Никчёмный

Китнисс целовалась просто ужасно. Пита лихорадило и крутило от боли, он, возможно, был как никогда близок к смерти, но его не отпускала эта мысль, и, несмотря на всю сложившуюся ситуацию, он был от неё счастлив. Он уже потерял счет этим неловким поцелуям, а они все прибывали, и, в конце концов, он сумел-таки собрать воедино обрывки мыслей, которые носились в его сознании. Китнисс так ужасно целовалась, потому что никогда не целовалась прежде. Он не должен быть настолько счастлив из-за этого. Они оба скоро могут умереть здесь, разве не должен он был желать, чтобы она успела взять от жизни побольше? Но он ничего не мог поделать со своим страстным желанием стать для нее особенным, запомниться как первый парень, с которым она в жизни целовалась. Как жаль, что он был слишком слаб, чтобы как следует ответить на ее поцелуи. Он знал, что был слишком эгоистичен, позволив ситуации повернуться таким образом. Так он ей совсем не помогает, наоборот, тянет ее ко дну. И без действительно огромной помощи от спонсоров пойти на поправку ему не светит. Увидев красные прожилки, которые поползли вверх по его бедру, он знал это наверняка. Он умрет не позднее чем через пару-тройку дней. Если бы у Хеймитча были деньги на лекарство, он бы его уже послал. Пит боялся лишь за Китнисс. Они могут оба погибнуть из-за ее нежелания сдаваться. Он уже видел ее в подобной ситуации и раньше, ее яростное желание защищать было необоримо, и он знал, что дело тут вовсе не в нем, она просто не может позволить ему умереть у нее на глазах. Он мог бы от нее сбежать, но он был не в силах даже выбраться из пещеры, чтобы опустошить свой мочевой пузырь. Так что ему пришлось засунуть гордость подальше и попросить Китнисс дать ему посуду из-под супа - использовать ее как утку, чтобы помочиться. Особенно сильно Пит забеспокоился, когда она сказала, что ему достаточно только пережить всех остальных. И были основания, ведь рано или поздно она могла бы, развивая эту мысль, уйти прочь из пещеры, чтобы всех оставшихся самой перестрелять лишь для его спасения. Так что он изо всех сил старался ее отвлечь разговорами на темы, не касавшиеся его собственной все ближе подступавшей смерти. Когда объявили о пире, он почувствовал внезапный прилив адреналина и даже смог рвануться, чтобы схватить ее за плечо. Как будто бы в его состоянии он мог ее физически сдержать на месте. Они заспорили, он пробовал ее умолять и даже шантажировать, перепробовал буквально все. Она спросила, сглатывая подступающие слезы, неужто он прикажет ей просто сидеть и смотреть, как он умирает, и тогда он и не знает, что сказать в ответ. Как она не понимает, что смерть здесь, возле нее, для него гораздо отраднее, чем в одиночестве в грязи? Что просто опекая его она уже дала ему так много? Что он все понимает и прощает ее за то, что она не в силах спасти его? Но он помнил и тот давний дождливый день. Как она была потеряна, подкошена, когда не видела способа спасти от голода свою сестру. Будет ли она так же убиваться, когда ему придёт конец? Что случится с ней из-за его смерти? Но как он может позволить ей рисковать своей жизнью ради возможности спасти его? Когда она сделала вид, что сдалась, при условии, что он согласится беспрекословно ей подчиняться, есть и пить, он ей ни капли не поверил. Но чувствовал, что слабеет с каждой минутой. Он послушно съел все, что она ему давала. Ягоды на вкус были странными. Странно знакомыми. Когда же дурман, что она ему подмешала, смежил его веки, он мог думать лишь о том, что, если она умрет из-за него, он никогда не сможет ей этого простить. Хоть обижаться ему придется и совсем недолго. Очнувшись же, он чувствовал себя гораздо лучше. Лихорадка спала, как и боль в ноге. Он против воли расплылся в улыбке. Ей это удалось. Добыть лекарство. Пит почти что убедил себя, что готов принять смерть, лишь бы она жила. Но невероятная надежда, что поселилась у него внутри, опровергала это убеждение. Умирать ему ни капли не хотелось. А хотелось вернуться домой вместе с Китнисс и целовать ее каждый день до скончания жизни. Однако луч надежды мгновенно меркнет, когда он поворачивается и видит, что Китнисс лежит в луже собственной крови. Он судорожно хватается за нее, пока не чувствует легкого биения ее пульса и не замечает, что кожа у нее все еще теплая. Как долго она лежала, истекая кровью, пока он, улыбаясь, таращился в пространство? Забота о ней на какое-то время требует от него напряжения всех сил. Он все еще ужасно слаб из-за инфекции и длительного голодания, так что перевязать ее и согреть ему не так уж и легко, особенно когда с небес обрушивается сильнейший ливень и вода начинает сочиться сквозь камни их пещеры. Он раскладывал их запасы и вдруг жадно запихнул в себя часть еды, прежде чем его охватило чувство вины. Потом он тщательно опять все отсортировал. Ему обязательно нужно было себя чем-то занять. Температура стремительно падает, и ему приходится перебраться поближе к Китнисс, чтобы согреться. Но стоило ему прекратить свою бурную деятельность, и его сознание начало лихорадить. Когда Китнисс очнется (он не позволял себе думать «если очнется»), им предстоит пуститься в новую игру. Он знал, что правила для них теперь заметно изменились, и им нужно удержать внимание аудитории, если они хотят здесь выжить. Он заставил себя еще раз пересмотреть все, что происходило между ним и Китнисс за несколько последних дней. Пит прежде отлично умел разбираться в людях и понимать движущие ими мотивы, но сделать это теперь все же оказалось сложновато. Ведь он был в лихорадке, да и в отчаянии, и все казалось слишком ярким. Он помнил, что Китнисс его часто целовала, но все это были лишь легкие прикосновения губ. Она никогда не вкладывала в поцелуй всего жара души, даже если осенившая его в лихорадке догадка о том, что он был первым парнем, которого она целовала, действительно была верна. Он пытался разложить все по полочкам, оставив за бортом свои переживания. И решил, что она действительно была к нему не равнодушна. Но все же не до такой степени, до какой он был не равнодушен к ней. Может быть, со временем ее чувства и стали бы глубже, но аудитория хотела видеть их влюбленными по уши уже прямо сейчас. Проблема была в том, что Пит понятия не имел, как играть в отношениях первую скрипку. Он отлично умел подстраиваться под людей, очаровывать, но, как он уже знал, что Китнисс это было не по нраву. От мысли же, что придется быть самим собой и выворачиваться наизнанку в этой невероятно интимной ситуации, которую к тому же демонстрировали по национальному телевидению, его откровенно тошнило. Не говоря уже о том, что и Китнисс могла запросто сбежать от него куда-нибудь на холмы. Но как еще могли они удержать внимание капитолийской публики? Он прокрутил все это в уме в миллионе разных вариаций. Он бы хотел просто обсудить все это с Китнисс, но, конечно, все, что они сказали бы друг другу, тут же попало бы в эфир. Когда день начал клониться к вечеру, он в итоге решил для себя, что будет просто подыгрывать Китнисс, и пусть она ведет. Конечно. Его страх принять неверное решение и здесь побуждал его бездействовать, ну, как всегда. Когда она очнулась, все оказалось проще, чем он предполагал. Они на самом деле заговорили, и, когда она упомянула Руту, он последовал своему инстинктивному порыву и потянулся, чтобы обнять ее, а она прильнула к нему и приняла его утешение. Он кормил ее с ложечки и теперь была ее очередь смущаться, когда пришло время пописать в банку, а его – вежливо поворачиваться спиной. Когда она снова проснулась, он затронул тему ее глупого побега на пир. Пит и правда не мог ничего поделать с гневом и страхом, которые охватили его, когда он нашел ее в луже крови на полу пещеры. Он был шокирован, когда в ответ услышал от нее… слова привязанности? Было совершенно очевидно, что она говорит это и так себя ведет вовсе не для камер, от которых она явно предпочла бы избавиться, судя по тому, как она озиралась по сторонам. Потом она перестала озираться и уставилась на него большими умоляющими глазами, и он решил просто ее поцеловать. Сам Пит счел, что именно это был их первый настоящий поцелуй. Во время которого они оба были в ясном сознании, почти здоровы, а главное – искренни. Потому что он не мог поставить под сомнение желание, которое они оба этим поцелуем выражали. Китнисс Эвердин хочет Пита Мелларка. Мысль была настолько ошеломляющей, что ему пришлось отпрянуть и найти оправдание в том, что у нее снова выступила кровь. Хеймитч, вероятно, готов был их обоих немедленно собственноручно удавить. Они все так же ходили вокруг да около признаний в своих подлинных чувствах, и делали шаг назад, стоило любовной атмосфере накалиться. Но эти неуверенные шаги были все же поинтереснее, чем зрелище двух напуганных страдающих детей, воюющих со смертью, какими они были совсем недавно.