Каштаны цветут дважды

Есть... час беды, Дитя, и час сей — бьет. М.Цветаева

Шуршали неспешно переворачиваемые страницы, время от времени Валден, отрываясь от досье, бросал на Эмму взыскательные взгляды. — Значительные аналитические способности, отменные навыки сбора информации, — вполголоса ронял бригаденфюрер со сдержанным одобрением. Эмма, дожидаясь прямого обращения, взглянула несколько раз на Голда, сидящего напротив Валдена, но он не посмотрел в ее сторону. — Что же, неплохо, неплохо, — подытожил бригаденфюрер, закрывая тонкую папку и в упор глядя на Эмму. — Я планирую перевести вас в берлинский отдел. Эмма смотрела, как Голд, потянув к себе ее дело, методично прикрепил к скоросшивателю бланк. Она терпеливо, обескуражено ждала, когда в груди разольется тепло, и заветное слово «Берлин» снимет сковавший мышцы лица спазм. Щелчок скоросшивателя. Эмма, будто очнувшись, шевельнула одеревеневшими губами, уже понимая, что уставной ответ ей вряд ли удастся вспомнить, но Валден, величественным жестом подняв руку, остановил ее: — В вас есть потенциал, мне нужны такие люди. Но также есть одно обстоятельство, которое несколько удивляет меня. Настораживает. — Выразительное молчание, подчеркнуто доброжелательный взгляд серых глаз. — Отборные части СС — это люди, доказавшие готовность быть беспощадными к врагам рейха. В вашем деле такой строчки, — искреннее сожаление в мягком голосе, — нет. — Свон занималась преимущественно бумажной работой, — небрежно заметил Голд. Валден внимательно взглянул на Эмму — изменившийся, оценивающий, заинтересованный взгляд; взгляд зрителя, знающего, что случится в следующем акте. Эмма не знала. Глухое, ознобом стиснувшее плечи беспокойство усилилось, когда она почувствовала: Голд тоже не знает. — Пора это исправить, — улыбнулся Валден. Эмма смотрела, как по сигналу бригаденфюрера в кабинет ввели Джонса. С необыкновенной отчетливостью заметила, как Джонс на мгновение кинул злобный взгляд в сторону Голда. Увидела, как Валден, отослав конвой, с безмятежной улыбкой вынул из кобуры пистолет и протянул ей рукояткой вперед. Пахнуло запахом свежей смазки. Сознание машинльно отметило: конгсберг, 199. И так же машинально зафиксировало распоряжение застрелить арестованного. Распоряжение, повторенное еще раз и ставшее приказом. Эмма пришла в СС, чтобы выполнять приказы. Держать в руках вальтеры и конгсберги, ощущать тяжесть заполненного свинцовыми цилиндрами магазина, взводить курок, класть палец на подрагивающий спусковой крючок. Смотреть в прорези целика, наводя цель. Не сейчас, сейчас это не нужно. Промахнуться с расстояния шести шагов никто бы не смог. И она не сможет. Она смотрела на Джонса, по лицу которого и не скажешь, что его вот-вот продырявят насквозь, только желваки надулись на челюсти, да вена взбухла на лбу. Перед глазами мелькали даты, имена. Колодой карт разлетелись папки: толстые, тонкие, с и без фото. Оттингены, Саарбрюк, дело №125, Аланы, Р. и М., Париж, дело №14, «Сторибрук», Париж, №272. Сбор информации. Аналитические данные. Хорошо, отменно выполненная бумажная работа. Все для того, чтобы эсэсовцам было кого брать на прицел. Ее очередь. Февраль — учебный прыжок с парашютом — пустота — ревущая, трепещущая бездна под ногами. Приземлишься? Нет? Нет. Но это уже не важно. Пустота проникла внутрь Эммы, пустота вытолкнула из нее все, кроме неистового, неукротимого, неудержимого желания: поддаться, шагнуть вниз. Голд слева, нет, уже рядом с ней. Он смотрел — Эмма чувствовала это, не отрывая взгляда от заслоняющей лицо Джонса мушки, — оценивающе, напряженно. Валден что-то произнес с терпеливой, едва уловимо неодобрительной интонацией. Пустота, разбухая, расползлась багровым пятном и взорвалась гневом. На все. На всех. На Гастона, его нелепый кувырок в воздухе и расплывшееся над сердцем кровавое пятно; Валдена и отборный отдел; тошнотворные доброту, сочувствие и малодушие Мэри-Маргарет; Дэвида Нолана, не сумевшего окончательно убраться из жизни Эммы. На ни разу не подведшего Голда. Ее подбородок задрожал. На Джонса, на уверенность в глазах — она не выстрелит, не такая, не сможет. Облегчение от сделанного выбора настигло ее одновременно с плавным нажатием на курок. Хлопок, вспышка, отдача. И осознание: в последнее мгновение перехвативший ее кисть Голд изменил направление пули. Фонтаном брызнувшая из того, что мгновение назад было рукой Джонса, кровь. Удивленное восклицание Валдена, неторопливое пояснение Голда: — Простите, Хельмут, но мне Джонс еще нужен. А Свон, полагаю, все уже доказала. Эмма с бесстрастным интересом выслушала ответ бросившего на нее острый, запоминающий взгляд бригаденфюрера: — Ваши действия вызывают у меня все больше вопросов. Ну что ж это ваше дело... Пока еще ваше. *** Кора, опустив вуаль, прошла мимо дома. Остановилась неподалеку, еще раз внимательно оглядела невзрачное строение, задержалась взглядом на окнах второго этажа. Шторы приспущены; Реджина никогда не любила спать на свету. Кора прислонилась к ограде, на мгновение отчетливо увидев фотографию из дела Реджины. На фото дочь выглядела моложе, чем в их последнюю встречу в Зачарованном Лесу. В глазах арестантки Реджины Миллс теплилось больше жизни и света, чем в глазах королевы Реджины. Прожив в этом мире почти два десятилетия, Реджина вновь научилась надеяться. Сердце — не окажись Кора так предусмотрительна много лет назад, — наверное, сейчас нестерпимо болело бы за дочь. Пожалуй, даже терзало бы чувством вины. Кора почувствовала, как губы тронула самодовольная, снисходительная улыбка. Так много боли и так легко всего этого избежать. Слабости недопустимы. Когда-нибудь и Реджина это поймет. В их мире дочь, судя по рассказу Румпельштильхцена, начала это понимать. — Ты сказал, она получит свободу. — Не все сразу, — бросил Румпельштильцхен. — Реджине будет мало проку, если я разделю соседнюю с ней камеру. А так и случится, если поспешно оформить бумаги. — Этого никогда не произойдет, если я хоть сколько-нибудь тебя знаю, — усмехнулась Кора. — Ты всегда найдешь запасной выход. По его лицу скользнуло ироничное раздражение. — Видишь ли, душа моя, я не намерен доводить дело до того, чтобы он мне понадобился, — сухо отозвался Румпельштильцхен. — О, нет. Кстати, — она откинула руку на подлокотник, принимая более удобную позу, — ты упоминал о цене твоего Проклятья. Ты так и не понял, пока обучал ее, что Реджине некого принести в жертву? Румпельштильцхен помолчал. Мельком взглянул на Кору, и она выпрямилась, приняла более закрытую позу. — Да, ты хорошо позаботилась об этом. Впрочем, — в его голосе вновь зазвучала холодная насмешка, — я делал ставку на твоего мужа. Бедный Генри, — протянул он уже почти с хихикающими нотками. Кора изогнула губы в ответной усмешке. — Бедный Генри, — согласилась она, поднимаясь. Сзади послышались шаги. Кто-то остановился прямо за ней. Тяжелое, точно незнакомец долго бежал, дыхание. Отрывистый, нервный смех. Кора, вновь поправив вуаль, уже собралась обернуться, когда услышала: — Ты даже не представляешь, как долго я ждала этой встречи… мама. *** Голоса и шаги смолкли. Дождвшись, когда за вышедшим последним Валденом закроется дверь, Эмма вслепую шагнула к столу. Не оборачиваясь, дождалась, когда Голд подойдет, остановится возле нее. — Зачем? — она даже не пыталась понизить голос. Впрочем, и так с дрожащих губ сорвался лишь шепот. — Боялись, что я не сделаю этого? — Боялся, что сделаешь. Съежившись, вобрав голову в плечи, Эмма опустилась на краешек стола, уткнулась подбородком в грудь. Голд молчал, но Эмма чувствовала на себе его взгляд: пристальный, но не тяжелый. Эмме вдруг показалось, что Голд коснулся ее волос. Она не подняла головы, чтобы не убедиться, что ей лишь показалось. Через несколько минут она смогла наконец заговорить: — Вам же нет дела до Джонса. Так зачем? — Это изменило бы тебя, — в голосе Голда не было ни обычной сухости, ни редкого тепла. Он говорил точно нехотя, с усилием. Эмма прикрыла глаза, через сомкнувшиеся ресницы просочились слезы. — Потом ты, возможно, попыталась бы вспомнить себя, но не смогла бы. Может быть, этот выстрел уничтожил бы и тебя. — Может быть, оттого я и хотела выстрелить, — выдавила Эмма. — Я хотела, вы знали? — она увидела, как Голд кивнул. — У всего есть своя цена, но эту тебе не нужно платить, — тихо сказал он. Эмма инстинктивно подалась назад, слишком отчетливо расслышав в голосе Голда сожаление. — А если я устала? — приглушенно спросила она, сжимая край столешницы до проясняющей сознание боли в пальцах. — Балансировать на грани, винить себя и не винить. Я не заслуживаю прощения, никогда его не получу, — Эмма вдруг нервно, громко рассмеялась, резко вскинула голову, — и мне плевать на это. Голд отступил на шаг, заговорил с усталой, отрицающей его слова интонацией: — Никому не плевать на прощение, Эмма. Как бы ты ни отказывала себе в нем, ты знаешь, что у тебя есть тот, кто простит тебе все, если ты позволишь. — Дэвид, — беззвучно шепнула Эмма. Не надеясь на ответ, спросила: — А чьего прощения ждете вы? Голд рассмеялся, негромкий сухой смех быстро стих. — Может, мне начать с твоего? Эмма подняла голову. Голд пристально смотрел на нее. Эмма ощутила: его слова не только и не столько просьба о прощении, сколько побуждение к чему-то. Подсказка, намек, проложенный картографированный маршрут. Привычно - разве не всегда она осознавала, что он играет ею, как и другими? Вот только с ней — она знала, — Голд раньше был честен. Есть что-то, что ему нужно от нее и, может быть, для нее. Но помощи не будет. Ответы искать она будет сама. Если сможет... Эмма окликнула его уже у двери. Пока слова не сорвались с губ, она даже не осознавала, насколько жалобно они прозвучат: — И что мне теперь делать? Невесомая, почти мирная тишина. Скрип поворачивающейся дверной ручки. — Иногда нужно упасть достаточно глубоко для того, чтобы увидеть свет. *** Голд вышел в коридор навстречу Марлин, плотно прикрыв за собой дверь. — Что за пальба?— поравнявшись с ним, бросила Марлин. Голд бесстрастно пожал плечами. — Эксперимент Валдена. — Ну и как, удался? — без интереса спросила она. Голд задержал на ней взгляд. Знакомое Марлин выражение мрачного удовольствия подсказало его ответ раньше, чем Голд произнес: — Вполне. Вот только для кого.