Каштаны цветут дважды

— Не знала, что Валден так действует тебе на нервы, — Марлин с удовлетворением заметила, как Голд поморщился от вплетшейся в последние слова иронии. — Как любая комиссия. Его не устраивает, как проходит расследование по делу «Стобрирука», — сухо отозвался он. — Я его понимаю. Легким касанием поправляя свитые в свободный узел на затылке волосы, Марлин невозмутимо наблюдала за Голдом: плотно сжав губы, он молчал, явно просчитывая следующий ход. Когда Голд взглянул на нее с подчеркнутой открытостью, Марлин мысленно произнесла фразу, которую он и озвучил мгновение спустя: — Я считал, мы доверяем друг другу. — Ты стал на редкость предсказуем, — негромко рассмеялась она. — Теряешь форму? А что касается доверия, то да, я и правда доверяла тебе. Но тот день, когда ты кому-нибудь доверишься... Голд с едва заметным нетерпением прервал ее. — Наступил. Я затем и пришел. Мне нужна твоя помощь. Марлин помолчала, неспешно поднялась, вновь легко провела рукой по волосам. — У меня нет долгов перед тобой, — подчеркивая каждое слово, но не вкладывая в смягченный застарелой горечью тон настоящей враждебности, откликнулась она. И отойдя на два шага, склонилась к стоящему в углу массивному корпусу часов с маятником. Она слышала, как Голд за спиной поднялся, но не шагнул к ней. — Марлин. Она прикрыла глаза, поднесла руку к губам, уже угадывая по его мягкой интонации, по приглушенному голосу, о чем Голд сейчас заговорит. — Я сделал все, чтобы найти ее. Марлин моргнула на всякий случай. Что слез не будет, она знала. Их уже давно не было. Убедившись, что глаза сухи, она обернулась. — Много лет. Много-много-много лет, — нараспев прошептала она, слегка покачиваясь, точно в тон движению маятника, всем телом. — Помнишь, что ты пообещал мне? — Я не обещал, что смогу отыскать ее, — сухо отозвался он. Марлин усмехнулась — осторожен как и всегда. — Нет, позже. Взгляд Голда смягчился, и она вновь отвернулась. — Что боль утихнет со временем, — медленно, точно сомневаясь в выборе слов, ответил он за ее спиной. — Со временем, — повторила Марлин. — Время, время... «Time, time, time, in a sort of runic rhyme»*, — чувствуя, как губы кривит горькая, горше, чем слезы, усмешка, процитировала она. На предпоследнем слове голос дрогнул. — Что же, все и правда закончилось рунами. Делая вид, что собственные слова позабавили ее, она улыбнулась, коснувшись пальцем вышитых на своих погонах молний. — Мне жаль, — с великолепной имитацией искренности произнес Голд после долгого — такого, что она успела вернуться к столу — молчания. Она полуудивленно, полусердито вскинула на него глаза. — Ты не сказал этого тогда. — Тебе это было нужно? — тихо спросил он. — Нет. Не нужно и сейчас. Она помедлила. Когда он вновь назвал ее имя, она со щелчком включила настольную лампу, поправила абажур. — Хорошо, — холодно ответила она наконец. — Я займу его. Но запомни: я ничего не обещаю. *** Одного взгляда Киллиану хватило, чтобы понять: если Свон мечтала о высоком звании в СС, то она определенно сделала несколько шагов к своей цели. Лицо ее осунулось, веки воспалились, покраснели, словно девчушка с подводкой не того цвета баловалась, губы бледные, сухие. И горящие глаза с упрямым прищуром, точно Эмма оказалась в тире и уже вскинула ружье к плечу. Киллиану не хотелось думать о мишени. Он невольно напрягся, ощутив, что от девушки исходит угроза. Не та, что раньше, слабая, неумелая, а угроза пробуждающейся, жестокой, осознающей себя силы. Киллиан заставил себя расслабиться, усмехнуться, смутно надеясь, что Свон в ответ хоть на миг перестанет напоминать осатаневшую ведьмочку. — Хочешь отпустить остроту или сделать глубокомысленное заявление? — спросила Эмма, не поднимая глаз. — Сначала скажи, для чего я здесь, красавица. Ты еще ни одного вопроса не задала и вряд ли собираешься. Свон резко захлопнула раскрытую папку, наклонилась вперед, упершись локтями в стол и сцепив заметно подрагивающие пальцы в замок. — Кстати, тебе привет от Дэвида. Мы с ним провели последние четыре дня в сентиментальных излияниях. Ты был бы растроган. А может… — она порывисто поднялась, резко оттолкнув стул, — и нет. У него не получилось. Киллиан облизнул губы; Эмма, сложив руки на груди, похоже, ждала вопроса. — Что не получилось? Светлые глаза смотрели захмеленно, но — Киллиан готов был поклясться, — они гасли, мертвели. Мертвело и ее лицо. — Убедить меня в том, что я его милая девочка, неспособная ни на что дурное, — растягивая слова, ответила она наконец. Теперь он вспомнил, что с ней происходит. Мертвая тишина. Штиль. Неподвижность, наступающая, когда паруса оборваны штормами, утрачены компасы, и за тяжелой пеленой скрылись звезды. — Нет, потому что ты уже другая, — произнес Киллиан ей в тон. — Ты пробуешь силы, проверяешь себя. Тебе до смерти хочется послать все к дьяволу, в том числе и саму себя. Но знаешь, почему ты этого не сделаешь? «Ну же, Свон, хотя бы взгляни. Выйди из себя, разозлись, стань собой, — обиженной, играющей в жестокость девчонкой». — Потому что на самом деле у твоего отца все получилось, — стараясь поверить в свои слова, сказал он вполголоса. — Ты уже знаешь, что ты не то, во что тебя пытались здесь превратить, и никогда не станешь такой. Она в упор взглянула на него. — Я уже у дьявола. И знаешь, — Свон приглушенно рассмеялась, — я не возражаю.