Каштаны цветут дважды

Валден продолжал безразлично улыбаться, даже после того, как за Голдом затворилась дверь. Так легче было контролировать зашевелившуюся в груди, спершую дыхание, разгорячившую кровь ярость. Чем все это было? Колоссальной ошибкой Валдена? Мастерской фальсификацией Голда? Уязвленное самолюбие и профессиональный опыт побуждали выбрать второй ответ как верный, но Валден медлил. Ноттинг и Вена; по отдельности неопасны, но два звена уже цепочка, и это может закончиться скверно. Он вернулся мысленно к последним словам Голда. Прямая угроза — нехарактерно для Голда, избыточно. Что-то лишнее было во всей этой истории, что-то неуловимое, нелогичное. «Сторибрук», заговор в верхах, стремление ни с кем не делиться триумфом: разобраться в этой схеме было не труднее, чем решить задачу на сложение. Но сейчас у него возникло ощущение, что последние действия Голда относятся уже не к арифметике, а алгебре: в системе появились неизвестные. *** Десятью часами ранее — Тебе… нужно торопиться, — высвободившись из объятий отца и обеими руками отирая мокрые щеки, прошептала Эмма. И замолчала. Это выражение в глазах Дэвида она уже видела; год назад, когда он поднимался навстречу ей со скамейки в Булонском лесу. Боль, смешанная с нежностью, переплетшееся с раскаянием восхищение. Снова поманило видение того, как все могло сложиться, если бы только в тот день она ответила иначе на его просьбу покинуть с ним город. Дэвид покачал головой. — Нет, мне нужен не побег, Эмма, дочка, — с усилием произнес он. — Мне нужно встретиться с... — он потер лоб, точно пытаясь что-то припомнить или собраться с мыслями, — Голдом. С Голдом. Ну конечно, с Голдом. Эмма едва не рассмеялась. — Да почему сразу не с рейхсфюрером?! — Эмма, — Дэвид шумно выдохнул, взъерошил обеими руками волосы и с мягкой настойчивостью закончил, — доченька, просто поверь: я знаю, что делаю. *** Мэри-Маргарет заставляла себя идти шагом. По Парижу, ночному, затемненному, перерезанному немецкими блокпостами Парижу нельзя бежать. Она шла размеренным шагом, а сердце билось так, что казалось, от ударов сотрясалось все тело. Неживой город. Безлюдные улицы. Заунывный напев чужого ветра в чужой ночи. *** За Эммой, выглядевшей, как разбуженная посреди ночи сомнамбула, закрылась дверь, и Дэвид, пытливо взглянув на Румпельштильцхена, прочитал в глазах того такое же испытующее выражение. — Вы тоже все помните?— полуутвердительно спросил Дэвид и, не дожидаясь ответа, выпалил: — Румпельштильцхен, нам нужна ваша помощь. — Это вполне очевидно, —ответил маг с интонацией, не дотянувшей до язвительной. — Но и от вас, Дэвид, в кои-то веки потребуется нечто взамен. Информация. Что вы знаете о том, кто наложил Проклятье? — Столько же, сколько и вы, — слишком поспешно ответил Дэвид. Следующая фраза далась легче: — Реджина не скрывала своих планов. — Это сделала не Реджина,— сухо прервал его Румпельштильцхен. — И судя по отсутствию в вашем голосе праведного гнева в адрес бывшей соратницы, вы знаете это так же хорошо, как и я. Дэвид пожал плечами, заполняя паузу. — Она, видимо, на самом деле потеряла память вместе со всеми нами и изменилась. Но единственное, что я знаю, — лишь бы прозвучало убедительно. Но полуправда — та же ложь, а лжец из него, Дэвид знал по опыту, неумелый. — Это то, что проклятье наслала Реджина. Румпельштильцхен бросил на него быстрый взгляд. — Сейчас есть дела поважнее, будем считать, вам удалось меня убедить. — И что теперь? — сознательно впуская в тон требовательность, спросил Дэвид. — Что теперь? — Румпельштильцхен задумчиво прошел к креслу и уселся, жестом предлагая Дэвиду сделать то же самое. — Если ваш с Белоснежкой девиз остался прежним, то сюда вот-вот примчится Мэри-Маргарет Бланшар, а она-то мне и нужна. Мы все еще во Франции, и здесь побеждают не мечи, а бумаги. И поэтому от секретарши здесь куда больше пользы, чем от воина. По крайней мере, сегодня. *** Эмма несколько минут слушала ровные голоса и наконец не выдержала. Она сильно толкнула дверь, та поддалась слишком легко, и Эмма почти влетела на середину комнаты. Навстречу ей повернулись отец и Голд. — Что здесь происходит? — на удивление самой себе спокойно спросила она. — А на что это похоже, Эмма? — с легкой усмешкой спросил Голд поднимаясь. — Мы союзники, Эмма,— поспешно объяснил отец, кидая на Голда раздосадованный взгляд. — Румпельштильцхен на нашей стороне. — Румп… как?! Отец стушевался, умолк, а Голд подошел к Эмме, остановился перед ней и сложил руки в замок, приглашая заговорить, задать вопрос. Любой. — Откуда мне знать, что вам можно доверять? — тихо спросила Эмма. — У меня нет ответов, Эмма, — мягко ответил Голд. — Не сейчас. Но помнишь наш последний разговор? Ты не поверила мне. Ты была права, я лгал. Лгал. Так просто. Но когда? В тот день, сейчас, всегда? Голд добавил более привычным, сдержанно-властным тоном: — Скажем так, у меня появились причины стать вашим союзником. Это странно звучит, но согласись: альтернативы у вас все равно нет. Эмма глянула вправо — Дэвид смотрит на нее напряженно, но без опасения. Она почувствовала: они с Голдом и правда союзники. Невероятно, немыслимо, но, похоже, правда. И, похоже, ее это устраивает. Вопросы подождут. Кроме одного, пожалуй. — Румпельштильцхен? — переспросила она. — Почему? — Ну, я же теперь часть Сторибрука, — усмехнулся Голд. — У вас в ходу кодовые имена, не так ли, Дэвид? — не оборачиваясь, спросил он. — Как в сказке? — не пытаясь удержаться, доверчиво улыбнулась Эмма. Голд хотел ответить, но что-то в ее лице остановило его. Взгляд смягчился еще больше, он приподнял руку, и Эмма ждала, что он коснется ее, но Голд лишь положил ладонь поверх другой на набалдашник трости. — Да. Как в сказке. *** Предрассветный серый свет. Малефисента стояла у окна, скрестив на груди руки, следила за медленно разгорающейся полосой зари. Ночью этот мир казался не таким неведомым. Ночью он не так походил на картину с нарушенной перспективой. Ночь. Та, другая. Мольбы, отчаянные мольбы, неуслышанные ни благородным принцем, ни славной маленькой принцессой. В груди должна бы бушевать исполинская, как пламя, ярость, но по щекам лишь скользили слезы. В этом мире она научилась плакать. Предрассветную серизну размыли солнечные лучи. Это не аккорд гнева, мощного, сокрушительного, нет. Медленное, певучее арпеджио боли, многолетней, настоянной, слитой с каждым вдохом боли: нота за нотой, нота за нотой. В обоих мирах боль — это все, что у нее осталось. *** Стук. Щелчок замка. Полоска света. На пороге, придерживая дверь, встрепанная, усталая, стояла Эмма. Эмма. Кружевное одеяльце, сморщенный лобик, темные реснички. Отдать, выпустить из рук крохотное тельце так же немыслимо, как вырвать себе сердце. Но она отдаст дочь… отдает. Отдала… Так и жила дальше, без сердца. Белоснежка — несколько часов. А Мэри-Маргарет все эти годы, ничего не помня, ничего не зная, только и ощущая эту неизбывную боль разлуки. И вины. — Эмма… Эмма неловко переступила с ноги на ногу, оглянулась, постаралась улыбнуться. Что-то говорила о том, что они ждали Мэри-Маргарет, что… А Белоснежка переступила порог и очень медленно, бережно, обняла дочь. И только тогда Мэри-Маргарет со счастливой улыбкой окончательно ушла. *** Удивленная и не слишком растроганная Эмма, выждав, осторожно освободилась из объятий Мэри-Маргарет. Та смотрела на нее, ничуть не обидевшись, и вся сияла, лицом, глазами, улыбкой. Послышались шаги, и из комнаты вышли Дэвид и Голд. Мэри-Маргарет вся натянулась, что-то невнятно всхлипнула, Эмме почудилось "Прекрасный принц". Она уже неспособна была чему-то удивляться, поэтому просто решила, что ей послышалось. Мэри-Маргарет бросилась к Дэвиду, тот встретил ее на полдороги. Оба застыли, точно боялись: прикоснутся друг к другу и рассыплются в пыль. Они вполголоса говорили что-то о поисках и о том, что «всегда найду тебя». И так смотрели друг на друга, что Эмма невольно отвела глаза. Хмуро взглянула на Голда; тот нетерпеливо прокручивал в руках набалдашник, но на парочку смотрел довольно снисходительно. Эмма вдруг поняла, что и сама не удивлена. Да, Дэвид и Мэри-Маргарет знакомы едва две недели. Да, виделись два дня назад. Да, кинулись навстречу друг другу так, точно разлучены были на целую вечность и пару Галактик, и теперь дышать не могут друг без друга. И все это в компании эсэсовца, который смотрит на них так, точно приглашения в посаженные отцы дожидается. Бывает. Еще Эмме подумалось, что ей следовало бы испытать ревность. Но ничего такого она не ощутила: то ли сил не хватало, то ли запала. Скорее всего, и того и другого, да и, наверное, просто не хватило времени. Эмма благодушно, обессиленно прислонилась к стене. *** — У нее получилось, — прошептала Cнежка, поднимая голову. — Эмма спасла нас. Он оглянулся: в комнате они были одни. — Но мы все еще здесь. И ты, все наши, в опасности. — Все будет хорошо, — Дэвид вновь успокаивающе ее приобнял. — Слышишь? Мы придумаем, как это сделать, и вернемся домой. И Эмма… Он почувствовал, как Белоснежка напряглась. Взглянул на нее: глаза Белоснежки уже не светились. — У нас ничего не вышло, ничего, Дэвид. Она… обманула нас. Она… — Белоснежка прижала ладони ко лбу, помотала головой, точно унимая боль, — обещала, что Эмма будет в безопасности, что тьма не коснется нашей дочери… Она попыталась отстраниться, когда он взял ее за плечи и заглянул в глаза. — Она победила. Несколько секунд Белоснежка не шевелилась, кажется, и не дышала. Потом темные глаза посуровели. — Она не должна ничего знать. О том, что мы сделали для нее. Ничего. Дэвид медленно выпустил ее плечи. — Однажды она все узнает. Эмма через многое прошла, она сможет понять. — Не сможет. Белоснежка порывисто потянулась к нему, приникла. Он обнял ее, а она еще раз горестно, безнадежно, шепнула: — Не сможет. *** Насыщенная, угольно-черная мгла. Слабый предутренний ветерок затихает, точно ошибся часом, и вновь неподвижны четко вырисовывающиеся на фоне беззвездного неба ветви вяза. — Реджина, — позвал Румпельштильцхен. Она обернулась; он протягивал ей пистолет рукояткой вперед. Реджина послушно сжала рукоятку, потом подошла и выронила пистолет возле трупа Кита. Румпельштильцхен еще раз осмотрел кухню, перевернутый стол и удовлетворенно кивнул. — Ты скажешь, что после того, как убила его, позвонила мне, — не глядя на нее, проговорил он. — Я все запомнила с первого раза, — уронила Реджина. — Отлично,— помолчав, он глянул на часы. — Смена конвоя через два часа, у нас есть время. — Не меняя тона, он отрывисто проговорил: — Что случилось с Проклятьем, Реджина? Реджина в упор посмотрела на него, подчеркнуто удивленно подняла брови. — А ты что, чем-то недоволен? Ты хотел власти и могущества, ты их получил. — Это, — он указал на полуоткрытое окно, на проглоченный тьмой Париж, — не то, чего я хотел, да и ты, думаю, тоже. Реджина не помнила, чего она хотела. Может, именно этого. Может, нет. И не хотела вспоминать. — Проклятье создал ты, — передернула она плечами. — Тебе виднее, что ты такого туда намешал. Стараясь держаться прямо, как бы сильно ни ныли мышцы спины, она прошла в комнату, остановилась у буфета. Ломило виски. Хотелось тишины. Покоя. Она чуть не подумала «и забвения»; занятная мысль. Вот забвения с нее, пожалуй, точно хватит. Или нет? — Ты выполнила условие? — Румпельштильцхен говорил так спокойно, что казалось, будто все, что они обсуждают, это ложь, какой-то странный сюжет, к которому они не имеют никакого отношения. Вот только сюжет этот надежно, прочно владеет ими. Сюжет и вернувшаяся память. Реджина до боли в веках зажмурилась, чтобы многоцветьем оранжевых, зеленых и пурпурных пятен отогнать ту, темнейшую из всех ночей. Голодное пламя костра. Клубы дыма. Трепещущее сердце на ладони. Тянуло зажать уши, не услышать вопрос, что вот-вот прозвучит. — Кого ты принесла в жертву, Реджина? Она открыла глаза, усмехнулась широкой усмешкой, сжигающей выступившие никчемные слезы. — Своего отца. Тишина за спиной, точно она осталась в комнате одна. Если бы. Безбоязненно, плавно Реджина обернулась, не дожидаясь, когда высохнут слезы. Румпельштильцхен смотрел на дрянную картину на стене напротив. Лицо непроницаемо как всегда, но Реджина вдруг поняла: если есть вопросы, а они есть, самое время их задать. — Почему я потеряла память? Ты говорил, что этого не произойдет. Не сводя глаз с пейзажа, едва разжимая губы, он ответил: — Ты хотела получить свой счастливый конец. Может, это и стало им. Ты хотела забыть. — Себя? Едва ли. Румпельштильцхен наконец взглянул на нее. — Нет, то, какой ты стала. Реджина, — она вскинула брови, услышав в его голосе непонятное, несуразное волнение. — Проклятье меняло многое, но не сущность. Забыв свою боль, свой гнев, ты стала… — Предательницей, — закончила Реджина и сладко улыбнулась. — У тебя не было выбора,— сухо ответил он. — Я заставил тебя. — Выбор был. Реджина выждала несколько мгновений, пытаясь не поддаться разливающемуся медвяным ядом в груди упоению. Не вышло, и она шагнула к Румпельштильцхену. — Был, — повторила она. — Я этого хотела. Сдать всех, отомстить. Браво, Румпель. Ты во всех мирах знал, чем меня приманить. И кстати, — отвернувшись, скучающе бросила она, — что это было на складе? — Ты хотела убить, не потому что это было необходимо, — хрипло отозвался он. — Тебе нужно было другое. Она легко, победно рассмеялась. — Больше нет. Реджина Миллс мне уже не помеха. Реджина рассеянно взяла с буфета дешевую безделушку — грубую, аляповатую розовую морскую раковину. — Бедняжка Робин, полюбил Злую Королеву, — протянула она, оплетая пальцами ракушку. — Впрочем, уверена, долго страдать ему не придется. — Реджина, — с непонятной ей интонацией прервал ее Румпельштильцхен. Реджина с непонятным ей самой нетерпением ждала продолжения, но Румпельштильцхен молчал. Наконец раздались его удаляющиеся шаги. Он вновь остановился. — Не отталкивай того, кто поверил в тебя, Реджина. В каком бы мире это ни произошло. Пальцы точно судорогой свело, скрючило. Хруст — Реджина опустила глаза на расколовшуюся ракушку. — Тебе-то что?! — резко обернулась она. — Я была твоим орудием во всех мирах! Сказала и осознала, насколько это было правдой. Кто из них на самом деле хотел попасть сюда?! Она размахнулась: обломки ракушки полетели в стену. Реджина крупными шагами пересекла комнату, вплотную подошла к Румпельштильцхену. — Не любишь, — прошипела она, — когда твои игрушки ломаются раньше тобой определенного срока?! Она ждала насмешливого ответа, уклончивого, сухого, какого угодно. Но Румпельштильцхен как-то странно отпрянул от нее. Перевел дыхание. Она смотрела, как он уходил, тяжело опираясь на трость. *** Марлин Флессе вошла в здание, поднялась на третий этаж. Движения, как всегда, точны, выверены, ровны. Дверь за собой она захлопнула с грохотом. И уже чувствуя, как раздуваются ноздри, точно из них вырывается незримое в этом мире пламя, Малефисента обернулась к Румпельштильцхену. — Не стоит даже спрашивать, вспомнила ты все или нет, — заметил он. — Я все вспомнила,— отчетливо произнесла Малефисента. — У меня много вопросов, но сейчас знаешь, что я больше всего я хочу сделать? Отыскать твою секретаршу и испепелить Белоснежку. На лице Румпельштильцхена отразилось недоумение. — Вот как? — протянул он. — Не припомню, чтобы в Зачарованном Лесу Чарминги стояли в первых строчках списка твоих недругов. — Ты не можешь не знать. В нашем мире тебе все было известно. Он нетерпеливо взмахнул рукой. — В последние месяцы перед Проклятьем я был несколько ограничен в информации. Это удалось выговорить недрогнувшим голосом: — Чарминги украли моего ребенка. Она сухими глазами смотрела, как Голд подходит, останавливается между ней и дверью. Он хотел заговорить, но остановился. — Теперь ты понимаешь, почему я ищу Мэри-Маргарет Бланшар, — с едкой горечью уронила она. — Не трогай ее, — отозвался Румпельштильцхен слишком спокойно для вызова и слишком властно для просьбы. — Нет? — она качнула головой. — Ну конечно, Чарминги всегда были твоими ручными зверушками. — Ты же не думаешь, что они и впрямь убили твоего ребенка? — нетерпеливо прервал он ее. — Не забывай, они, — Румпельштильцхен насмешливо подчеркнул следующие слова: — ручные зверушки. Послушай, обещаю, что твоя дочь… У нее вырвалось полувосклицание, полувсхлип, и Румпельштильцхен остановился. — Я ведь даже не знаю, кто у меня был, — тихо объяснила она. — Чарминги были нужны мне в нашем мире и нужны сейчас, — после долгого молчания произнес Румпельштильцхен. — Когда в этом мире появится магия, ты сможешь узнать, что стало с твоим ребенком. Она засмеялась, не без горечи, но беззлобно. — Ты хочешь, чтобы я доверилась Румпельштильцхену? Он усмехнулся ей в тон. — Марлин Флессе доверяла Голду. Малефисента, дай мне час времени, и я выясню что произошло. *** Белоснежка сложила отпечатанные листы в стопку, еще раз проверила документы, переданные ей три часа назад. Поднявшись от машинки, она направилась к Румпельштильцхену в кабинет. У двери столкнулась с ним. Они вошли вместе, и Белоснежка нервно следила за тем, как он просматривает бумаги. — Теперь ты сможешь выручить Дэвида и остальных? — Это даст передышку, — уклончиво отозвался он. — Должно дать. А теперь я хочу задать тебе вопрос. Знаешь, чем сейчас занят огнедышащий дракон, которого ты знала под именем Малефисенты в Зачарованном Лесу и Марлин Флессе в этом мире? Жаждет тебя испепелить. Белоснежка сжалась так же, как это сделала бы Мэри-Маргарет. Но ведь Белоснежка поступила иначе? Белоснежка не погубила ребенка, как помнила Мэри-Маргарет, нет. — Вы действительно украли ее ребенка? Белоснежка молчала, в памяти лихорадочно роились все доводы, которыми много лет — два года — назад они убедили себя, что поступают верно. Она шевельнула губами. Румпельштильцхен продолжил: — Белоснежка, сейчас не время для секретов и тайн. Дэвид так не считает, но уверен, ты окажешься благоразумнее. Что произошло в Зачарованном Лесу перед Проклятьем? Белоснежка поднялась, но рук от стола не отцепила, чувствуя, как холодеют щеки, и стучит в висках. — А на что бы ты пошел, чтобы спасти своего ребенка? Румпельштильцхен странно усмехнулся. Что-то необычное промелькнуло в его взгляде. — И на что пошли вы?— с ударением на последнем слове спросил он. — Мы украли ребенка Малефисенты, — тусклым голосом ответила она. — Мы… это был единственный способ спасти Эмму! — Спасти от чего?— в тоне Румпельштильцхена не прозвучало ни понимание, ни осуждение. — От Тьмы. Белоснежка, запинаясь, рассказывала о волшебнице с юга, о ее предупреждениях и обещаниях. — И… мы заключили с ней сделку. Это… — она вдруг открыто взглянула на Румпельштильцхена, — это я настояла. Не Дэвид. Может… Может, поэтому Проклятье и оставило его возле Эммы, его, а не меня. — Как имя вашей советницы? — резко спросил Румпельштильцхен. — Я… я не знаю, не помню. — Вот как? Доверились заезжей колдунье и даже имя не запомнили? —жестко усмехнулся он. — Опиши ее. — Рыжие волосы, зеленые глаза, смешливая, шумная, — послушно перечислила Белоснежка. Румпельштильцхен откинулся на спинку кресла, и Белоснежка вздрогнула, когда он с приглушенной злобой произнес: — Зелина.