теряя сознание от ужаса, она ворвалась в свою квартиру, захлопнула за собой дверь, и вдруг заметила, что попала в огромную залу с резным дубовым потолком, увешанными гобеленами стенами и чем-то вроде трона посередине. Дверь затряслась, выгибаясь под ударами, и звериный вой сменился лающей немецкой речью. Белль искала выход из залы, но его не было; Белль в западне. Единственное окно закрывала плотная портьера, и она судорожно вцепилась в тяжелую ткань. И Белль упала, но никто ее не подхватил. И казалось, что ничто не прервет ее падения. Никто. Белль просыпалась, меняла позу, сворачивалась клубочком, смотрела в темноту, стараясь не поддаваться сну, но вскоре вновь погружалась в забытье. Поднялась она с головной болью. Вяло потянулась за блузкой и наткнулась на сумку. Белль несколько минут растерянно смотрела на свои вещи. Все встало на места, послушно, неумолимо, словно кусочки головоломки. Как она сразу не поняла? Ее квартира под наблюдением, под надзором, вот и ответ на настойчивый вопрос «Зачем она здесь?» Она вскинулась с кушетки, метнулась к двери. Первым порывом выбраться из этой ловушки, которая превращает ее, Белль, в безвольную пособницу СС. Обойдя, почти обежав квартиру, Белль поняла, что она одна. Остановившись у окна, она постаралась взять себя в руки, унять пробирающую все тело дрожь, утишить смешанный с бессильным гневом страх. На самом деле Белль понимала, что ни Дэвид, ни Нил, скорее всего, не придут, опасаясь подставить ее под удар. Но ощущение беспомощности, осознание, что ее вот так просто использовали, чтобы причинить вред тем, кто ей доверился, сдавило сердце яростным возмущением. Бесправие, бессилие, унижение сплелись тугим комком и обожгли глаза. Она тяжело дышала, изо всех сил стискивая прохладные края подоконника, слепо глядя на залитый майским солнцем скверик напротив. Если бы шел дождь или были сумерки, Белль стало легче, но легкий ветерок, серебристые блики Сены вдали, густая россыпь примул в сквере, — все это дышало свободой, привольем, и главное — все было понятно и просто. И она чувствовала, что не хуже окружающих стен ее давит собственная растерянность, какая-то странная, пугающая неспособность целиком, без остатка, отдаться чувству ненависти и злобы. И еще Белль вдруг поняла, что по щекам бегут слезы, но не горячие слезы гнева, а тихие, незаметные слезы усталой, недоуменной горечи. А потом какой-то странной, смешной обиды. К вечеру она точно знала, чего хочет. *** Эмма крутила в пальцах карандаш, бессмысленно глядя на темно-фиолетовое острие. Изо всех сил пытаясь не вспоминать, с кем в последний раз беседовала в кабинете, она тем не менее думала только об этом. Накануне, назвав ее по имени, Дэвид Нолан замолчал. Даже когда за Голдом закрылась дверь. Эмма задавала обычные вопросы, произносила стереотипные фразы, и все время знала, что на самом деле в этом кабинете звучит один-единственный вопрос. И задает его не она. Отшвырнув карандаш, Эмма подняла глаза на Джонса. Верхняя губа разбита, на запястьях вспухшие полосы, поза далеко не расслабленно уверенная, как накануне; похоже, это его второй допрос сегодня, отметила она. — Значит, больше ничего о Дэвиде Нолане рассказать ты не желаешь? — холодно подытожила Эмма. *** Блондиночка сегодня выглядела так, словно у нее зубная боль разыгралась. Зла, как черт, красива, как фурия. Вертит в пальцах карандаш так, словно вот-вот эту несчастную писчую принадлежность ему в глаз вонзит. Что же, придет время, Голд ее и не такому обучит. Стараясь не слишком широко улыбаться саднящими губами, Киллиан отозвался: — Поверь, милая, я не со зла. Вам уже и так больше моего известно, — равнодушно пожал он плечами. Мадемуазель Свон отшвырнула карандаш, помассировала ладонью висок. Поднялась, обошла стол и остановилась перед ним, уперев руки в бока. — Пожалуй, — с натянутой задумчивостью проговорила она, — ты прав. Мне и правда известно. Она замолчала, и Киллиану бросилась в глаза ее бледность, круги под глазами, обкусанные, запекшиеся губы. — Рассказать тебе о нем кое-что? — срывающимся голосом спросила Свон. — Он мой отец, — и откинувшись назад, блондиночка хлопнула ладонью по столу. В глазах у нее плясало лихорадочное веселье, а губы скривились. Ему на мгновение показалось, что она сейчас рассмеется. Или расплачется. Или ударит его. Свон что-то ждала от него. Киллиан вдруг расслышал, как тяжело, надрывно она дышит. — Почему ты с этими людьми? — невольно спросил он. Свон коротко рассмеялась. — Я не с ними. Я одна из них. — Ты не такая, — убежденно качнул он головой. — Нет? — Свон вдруг вся подобралась, словно ощетинилась. Зеленые глаза смотрели остро, зло. — Почему? Потому что кровь Нолана — это сверхиммунитет от зла?! — Нет, — медленно сказал Киллиан, — просто ты не такая, как они. Не можешь ты быть подручной у этого ублюдка. Лицо Свон застыло. Наклонившись к нему, она язвительно улыбнулась. — Могу. И у меня это — ласково, вкрадчиво сказала Свон, и Киллиан различил в ее голосе скопированные, угрожающие нотки Голда, — неплохо получается. Через минуту он с трудом восстановил дыхание после удара в солнечное сплетение. *** — Я знаю, почему я здесь, а не в камере, — проговорила она, едва Голд появился на пороге и обернулась. — Чтобы я стала приманкой. По лицу Голда скользнуло удивление, и Белль уколола досада: он ее за идиотку считает? Кинув на стол объемистый портфель, Голд пожал плечами. — Я не запрещаю тебе строить умозаключения. Сейчас Голд был другим, не таким, как вчера. Белль внезапно почувствовала облегчение, словно она потерялась в загадочном лабиринте, а ей внезапно указали выход. Нескрываемая, но и не подчеркнутая, равнодушная жестокость в его глазах и голосе что-то в ней освободила, положила конец долгому, странному, пугающему, манящему сну. Белль свободно вздохнула всей грудью. — Ты уже кого-то арестовал? — холодно спросила она у снявшего телефонную трубку Голда. Он обернулся, коротко взглянул на нее, рука застыла над диском. — Нет. — Столько напрасных хлопот, — нервный смешок сорвался с губ Белль. — А почему просто не узнать все от меня? Или это — нецелесообразно?! Трубка бесшумно опустилась на рычаг. — Белль, что тебе нужно? — холодно спросил Голд. Она с силой сжала пальцами кисточки пояса. — Я хочу, чтобы меня арестовали и препроводили для официального допроса в… — Нет,— кинул Голд, вновь отворачиваясь к телефону. — Я даже на арест с соблюдением всех формальностей права не имею? — с горьким смехом вырвалось у Белль. — И что будет со мной дальше? Он продолжал сосредоточенно набирать номер. — Ничего такого, на что ты могла бы хоть как-то повлиять,— бросил он через плечо. Белль в два шага пересекла разделяющее их расстояние, вырвала трубку у него из руки, опустила на рычаг и взглянула ему в глаза. — Нет. Никто не решает мою судьбу, кроме меня! Голд проводил выхваченную у него трубку долгим взглядом. — Решение предполагает выбор. У тебя его нет, — с окрашенным холодной издевкой спокойствием ответил он. — Выбор есть всегда, — глядя ему в глаза, отчеканила Белль. Голд негромко рассмеялся, и Белль с холодеющим сердцем поняла, что просто-напросто забавляет его, но на этот раз это было унижающее, злобное, мрачное веселье. — Всегда? — покачал он головой. — Скажи это своим друзьям, которым я оставил один выбор — в какой угол забиться. Что-то было в его последних словах, какая-то острая ненависть, но и уже знакомая, меняющая его и, к страху Белль, меняющая ее саму, горечь. Несколько секунд длилась тишина. — Я говорила о другом, — негромко произнесла она. — Каждый может принять решение остаться человеком. Голд усмехнулся, с его лица вновь исчезли все эмоции, кроме вежливо-скучающего равнодушия. — Если ты об этом — разумеется. — Тогда почему ты сделал другой? — на мгновение для нее стало важнее всего попытаться понять. Просто понять. — Что такого с тобой случилось? Брови Голда поползли вверх, уголки губ насмешливо изогнулись, он в недоуменном жесте развел руками. — Прости, душа моя, но предоставить тебе трагичную историю я не смогу. Белль покачала головой. — Я училась в старших классах с одним мальчиком, — тихо сказала она. — Гастон — тщеславный, самовлюбленный хвастун, я едва его выносила. А недавно я узнала, что он… — Белль осеклась. — Вступил в доблестные ряды сопротивления, — невозмутимо закончил за нее Голд. Она выдохнула и, не давая ни ему, ни себе времени остановиться на опасной теме, продолжила: — Война изменила его, он стал другим. Он стал героем. Но ведь бывает и наоборот. Белль ждала с неистово бьющимся сердцем. Голд медленно покачал головой. Ей почудилось, что таким замкнутым и одновременно открытым она его еще не видела. — Обстоятельства не меняют людей, Белль, — с жесткой, жестокой снисходительностью уронил он. — Только проявляют, выводят на свет их сущность. Больше ничего. — Тогда откуда ты знаешь, что это такое, когда нет выбора? — вскинув голову, звонко, твердо спросила Белль. — Если ты никогда его не делал? Она еще несколько минут смотрела, как Голд снимает трубку, набирает номер, не обращая внимания ни на ее присутствие, ни на ее вопрос.