Каштаны цветут дважды

Румпельштильцхен наклонил голову, и несколько секунд Кора смотрела на его исказившееся лицо, слышала сбившееся дыхание, видела, как он пытается заговорить. — Ты… — Румпельштильцхен наконец заговорил свистящим шепотом, разделяя слова длинными, наполненными тяжелым дыханием паузы, — ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю. — Ты ничего мне не сделаешь, — так же тихо, как он, так же выделяя каждое слово, с той же рвущейся наружу яростью произнесла Кора, делая к нему шаг. На мгновение она ощутила исходящую от него смертельную угрозу, но Румпельштильцхен отпрянул от нее, отвел взгляд. — Мне нужна магия, — глухо произнес он. — Мне тоже,— уронила Кора. — Но больше всего мне нужна моя дочь. Когда Румпельштильцхен наконец взглянул на Кору, она уже не сомневалась: у нее есть союзник в борьбе за Реджину. Ненадежный, всегда ведущий сражения на своей стороне, но все же союзник. Пока этого достаточно. *** Робин задавал усевшемуся на валун под дубом Ноттингу вопросы сухим, деловым тоном, через который проступало недоверие. Еще бы, наклонившись, чтобы сорвать былинку, снисходительно усмехнулся Грэм. Робин — парень не из доверчивых, ясно, что Ноттинг с взлохмаченными, влажными точно после бриолина волосами, прищуренными глазами, с характерным, не задерживающимся подолгу на одном предмете взглядом и то и дело отирающей губы правой рукой, пришелся Гуду не по душе. — Кто ими занимается? — Оберштурмбаннфюрер Голд. И он явно никуда не торопится. — С чем это связано? Ноттинг пожал плечами. — Черт его разберет. У Голда свои правила, да и мало желающих сунуться к нему с вопросами, кроме начальства, конечно. Но дело «Сторибрука» сильно застопорилось, арестованных никто толком не допрашивает, — Грэм, забывшись, резко дернул за травинку, и лезвие осоки врезалось в нижнюю губу, во рту разлился металлически привкус, — и арестовывать уцелевших после первой волны он явно не спешит. — Так уверен, что всех накроет? — выплюнув травинку, хмыкнул Грэм. — Вроде того, — еще выразительнее прежнего пожал плечами Ноттинг. —Ты видел кого-то из арестованных? — приглушенно спросил Робин. Ноттинг покачал головой. — Только списки и то мельком. Но уточнить смог, — Ноттинг кивнул в сторону Грэма, — Нил Кэссиди в них не значится. Если что еще накопаю, как с вами на связь выйти, ребята? Грэм не успел ответить, встрепенувшийся Робин качнул головой. —Мы сами свяжемся с тобой. —Ладно, — Ноттинг поднялся, небрежно одернул воротник черной куртки. — Если это пока все... — Нет, не все... Неожиданно шагнув вперед, Робин загородил дорогу Ноттингу. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, взгляд Ноттинга не утратил ни толики присущей тому развязности, сочетающейся с недюжинным умом. — Это опасно для нас всех, — негромко произнес Робин. — Но для тебя, в самом их гадюшнике, это смертельно опасно. — Приятель, скажи мне то, чего я не знаю, — лениво усмехнулся Ноттинг. — Вот об этом я и хотел поговорить, — голос Робина, все еще негромкий, зазвенел сталью. — Как ты оказался в СС? — По своей воле, —с усмешкой, которая стала еще шире, отозвался Ноттинг. — Нет, привирать не стану, отнюдь не с благой целью поработать двойным агентом. Но кое-что изменилось, — усмешка сползла с губ Ноттинга, а на лице сквозь вызывающую самоуверенность проглянула на мгновение черная как немочь тоска. — Случалось тебе терять любимую женщину? — тихо спросил Ноттинг Робина. — Это многое меняет. Вот и меня изменило. Ноттинг ушел слегка раскачивающейся походкой, что-то насвистывая, и ни Грэм, ни Робин не смотрели анвертеру вслед. На Робина Грэм тоже несколько секунд не смотрел. *** Вечер. Прохладный шелк неба, легкое, сквозное кружево сумерек. Белль замедлила шаг, остановилась, глядя на высокий, раскидистый каштан — сегодня ветер не оборвет последние нежно-розовые соцветья. Тих, неподвижен воздух. Кружилась голова то ли от густого аромата выставленных на продажу в магазинчике напротив нарциссов, то ли от попыток примирить, сплести воедино две жизни, два мира, две Белль. Шли вторые сутки ее пробуждения. Она задавала вопросы, на которые Голд — Румпельштишльцхен — почти не отвечал. Она не настаивала — все было слишком неожиданно, слишком фантастично. И еще вчера Белль было не до этого. В третьем семестре им рассказывали, что порой, когда люди не в силах выдержать чудовищность окружающей их действительности, они сбегают в альтернативный мир. Что же, Белль повезло. Ее альтернативный мир, мир, в котором человек, в которого она влюбилась, оказался не нацистом, а всего лишь — Белль подавила судорожный смех — чудовищем, был не иллюзией, не фантомом и не бредом. Это все меняло для Белль, но ничего не меняло для этого мира. И, наверное, ничего не меняло для Голда. Он повернул ее руку ладонью кверху и коснулся шрама на запястье. — Я в пятнадцать лет погладила волкодава, — тихонько рассмеялась Белль. — Я была почему— то уверена, что он возражать не станет. Он и не возражал сначала. А потом… Румпельштильцхен смотрел на ее руку, и она не могла прочесть выражение его лица, когда он заговорил: — Значит, я не первое чудовище, которое ты пыталась… — он взглянул на нее, и Белль ясно услышала на мгновение ворвавшиеся в голос недобрые нотки, — приручить. Это опасно, Белль, — она, прикусив губу, смотрела, как он снова коснулся шрама, точно сглаживая его. — Очень опасно. В его тоне и словах было нечто, чему Белль не смогла подобрать названия, и она заставила себя ответить с легкостью, которой не чувствовала: — Ты помнишь, чем закончилась сказка о Чудовище…и Красавице? — Мы встретились не в сказке, Белль, — Румпельштильцхен наконец взглянул ей в глаза, и вдруг словно что-то отлегло от сердца Белль. Она положила свободную руку поверх его. — Я помню, что земли моего отца были окружены врагами. Может быть, если бы не это Проклятье, рано или поздно он позвал тебя, и мы познакомились. — Я бы потребовал тебя в обмен на помощь, — подделываясь под ее тон, с той же ласковой грустью подхватил он. — И я бы ушла с тобой. Она перевела дыхание и негромко закончила: — Навсегда. Ей на плечо легла рука, и Белль, вздрогнув, обернулась. — Руби. И без того огромные глаза Руби расширились. Едва сдерживаясь, та быстро огляделась и, ухватив Белль за руку, потащила за собой. — Вот и хорошо, бабушка тебя давно в гости ждет,— приговаривала Руби на ходу, и Белль, оставив попытки объяснить, что ниоткуда она не сбегала, и опасность ей не грозит, послушно пошла следом. Руби втолкнула Белль в крошечную прихожую, заперла на ключ дверь и, обернувшись, стиснула ее в объятиях, а потом тут же выпустила, окинула быстрым, внимательным взглядом — и все это за пару секунд. — Где ты пропадала? Все были уверены, что с тобой беда стряслась, а ты разгуливаешь по Рю де Саре! Когда тебя отпустили? И как? — Нет, я… — Белль непроизвольно взмахнула руками, не то отодвигая любопытство Руби, не то собственное нежелание объяснять то, в чем сама пока не могла разобраться. — Белль?— проговорила Руби встревоженно, — Белль, что с тобой случилось? Где ты была? Выслушав предельно краткий рассказ Белль, Руби полувосхищенно, полувстревоженно присвистнула. — И ты что, сбежала? — Нет, нет, — торопливо покачала головой Белль. — Я просто ушла на прогулку, — неуклюже закончила она. — На прогулку? Из квартиры эсэсовца? Белль, чем он тебе угрожает? — Угрожал. Больше нет. Руби зорко взглянула на Белль. — Белль? — вопросительно произнесла подруга. И снова Белль сбивчиво произнесла несколько фраз. На этот раз, когда она замолчала, за ее спиной кто-то громко фыркнул. На пороге стояла, грозно сверкая глазами, Октавия Лукас. *** — А ты, я вижу, больно сказками увлеклась, девочка, — вновь фыркнула бабушка, проходя в комнату и останавливаясь перед Белль. Бабушка уперлась руками в бока и неодобрительно окинула Белль взглядом с головы до ног. — Знала я, что тебя на геройство тянет, да не думала, что в тебе сумасбродства на подобное хватит, — протянула бабушка. — Неужто веришь, что в звере что-то человеческое отыскать тебе под силу? При последних словах Белль упрямо вскинула голову. — Это он прекратил ваше с доктором Принсом дело. Если бы не он, вас не отпустили бы. — И что с того? Того, кто кровью залит, два-три добрых дела не отмоют. Жаль мне тебя, девочка, — бабушка горестно вздохнула. — Несмышленыш ты. Руби видела: бабушке и впрямь жаль Белль, а вот ей самой подругу нисколечко не жаль, наоборот. К горлу подступил обжигающий ком, много в нем было всего намешано, но она отчетливо ощущала одно: перекрывающую все враждебность. — А мне нет, — резко, зло бросила вдруг Руби. Белль, вздрогнув, перевела на нее взгляд. Снова вздрогнула, но глаз не отвела. — Люди могут измениться, — тихо, твердо, со вдруг словно прорезавшейся от ее тона силой и уверенностью заговорила Белль. — Никто не обречен на тьму. Он сам так считает, но это не значит, что это правда. Руби промолчала, кусая губы, приказывая кому в горле раствориться, откатиться назад, отступила ближе к стене. Опустившись на диван рядом с Белль, бабушка с неподдельной печалью заглянула той в глаза. — Тьма прилипчива, ох как прилипчива, девочка, — тихо сказала бабушка. — А сочувствие таким, как он, может обернуться потерей себя. Ты готова на такую плату? Белль что-то собралась ответить, но Руби вдруг поняла, что больше не в силах слышать голос подруги. Клокочущими волнами внутри бушевала уже не враждебность, а ненависть. — Люди могут измениться, — нараспев повторила Руби, отлепляясь от стены и делая шаг к дивану. — Это очень мило, красиво и очень… сказочно, — уже совладав с врывающейся в голос истеричностью, Руби мерно, спокойно продолжила: — Одна беда — прошло время сказок, Белль. И все изменения закончились, когда все выбрали свою сторону. Краем глаза видя, — наверное, голос все же дрожал, — как, встревоженно поднимаясь, на нее посмотрела бабушка, Руби вновь заговорила: — Я тебе не рассказывала, да и бабушка не знает, но в Эльзасе я убила четверых. Из них трое были…— всхлип? Смешок? — славными, белокурыми парнишками, моложе меня. Славными. Но они были на той стороне. Как думаешь, может, они тоже хотели измениться? Ты вообще можешь задуматься над этим? Белль молчала. Белль молчала, а Руби вдруг осознала, что враждебность, ненависть утихли, улеглись, и ею владеет теперь страх. Страх оказаться один на один с весенней ночью, когда во всем мире не осталось никого и ничего, кроме свинцовой тяжести эльзасского ветра. Сочились секунды, и Руби уже осознала, что это поединок. Белль, даже не отвечая, борется своим молчанием, своим взглядом, своей невыносимо пафосной тирадой о тьме. И Руби не может позволить себе проиграть, потому что это вытолкнет ее назад, туда, в пустоту, в оплакиваемую ветром ночь. Она слепо потянулась за словами. — А я — нет. В этой войне нет людей и людей, Белль. Есть люди и звери. Иначе никак. Когда за спиной захлопнулась дверь, Руби осела на пол. *** Кора перевела взгляд с приказа об освобождении Реджины Миллс на Рупельштильцхена. — Когда я смогу увезти ее? Он покачал головой. — Ей нельзя покидать город, — монотонно произнес Румпельштильцхен. — Магия будет сосредоточена в одном из районов Парижа, и Реджина должна находиться там, где сможет ею воспользоваться, когда придет время. Он говорил сухо, отрывисто, но Кора слышала, как перед именем дочери Румпельштильцхен сделал паузу, как скомкано оно прозвучало. Ему было не все равно — этого она и ждала. Опасение за дочь притупилось, подкралось затаенное злорадство, а за ним по пятам ненужное, пожалуй, даже опасное, ощущение возникшей между ними близости. Поддавшись этому ощущению, Кора вымолвила: — Ты хорошо обучил ее, — положив бумагу на стол, тихо сказала она. Румпельштильцхен плотно сжал губы, Кора знала, что он не ответит, но продолжила: — Она была нужна тебе. Чего ты добивался от нее? Губы Румпельштильцхена скривились в злой усмешке, он вскинул на Кору горящие мрачным огнем глаза. — О, да, она была нужна мне, — протянул он. — Реджина, — на этот раз Румпельштильцхен произнес ее имя свободно, — должна была наложить мое Проклятье. — Огонь погас, и он добавил безжизненным тоном: — Ты знаешь цену. Кора безмолвно кивнула. — Ты, — с ее губ сорвался безрадостный смех, — докончил то, что я начала. Не отвечая, он потянулся за документом, придвинул к себе, поднес ручку к бумаге, помедлил. — Несколько столетий я считал, что самое больше зло, которое можно причинить ребенку — это оставить его. Где-то гулко хлопнула дверь, Кору передернуло. Она, не отрывая глаз, следила за тем, как Румпельштильцхен выводит подпись. Он закончил, отложил ручку в сторону, поднял на нее бесстрастный взгляд. — Я ошибался.