Каштаны цветут дважды

Мэри-Маргарет, полускрытая за охапкой бумаг, перешагнула порог и, пискнув «Добрый вечер», с испугом уставилась на Эмму. Эмма перевела взгляд на свои руки и только сейчас заметила в левой револьвер — похоже, она прихватила его со стула, отправившись открывать дверь. Наверное, вид у нее довольно грозный, подумалось ей; Мэри Маргарет не сводила с Эммы испуганного взгляда. Так смотрела, точно Эмме кровавого фартука не хватало. Впрочем, — резко, жестко одернула себя Эмма, — на допросе Лэко фартук как раз не помешал бы. Секретарша что-то тихо спросила, и Эмме понадобилась пара секунд, чтобы понять, что вопрос был чем-то вроде: «Все в порядке?» — Лучше не бывает, — Эмма почувствовала, как холодная уверенная улыбка растягивает губы. Ну вот, кажется, теперь Мэри-Маргарет испугалась всерьез. *** Эмма все не возвращалась. Дэвид Нолан выглядел, пожалуй, еще хуже Эммы: та просто казалась потерянной, а он был похож на человека, который, проснувшись, понял, что кошмар продолжается. — Что-то случилось? — вдруг прекратив раскладывать стопками принесенные бумаги, обернулась к нему Мэри-Маргарет и извиняющимся тоном добавила: — Эмма выглядит расстроенной, да и вы тоже. Дэвид не ответил. Он так долго молчал, что Мэри-Маргарет вздрогнула, когда он наконец заговорил: — Вам случалось признаться себе, что вы бессильны что-то исправить? Бумаги рассыпались по столу. Листок упал на пол. Так легко наклониться, поднять бумажку, а потом, выпрямившись, сделать вид, что забыла вопрос. Если ответить, ничего легкого не будет. Если промолчать… Но она уже знала, что не промолчит. — Однажды, — тихо сказала она. — Чем это было? — Я… причинила зло одному человеку. Мэри-Маргарет убрала руки со стола, заставила себя шагнуть в середину комнаты, но Дэвид больше ничего не спросил. — Я причинил зло своей дочери. На полу так и остался лежать листок бумаги. А Дэвид продолжал, не глядя на нее и стараясь усмехнуться: — Ирония, да? Я провел половину жизни, сражаясь с фашизмом, а моя дочь избрала себе в образец для подражания эсэсовца. Стало легче дышать, когда он заговорил об Эмме, стало легче думать. — Вы думаете, для Эммы все так просто? — тихо спросила Мэри-Маргарет. — Вы не приглядывались к ней? Она боится, — еще мягче продолжила Мэри-Маргарет. — Боится поверить вам и боится взглянуть на себя вашими глазами. Тогда ей придется слишком многое возненавидеть в себе. И... и еще: понять, что она заслуживает прощения. — А я? Я его заслуживаю? — вдруг тихо, так тихо, что она едва расслышала его слова, спросил Дэвид. Мэри-Маргарет замерла. Глухо, гулко стучало сердце. — Не мне… — с трудом начала она, и вдруг заметила, что он смотрит ей в глаза. Остановилась, попыталась отвести взгляд и не смогла. Видела, как дрогнули его губы, как пониманием, сочувствием и теплом наполнился взгляд. Она не помнила, кто к кому потянулся первым. Но первой заметила замершую в дверном проеме Эмму. *** — Да успокойся ты уже! — не выдержал Грэм, когда Робин, в очередной раз вскочив, принялся метаться от отбрасывающего гигантскую тень дуба к валуну. Зря заговорил: рука сорвалась, лезвие вошло в ладонь, и Грэм, чертыхнувшись, промокнул порез полой куртки. — Я вторую неделю не могу выйти ни с кем на связь, потом появляешься ты, сообщаешь, что у тебя есть контакт, ничего толком не объясняешь, тащишь меня спозаранок чуть ли не в… — Робин окинул неприязненным взглядом дубовый перелесок, — Шервудский лес и предлагаешь заняться чем, вырезыванием свистулек?! Грэм подавил готовый сорваться с губ преувеличенно шумный вздох. Он украдкой взглянул на Робина: в ярком утреннем солнце отчетливо видны темные круги под глазами, и взгляд какой-то неопределенный, отчаянная решимость переплетается с не менее отчаянной растерянностью. Руки слегка дрожат — скверный знак. Робин вымотан бездействием, и добром это не кончится. Размышления Грэма прервал раздавшийся неподалеку замысловатый свист. Прислушавшись, он поднялся и, заложив пальцы в рот, ответил не менее причудливой трелью. Когда на поляну шагнула фигура в черной униформе, Грэм с готовностью пояснил схватившемуся за импровизационную портупею Робину: — Кит Ноттинг — анвертер СС и наш связной. *** — Остановить Хельмута? — Кора рассмеялась, надеясь скрыть за продолжительным смехом нарастающую тревогу. — Как ты себе это представляешь? — Тебе виднее, дорогуша, — равнодушно отозвался Румпельштильцхен. — Ты умна, придумай что-нибудь. — И чем ты пока будешь заниматься? — Кора вопросительно выгнула бровь. Румпельштильцхен бросил на нее скучающий взгляд, точно она была не более чем нерадивая ученица, отказывающаяся выполнить домашнее задание. — Поиском магии. Ты не хуже меня знаешь, как это важно. — Да, и еще я знаю, что ты можешь вытащить Реджину раньше, чем найдешь магию. У тебя для этого достаточно власти. Губы Румпельштильцхена растянулись в широкой, безжалостной усмешке. — С какой стати мне так рисковать? Она бы много отдала сейчас за возможность улыбнуться так же холодно, спокойно и жестоко, как он. Кора на мгновение прижала руку к груди. Сердце бьется. С точки зрения анатомии, оно на месте, и Кора готова поклясться, что Проклятье не только выбросило ее в этот странный мир, наделило новой личностью, но и вернуло ей сердце. Кора отняла руку от груди. Это иллюзия, повторила она про себя. Ее сердце осталось в Стране Чудес, но на мгновение ей стало страшно при мысли о том, до какой степени возрос бы страх за дочь, обладай Кора сердцем. Внезапно она взглянула в глаза Румпельштильцхену. Он сердце не вырвал. Она почувствовала, как ее губ коснулась та самая, желанная, жестокая улыбка, но все же смешанная с грустью. Следя за тем, как равнодушный интерес во взгляде Румпеля сменяется настороженностью, Кора подошла к нему поближе, протянула руку и коснулась его щеки. — Знаешь, — тихо проговорила она, — я не сказала тебе этого тогда. Но ты — единственный, кого я по-настоящему любила. Он не шевельнулся. Кора медленно опустила руку. — Не тяни, Кора, — сухо посоветовал Румпельштильцхен. — К чему все это? Она физически ощущала, как струится, разливается по венам возвращающееся самообладание. — Хочу сделать тебе подарок, — она, прищурившись, сделала шаг назад. — Тогда, много лет назад, я выполнила свою часть сделки. — Уже видя, как меняется лицо Румпеля, Кора тихо добавила: — Реджина — твоя дочь. Не Генри. Твоя.