Исполнитель желаний

Они ненавидели и проклинали его. Выплевывали ему в лицо обвинения в том, что он монстр. Повторяли практически те же слова, что кричала в истерике его мать после смерти отца. Или после того, как обнаружила его рядом с трупиком мертвого бездомного котенка. Котенка, на чьи ночные мяуканья она постоянно жаловалась и говорила, что от него у нее болит голова. И дети сейчас так же сжимали свои кулаки и брызгали капельками слюны из распахнутых в криках ртов. И глаза… Глаза, в которых ярость и возмущение смешивались со страхом и отвращением. Они были такие же. Они были сильнее, но боялись его, боялись к нему прикоснуться и банально ударить. Наказать тумаками за то, что он совершил, как наказали бы любого другого. И то, что они подсознательно боялись прикоснуться к нему, ранило гораздо сильнее, чем все те слова, что они бессильно сейчас выкрикивали, столпившись тесным полукольцом. Как будто Бейонд Бездей был прокаженным. Как будто он действительно был чудовищем, от которого можно заразиться. Прижавшись лопатками к теплой, обшитой деревянными панелями стене игровой, Бейонд исподлобья мрачно смотрел на обступившую его толпу возмущенных подростков из старших групп. Младшие, его ровесники, выглядывали из-за плеч старших, так же издавая возмущенные вопли и сжимая в ярости кулаки. Они ненавидели его. Ненавидели, насколько могли. Но, по крайней мере, сейчас они его видели. Бейонд здесь всегда был невидим. Лучший ученик – самый тихий и самый старательный – он все свободное время проводил в библиотеке или в своей комнате, которую никто не хотел с ним делить. Его избегали. Его сторонились. Здесь было все то же, что было везде. Кроваво-красные глаза порождали смешки и издевки за спиной, сплетни, слухи, страх. Тот страх, который он видел в глазах всех людей, впервые встретившихся с ним взглядом. Неосознанный подсознательный страх, сменяющийся на недоумение и невольное отвращение. Потом эти чувства давились его собеседниками, но все, абсолютно все, включая его родителей, пока они были живы, избегали смотреть ему в глаза. Они смотрели куда угодно, но только не Бейонду в лицо. А вот сейчас они все смотрели ему прямо в глаза, не боясь. Брезгливо смотрели в лицо Бейонда Бездея и тыкали пальцами. И он знал, что еще минут пять и, если не вмешаются преподаватели – его все-таки начнут бить. Ненависть и возмущение пересилят брезгливость и страх этой толпы озверевших детей. И все из-за маленького пушистого тельца, намертво сжатого в его кулаке. И темно-кровавых капель, падающих с его пальцев. Бейонд перевел взгляд на свою руку, на ладони которой еще пять минут назад деловито поедал кусочек обеденной булки всеобщий любимец – хомяк Джонни. Теперь же между его плотно сомкнутых пальцев торчали лишь слипшиеся пряди рыже-коричневой шерсти, да кололо ладонь от упирающихся в нее переломанных костей, проступивших под тонкой кожей. Голова Джонни, безвольно повисшая, с распахнутым ртом и вывалившимися из нее красно-багровыми внутренностями, с мертво остекленевшими глазами и запекшейся струйкой крови на миниатюрном розовом носике и была тем фактором ненависти и злобы, который мутной волной готов был смести Бейонда. Все, абсолютно все, кто был в этот момент в игровой, всей душой ненавидели сейчас Бейонда Бездея. - Я не хотел, - беспомощно выдавил из себя Бейонд. – Я не хотел… Не хотел… Не хотел… То же самое он пытался объяснить когда-то и матери, когда она голосила над трупом никому не нужного дворового котенка. Он этого не хотел. Вернее, он хотел не этого. Но, как и раньше, его никто не услышал и теперь. Толпа возмущенных подростков лишь теснее сжала ряды и приблизилась еще на шаг, угрожая расправой. - Тише! Тише, дети, что происходит? – сквозь толпу воспитанников приюта проталкивался дежурный воспитатель. – Что случилось?! - Я не хотел!!! – еще раз отчаянно выкрикнул Бейонд, и разжал пальцы плотно сжатого кулака. Переломанное тельце любимца приюта выскользнуло с ладони и с тихим шлепком упало на пол к его ногам. – Не хотел, слышите?! Он неосознанно вытер липкую от крови руку о джинсы, как будто пытался скрыть следы преступления. И, рванувшись вперед, вырвался из кольца обступивших его детей, расталкивая их руками и плечами, и стремглав бросился вон из корпуса. Со всех ног – вон отсюда, на улицу, чтобы не видеть больше всех этих лиц, чтобы не видеть их взглядов, чтобы не видеть светящихся цифр над головами, витающих в воздухе и окружающих его плотным огненным полукругом. Он стремглав пробежал через парк, не останавливаясь и не оглядываясь, легко проскользнул сквозь дыру в высокой ограде приюта и пробрался на старое церковное кладбище, на котором всегда находил себе утешение. Одна из его любимых могил – провалившаяся в землю древняя тяжелая плита с богатой покосившейся надгробной фигурой в виде позеленевшего от времени вскинувшего огромные крылья мраморного ангела – всегда служила ему укрытием. Это было его убежище. Сюда Бейонд приходил, когда одиночество становилось невыносимым, когда отчуждение окружающих его детей пробивало старательно воздвигаемую защиту из равнодушия. И когда в глубине души поднимались мутной волной неконтролируемые злоба и ненависть. Привалившись спиной к подножию ангела, Бейонд сидел на холодном мраморе могильной плиты, сжавшись, обхватив руками прижатые к груди колени, и нервно раскачивался вперед и назад, глядя прямо перед собой. Иногда он сидел здесь по несколько часов, терпеливо дожидаясь, когда что-то темное внутри него успокоится и перестанет туманить мозг. Ему надо вырасти. Вырасти. Пока он всего лишь ребенок – слабый бессильный ребенок, несчастный в своем одиночестве. Но потом… Потом Бейонд Бездей сполна насладится дарованной ему силой. В этот раз он просидел на могиле дольше обычного, слишком поздно осознавав, что наступила уже глубокая ночь. В приюте, наверняка, давно уже обнаружили его отсутствие и обыскали все закоулки. Возможно, уже даже подали в розыск, так и не дождавшись его появления в своей комнате до вечернего обхода. А это значит, что, помимо серьезного разговора с воспитателями о случившемся в игровой, Бейонда ждет объяснение перед директором, возможно даже, в присутствии полиции. А еще, наверняка – внеплановое свидание с мистером Шеррингтоном, с которым Бейонд Бездей был уже очень хорошо знаком. Мистер Шеррингтон был штатным детским психологом в приюте, и часто, даже слишком часто, вызывал Бейонда к себе. Но, если раньше его волновали лишь замкнутость и нелюдимость ребенка, то теперь повод был посерьезней. И, как будто всего этого было мало, Бейонду рано или поздно все равно придется столкнуться и со своими сверстниками и с более старшими детьми, ставшими невольными свидетелями его расправы над хомяком. И все это еще сильнее нагнетало отчаянное ощущение, что Бейонд в этом мире один. Один на один с целым миром, который сейчас весь ополчился против него. Он не такой, как они. И он монстр. А значит, ему некуда возвращаться. Бейонд бы ушел, если бы было куда идти. Злоба давно уже отпустила, и ее место в душе заняло привычное тоскливое ощущение полнейшего одиночества. Бейонд уже не раскачивался, а, обхватив колени руками, изо всех сил пытался согреться. Ночи, несмотря на солнечную весну и теплые дни, были еще довольно прохладными. А Бейонд убежал в одной водолазке, даже не накинув спортивную куртку. И теперь отчаянно замерзал. К тому же, сегодня он пропустил ужин, и голодный желудок недовольно урчал, напоминая о себе. Бейонд поплотнее обхватил себя руками и начал думать о том, кто весь последний месяц, так или иначе, присутствовал во всех разговорах воспитанников всех возрастов. Кто, в отличие от Бейонда, которого до сегодняшнего дня почти что не замечали, вызывал безмерное любопытство и интерес у всех, кто проживал в уютном домике Вамми. Бейонд знал из подслушанных разговоров, что нового воспитанника привез откуда-то сам Куилш Вамми – великий изобретатель и основатель приюта. И еще он знал, что и Роджер и Вамми с благоговением называют новичка гением. И этот гений с первых же дней стал легендой их по-простому уютного мира. Неуловимой и невидимой легендой, день ото дня обрастающей все новыми слухами. Про него вообще мало, что было действительно известно. Ни того, откуда он взялся, ни того, кем он был. Говорили, что его зовут Эл. Эл – странное имя, не так ли? Бейонд никогда о подобном не слышал. Он хотел бы увидеть новенького, чтобы проверить – действительно ли его так зовут? И как это пишется? Бейонду было всего лишь одиннадцать лет, но он уже прекрасно умел использовать все преимущества, которые давали ему от рождения его удивительные глаза. Его тайное проклятие и его благословение. Но в день появления Эла в приюте всего лишь несколько счастливчиков (или же – несчастливчиков) – наказанных нарушителей дисциплины из старшей группы - смогли увидеть его. Ведь ничто не предвещало появления новенького, тем более - такого новенького. Никто – ни Роджер, ни Вамми, ни учителя и кураторы – не потрудились сообщить воспитанникам, что их ждет прибытие необычного ученика. Необычного, ха. Правильнее было бы сказать - того, кто перевернет весь устоявшийся мир обычного частного приюта для сирот. Поговаривали, что Эл сам зашел в комнату для наказанных, где отчаянные сорвиголовы приюта ожидали вызова к директору для получения нотационных взысканий за очередные проказы во время занятий. И никто не знал точно, что дальше произошло. Ведь сами участники событий предпочитали отмалчиваться или зло огрызаться в ответ на расспросы, воспитатели лишь улыбались, а сам Эл больше не появлялся ни в жилых корпусах, ни в учебных классах, ни даже в столовой. Новый гениальный воспитанник словно бы растворился в пространстве приюта, став бестелесным призраком, о присутствии которого знали, но никому не доводилось больше увидеть. Но в жизни приюта невозможно сохранить никакие тайны – здесь даже стены, казалось, имели уши, и все, что происходило, каким-то неведомым образом становилось известно всем. Говорили, что Эштон с компанией – вечные нарушители покоя приюта – хотели было от скуки устроить «теплую» встречу для новенького. Это было одно из любимых их развлечений – отравлять жизнь всем новоприбывшим в приют. Обычно они отлавливали новичков в игровой или на прогулке, третируя первые несколько дней издевками и несильными, но обидными и регулярными затрещинами и тумаками. Эштону было пятнадцать, и он был абсолютным лидером группки тринадцати- пятнадцатилетних воспитанников, сбившихся под его руководством в устоявшуюся стайку сильнейших. Даже выпускники предпочитали с ними не связываться без явной необходимости. И, естественно, когда Эштон и четверо его друзей увидели ничего не подозревающего новичка, необдуманно забредшего в комнату для наказанных в то время, как там не было преподавателя, они не могли не соблазниться такой возможностью. А дальше… Дальше случилось невероятное. Говорили, что новенький, несмотря на свой возраст и безобидный вид, дал неожиданный жесткий отпор попытавшимся поднять на него руку сорвиголовам. Оказалось, что он владеет единоборствами. И настолько превосходит в скорости и ловкости старших воспитанников, что, когда на их крики и шум прибежали директор и старший воспитатель, единственным получившим выговор стал сам Эл. Потому что его противники, валяющиеся на полу, стонущие, пускающие слюни и позорно шмыгающие носами, никак не выглядели обидчиками невозмутимо стоявшего среди них ребенка. И Вамми, строго взяв за руку, увел и не подумавшего как-то оправдываться и, более того, явно не чувствовавшего себя виноватым новенького из комнаты. И больше Эл не появлялся среди детей. Эта легенда походила на выдумку, и Бейонд не поверил бы в нее, если бы не реакция самих забияк на расспросы. И если бы Эштон не искал каждый день новичка, рассылая своих верных гонцов повсюду – они заглядывали в классы, подходящие ему по возрасту, рыскали в игровой и библиотеке, кружили по парку. Но они не хотели реванша – о, нет. При всех своих недостатках, Эштон был очень умен, и одного урока ему было достаточно. Нет, теперь он искал дружбы Эла, преисполнившись уважением к тому, кто смог дать отпор. И Бейонд вполне его понимал, хотя и не имел шанса высказать это вслух. Ходили слухи, что Эл живет в корпусе учителей, в отдельной изолированной комнате. И что он не наказан директором и основателем, а просто не любит и не умеет находиться среди людей. Именно поэтому он никуда не выходит. А еду ему приносят прямо туда. Еще говорили, но это было уже из области фантастики, что всеми изменениями, что начали происходить в последний месяц в приюте – закупка новой мебели в классы и спальные комнаты, расширение библиотеки, появление личных компьютеров, и еще многим и многим, свидетельствующим о том, что приют неожиданно вышел из кризиса сведения концов с концами и прыгнул сразу на ступень запредельного благосостояния – Куилш Вамми обязан именно Элу. И что Эл уже имеет работу. И еще – что он приехал в приют по собственной воле. Наверное, слухи распространялись не без участия давших слабину воспитателей, но многое придумывалось и самими воспитанниками. И потому Бейонд, жадно ловивший чужие разговоры и болтовню везде, где он находился, старался сам для себя отделять зерна от плевел, создавая приближенную к возможной реальности картину о новеньком. И даже с его предвзятым анализом информации выходило, что новенький не такой. Не такой, как все здесь. Не такой, как другие люди. Он особенный. Так же, как и Бейонд. И Бейонду очень хотелось хотя бы увидеть его. Но тот, кого вроде как звали Эл, уже месяц упорно не появлялся нигде. Бейонд проснулся от того, что ужасно замерз. Он сам не заметил, как заснул на могильной плите. Все тело сотрясалось от крупной дрожи, а холод, поднимавшийся от остывшей за ночь земли и покрытого зеленью камня, пронизывал, казалось, до самых костей. Помотав головой и яростно протерев кулаками глаза, чтобы хоть немного проснуться, Бейонд порывисто вскочил на ноги, судорожно охнув от пронзивших затекшие мышцы тысяч щекотливых безжалостных игл. Чуть-чуть попрыгав и размявшись, чтобы хоть немного согреться, Бейонд обхватил себя руками, яростно растираясь. Кажется, ему никогда еще не было так плохо. Все тело ломило, в голове стоял гул, а желудок уже всерьез подводило от голода. Надо было сдаваться на милость дирекции приюта, что бы ни ждало его впереди. Бейонд потерянно огляделся и вскинул голову к исполинскому темному ангелу, чье лицо ему всегда казалось средоточием зла, а совсем не смиренного всепрощения. Но сейчас, когда небо уже начало светлеть от приближающегося рассвета, точеное лицо мраморной фигуры вдруг показалось Бейонду Бездею непривычно мягким и снисходительным. Огромные крылья на фоне темнеющих могильных плит как будто подбадривали, напоминая о том, что, в сущности, все проблемы этого бренного мира – ничто по сравнению с вечностью. И все, кто не может понять и принять Бейонда Бездея, рано или поздно умрут. Умрут и будут гнить в такой же черной земле, накрытые такими же могильными плитами. И самое прекрасное было в том, что только Бейонд Бездей имел возможность доподлинно знать, когда это случится с каждым из них. Губы сами собой растянулись в улыбке. Да, уже можно возвращаться. Осторожно пробираясь между покосившихся надгробий, Бейонд, поеживаясь и все еще зябко обнимая себя руками за плечи, начал выбираться с кладбища. Его ничуть не смущало ни место, ни то, что он провел здесь целую ночь. Смерть его восхищала и завораживала, и, если Бейонд и боялся чего-то – то точно не ее проявлений. И точно не мертвых. Мертвые беспомощны и прекрасны, они не могут причинить никакого вреда. Но они бесполезны. Он уже хотел было ступить на еле видимую тропинку, ведущую обратно к приютской ограде и знакомой дыре в ней, но в этот момент его внимание привлекло начинающее розоветь небо. В конце концов, если уж ему все равно отвечать за самовольный побег, так почему бы не задержаться чуть-чуть и не посмотреть на рассвет, продлевая иллюзию своей полной свободы? Полчаса ничего не решат. Тем более там, в стороне, Бейонд заметил раскидистое мощное дерево, так и влекущее его к себе. Дерево стояло в самом начале спуска в лесистый овраг и с него, должно быть, открывался потрясающий вид, не загораживаемый другими деревьями. Пожав плечами, как будто приходя к консенсусу в неслышимом споре с самим собой, Бейонд уверенно свернул с тропинки и направился к дереву. Пусть это будет маленький подарок себе, прежде чем ему придется отвечать за все, что он натворил. Но ему так и не удалось в тот день посмотреть рассвет в одиночестве. Не успел Бейонд забраться на выбранную еще снизу широкую разлапистую ветку и удобно устроиться на ней, обхватив ее ногами и прислонившись к холодному с ночи стволу, как снизу послышался звук тихих шагов. Кто-то еще был здесь, в этой утренней пронзительной тишине. Кто-то еще, кто уверенно приближался к выбранному Бейондом дереву. Бейонд замер, затаив дыхание, стараясь не выдать себя ни неосторожным движением, ни неловким шорохом и, вытянув голову, до боли в глазах всматривался в просвет уже почти целиком распустившихся по-весеннему ярко-зеленых листьев облюбованного дерева. Сердце бешено колотилось в груди – он был уверен, что это или полиция, или кто-то из воспитателей, разыскивающих его. Мысли дикими белками запрыгали в голове – он лихорадочно пытался сообразить, что же ему теперь делать: выдать свое присутствие и дать себя обнаружить, или же, наоборот, затаиться и попытаться потом тайком проникнуть в приют и самостоятельно явиться к директору с покаянием. Бейонд был не так мал, как казался, и прекрасно осознавал, что оттого, как он поведет себя, может зависеть как прощение, так и ужесточение планируемого наказания. В свои годы он хорошо уже знал, что любое решение имеющих власть субъективно. Шаги приближались. Бейонд вытянулся в струнку и застыл, вцепившись руками в ветку так, что побелели костяшки пальцев, и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы иметь возможность при необходимости даже перестать дышать. Его кроваво-красные глаза, возбужденно расширенные, пристально всматривались в пространство под деревом. Бейонд ощущал себя дичью, прячущейся от охотников. И чуть не упал от удивления вниз, когда на открытое пространство под деревом неторопливо вышел не полицейский и даже не один из дежурных воспитателей, а худой нескладный ребенок. Мальчик, явно не старше самого Бейонда, чьи слишком длинные, давно нуждающиеся в стрижке взлохмаченные смоляные волосы торчали в разные стороны. Он вышел на открытое пространство под деревом неспешным прогулочным шагом и остановился прямо под Бейондом. И, хотя это было невероятно, он, кажется, был здесь совершенно один. Вне себя от изумления, Бейонд застыл, разглядывая сверху это неожиданное явление, немыслимое, просто невозможное в их размеренной жизни приюта для сирот. Здесь не гуляли дети одни, за забором. Тем более – на рассвете. Ну… не считая самого Бейонда, но он был нарушителем дисциплины, и его ждало наказание, которого он, хоть и не хотел признаваться в этом себе, но все же побаивался. А вот мальчик внизу, кажется, просто гулял. Весь его расслабленный вид и неторопливые движения говорили о том, что над ним ничего не довлеет, он никуда не спешит и, тем более, ни от кого не бежит и не прячется. И еще… Хоть Бейонд и не видел сверху его лица, но он готов был поклясться, что ни разу не встречал этого ребенка в приюте. У него была удивительная память не только на лица, но и на походку, привычки и жесты. И он бы узнал, если бы видел раньше, эти странные движения, плавные и замедленные, как будто незнакомцу было жаль тратить на них энергию. Бейонд безумно, безумно хотел увидеть его лицо. Мальчик внизу странно сутулил плечи вперед, и, когда он чуть повернулся, Бейонд увидел, что в руках у него бумажный пакет. Коричневый бумажный пакет, в котором обычно носят завтраки или мелкие покупки из супермаркета. Пакет был завернут, и ребенок как-то странно и нелепо держал его кончиками пальцев обоих рук за самый верх, прижимая к впалому животу, как какое-нибудь сокровище. Бейонд, сгорая от любопытства, начал было строить предположения, что можно было так бережно нести, но в этот момент незнакомец, все больше напоминающий призрака, громко сказал, стоя прямо под Бездеем и глядя себе под ноги: - Привет. И Бейонд, подскочив на своей ветке от неожиданности, снова чуть не упал. Сердце прыгнуло куда-то вверх, дыхание перехватило, и он глупо застыл в неловкой неестественной позе. - Я знаю, что ты там. Я чувствую, - спокойно проговорил незнакомец, все так же глядя себе под ноги. И, немного помедлив, словно ожидая ответа и не дождавшись, чуть повернулся и вскинул голову, безошибочно упираясь взглядом в таращащегося на него сверху окаменевшего Бейонда. И с упреком качнул головой. – Я ведь говорил. Они оба замерли, молча разглядывая друг друга. Бейонд, приоткрыв рот, вне себя от изумления жадно вглядывался в узкое бледное лицо, острый подбородок и тонкие бескровные губы; огромные, широко распахнутые, какие-то удивительно спокойные серые глаза; растрепанные, давно потерявшие форму прически, падающие на лицо и плечи смоляные пряди волос. И в огненные светящиеся цифры над головой незнакомца. L.Lawliet. Буква. Всего одна буква, вместо полноценного имени. И меньше шестнадцати лет жизни в запасе. - Ты… - Бейонд чуть подвинулся, меняя неудобное положение, продолжая сверлить незнакомца глазами. – Ты Эл? - Это так очевидно? – Эл отвел взгляд и рассеянно огляделся, как будто здесь, в этой предрассветной тиши, мог быть еще кто-нибудь, кроме них. И вновь вскинул голову. – Да, я Эл. А ты… Бейонд Бездей, верно? - Да, - Бейонд не мог поверить. Вот этот тощий, еще даже не подросток, в этой не по росту большой растянутой белой футболке, из широкого ворота которой так беззащитно торчали острые ключицы и худенькая шея – это и есть Эл? Легенда? Это же просто беспризорный ребенок, отчаянно нуждающийся в том, чтобы его накормили, подстригли и приодели. Да он бы не справился даже с одним только Эштоном, не то что с его компанией! Кто только придумал все эти бредни? - Что ты здесь делаешь? Бейонд сам понимал, насколько абсурдно складывался их разговор. Он так жаждал его увидеть, а теперь чувствовал растущее разочарование и раздражение. Эл был не такой, совсем не такой, каким он его представлял. Не было в нем ничего величественного и легендарного. Одни только кости, нескладность и заторможенность. Но это не отменяло странность его появления здесь. Бейонд уже даже забыл, что и его собственное присутствие на дереве было совсем ненормальным. Эл снова отвел взгляд, словно и сам не знал, что он здесь делает и думал, что бы сказать, глядя себе под ноги. Выдержав странно долгую паузу, он все же ответил, чуть улыбаясь кончиками тонких губ и вскидывая на Бейонда мягко сияющие глаза: - Я… Рассчитывал до рассвета найти здесь друга, Бейонд. - Но здесь никого нет, кроме меня! – довольно резко откликнулся Бейонд, неожиданно злясь от озарившего понимания, что этот странный ребенок искал совсем не его. Впрочем, глупо было разочаровываться. Общества Бейонда никто никогда не искал. – Твоего друга здесь нет! - Я вижу, - совершенно спокойно откликнулся Эл. И невозмутимо пожал худыми плечами. – Но ведь и рассвет еще не наступил. Ты не будешь против, если я тоже залезу на дерево? - Буду! – с обычной колкой недружелюбностью тут же откликнулся Бейонд. – Если тебе так хочется залезть на дерево, ты можешь выбрать себе любое другое. - Уже не могу, - серьезно откликнулся Эл и чуть поменял положение рук, по-прежнему неловко удерживающих пакет двумя пальцами. Он так и прижимал его к животу – должно быть, это было очень неудобно. – Довольно глупо сидеть молча на соседних деревьях теперь, когда мы уже познакомились. Ты будешь думать лишь о моем присутствии и не сможешь насладиться рассветом. Даже если я просто уйду, твое уединение уже было нарушено и испорчено моим появлением. Поэтому оптимальным решением будет для нас обоих, если я тоже залезу на дерево и мы посмотрим рассвет вдвоем. - Ты… ты не сможешь залезть на дерево с этим! – Бейонд не мог не признать, что Эл в чем-то прав, хотя было странно слышать подобные серьезные рассуждения от щуплого подростка. И он не нашел ничего лучшего, чем отпустить одной рукой ветку и ткнуть пальцем в его бумажный пакет. И ехидно добавить: - А если у тебя там что-нибудь ценное, то ты не сможешь оставить его внизу. - Это не проблема, - Эл легко улыбнулся, чуть качнув лохматой головой. У него была какая-то удивительная улыбка. Открытая, дружелюбная, но при этом чуть-чуть смущенная. Ему хотелось улыбаться в ответ. Бейонду еще никогда так не улыбались – дети обходили его стороной, а взрослые если и выдавливали из себя улыбки, то искусственные и ненатуральные. Подняв двумя руками пакет, Эл взял его верхний край в зубы. И, сорвавшись с места, двумя огромными шагами подскочил к стволу дерева, с ходу подпрыгивая, полностью используя энергию разгона. Оттолкнувшись ногами от ствола, он гибко взлетел к высокой ветке, до которой не смог бы дотянуться с земли. Схватившись за нее руками, Эл подтянул ноги, забираясь на ветку и тут же, не останавливаясь, белкой прыгнул на следующую. Прошло не больше секунды, как он уже был рядом с удивленным Бейондом и устраивался на соседней развилке. Подняв руку, Эл вытащил пакет изо рта все так же, двумя пальцами, и улыбнулся онемевшему подростку: - Видишь? Это совсем не сложно. И, пока Бейонд оторопело разглядывал его, пользуясь возможностью увидеть вблизи, Эл сосредоточенно осмотрел ветку, на которой устроился, поставил пакет в узкую развилку соседних двух веток, поправил сползшую с плеча футболку и, наконец, уютно уселся, прислонившись спиной к стволу и притянув к себе согнутые колени. Как будто устроился на диване в гостиной, чтобы посмотреть телевизор. Внимательно оглядевшись, оценивая открывающийся сверху вид и уже ставшее ярко-розовым небо на горизонте, Эл удовлетворенно кивнул сам себе и только после этого повернулся к соседу по дереву. В лицо Бейонда впились внимательные серые глаза, слишком серьезные и слишком пронзительные для ребенка. Бейонд только сейчас понял, что смущало его в облике неожиданного собеседника: взгляд. Взгляд Эла был гораздо старше, чем казался он сам. Какое-то время они молча разглядывали друг друга почти в упор. И Бейонд не знал, что сказать, чувствуя непривычное смущение и неловкость – его впервые рассматривали вот так, открыто, внимательно, не мигая. И при этом не спеша отвести взгляда от его красных глаз и не выказывая ни отвращения, ни удивления, ни неприязни. - У тебя всегда был такой цвет радужки? – неожиданно с интересом спросил Эл, окончательно добивая Бейонда сочетанием детской непосредственности и взрослых определений. И даже еще чуть подался вперед, внимательно разглядывая его глаза, как какой-то диковинный экспонат в музее. - Всегда, - мрачно буркнул Бейонд, почему-то не в силах отвернуться или хотя бы отвести взгляд. – С рождения. Он снова чувствовал себя ущербным, неправильным. Впрочем, он часто себя так чувствовал под взглядами других людей. Эл, по крайней мере, в отличие от всех остальных, не старался сделать вид, что не видит ничего необычного, с любопытством прямо разглядывая Бейонда, а не исподтишка, как другие. А вот у самого Эла глаза имели хоть и не часто встречающийся, но вполне естественный цвет. И они очень гармонировали с его бледным лицом - равномерно окрашенные, пронзительно-серые, цвета потемневшего мрамора на любимой могиле Бейонда. Или цвета дождевых туч – не грозовых, темно-лиловых, а именно дождевых. Только чуть-чуть светлей, словно там, в глубине, сквозь тучи пробивались солнечные лучи. И еще у Эла были густые-густые смоляные ресницы, придающие его широко распахнутым огромным глазам по-детски наивный вид, несмотря на всю их излишнюю серьезность. - Необычная аномалия, учитывая, что тебя точно нельзя назвать альбиносом, - вынес свой вердикт Эл и, откинувшись, снова оперся спиной на ствол дерева, отводя взгляд к горизонту. - Впрочем, я читал о подобной казуистике. Бесцветные кровеносные сосуды при наличии меланина в радужной оболочке. Но там речь шла о коричнево-красных глазах, а у тебя они цвета крови. Красиво. - Красиво?! – Бейонд подпрыгнул и все-таки потерял равновесие, сорвавшись с ветки, и только в последний момент успев уцепиться рукой и ногой. Но он даже не обратил на это внимания, как не обратил внимания и на то, что Эл и не подумал попытаться оказать ему помощь. С трудом забравшись на прежнее место, Бейонд, задыхаясь, вновь почти выкрикнул: - Ты сказал - красиво?!! - Смотри, солнце уже появилось, - Эл вытянул руку, указывая на горизонт, где, действительно, уже появился тоненький золотой край восходящего солнца. И невозмутимо скосил глаза на Бейонда, явно считая тему исчерпанной. - Да. Разумеется, это вопрос вкуса. Но мне нравится цвет твоих глаз. Это красиво и необычно. Бейонд ошарашено молчал, сидя верхом на своей ветке и вцепившись в нее руками. Сказать, что он был потрясен – было ничего не сказать. Никто никогда не говорил ему ничего подобного. За свою короткую жизнь он слышал много обидных определений своих глаз от соседей, от матери и отца, от детей, не желающих принимать в свои игры… Улавливал шепотки проходящих мимо людей за спиной: «жуть», «кошмар», «чудовище», «ужасные глаза» и прочее, тому подобное. Но никогда – никогда! - никто не считал кроваво-красную радужную оболочку красивой. Но то, как спокойно говорил Эл об этом, заставляло поверить ему безоговорочно. Какая-то удивительная непоколебимая уверенность звучала в его словах. Незыблемая стабильность. Он действительно так считал. - Моя мать часто говорила, что я дитя дьявола. И что я проклят, - неожиданно сам для себя выпалил Бейонд. – Проклят еще до рождения. - В самом деле? – Эл с любопытством повернулся к нему. - Значит, ты помнишь свою мать? - Помню… - уже пожалев, что сболтнул лишнее, нехотя признался Бейонд. В памяти тут же всплыло видение горящего искореженного вагона пассажирского поезда, упавшего под откос. И кровавое месиво вместо половины головы его матери. Ее длинные черные волосы, слипшиеся от крови, перемешанные с чем-то желейным и серовато-кровавым, с торчащими мелкими осколками белых костей. И мертвый мутный глаз, огромным шаром вывалившийся из глазницы на второй, уцелевшей половине лица, смотрящий прямо на шестилетнего Бейонда Бездея. Этот глаз, как будто обвиняющий его в том, что он предсказал, до сих пор иногда являлся ему по ночам. Эл, внимательно вглядывающийся в его лицо, наклонился со своей ветки и коснулся пальцем плеча, привлекая внимание: - Я не собираюсь расспрашивать, - спокойно проговорил он, как будто и так знал все то, что промелькнуло жутким воспоминанием в голове Бейонда. - На самом деле, я спросил просто, чтоб поддержать разговор. Я не знал своих родителей и, честно говоря, понятия не имею, что надо говорить, когда речь заходит о матерях. Я ведь не знаю, что чувствуешь, когда у тебя есть семья. Или когда ты ее потерял. Бейонд исподлобья взглянул на него, пытаясь определить, не издевается ли Эл. Но огромные серые глаза смотрели на него по-взрослому серьезно, без тени насмешки или издевки. Кажется, его новый знакомый просто говорил то, что думал, какими бы странными ни были его слова. И Бейонд вдруг решился. Решился открыть ему то, в чем не признался даже милейшему мистеру Шеррингтону. - Я хочу сказать тебе кое-что, - быстро проговорил он, сам не понимая, почему почувствовал непреодолимое желание открыться случайному собеседнику. Может быть потому, что это был чуть ли не первый настоящий собеседник за всю его жизнь. – Но пообещай, что никому не расскажешь. - Обещаю, - серьезно сказал Эл, совсем не удивившись и чуть кивнув. - Моего отца зарезал грабитель, а мать спустя год погибла в железнодорожной катастрофе. Но важно не это. Я не помню их лиц живыми, - выдохнул Бейонд свою затаенную занозу из сердца. Это был его персональный неподъемный груз тяжелейшего чувства вины. – Помню отца лишь в гробу, а мать… мать тоже мертвой. Когда я пытаюсь вспомнить, как они выглядели живыми, я вижу вместо лиц лишь что-то размазанное. - Мне очень жаль, - осторожно проговорил Эл. И, помолчав, неуверенно добавил, взяв с ветки свой бумажный пакет: - Ты любишь клубничный джем? Вот, возьми влажную салфетку. У тебя руки в земле и …крови? - Да, это кровь, - Бейонд смущенно посмотрел на свою ладонь и, исподлобья зыркнув на собеседника, выхватил у него протянутую салфетку. – Я… я раздавил вчера хомяка. В кулаке. Но я… я не хотел. - Не хотел? – Эл с интересом смотрел на него. И его огромные глаза, казалось, проникали Бейонду в самую душу, заставляя насупиться и сжаться, в ожидании словесной пощечины. - Значит, теперь ты жалеешь? - Жалею… наверное, - неуверенно буркнул Бейонд, старательно вытирая салфеткой ладонь, озадаченный странным вопросом и совершенно не изменившимся, по-прежнему дружелюбным тоном Эла. И попытался прислушаться к себе, чтобы понять, что действительно чувствует, когда тень возможного осуждения и неприязни не довлеет над ним. И с удивлением признался: - Я не знаю… Не знаю, жалею я или нет. И на самом деле… я не знаю, зачем я это сделал. - Не знаешь? Ты интересный собеседник, Бейонд, - закусив палец, Эл с любопытством разглядывал его. Кажется, он действительно не осознавал всю чудовищность поступка Бейонда с точки зрения морали и нравственности. Эл был очень странным, это был факт. Самым странным из всех людей, что Бейонд встречал за всю свою жизнь. И он был первым, с кем Бейонду действительно нравилось говорить. - Хорошо, что я тебя встретил. Но смотри, мы сейчас пропустим рассвет. Давай помолчим, я хочу посмотреть. Вот, угощайся джемом. Это могло бы казаться фрагментом из сна – они сидели высоко над землей на соседних ветках, смотрели на восходящее солнце, и слизывали с пальцев вязкие потеки джема, по очереди зачерпывая его из банки прямо руками - если бы Бейонд когда-нибудь видел подобные сны. Или если бы когда-нибудь хотя бы мечтал, что с ним рядом может вот так вот просто кто-то сидеть и болтать, принеся неожиданную надежду, что и у него мог бы быть друг. Так же, как и у всех остальных. Друг, с которым можно не чувствовать себя чудовищем. И даже джем, поедаемый не ложечкой за столом, с хлебом и стаканом горячего чая, а прямо руками из объемной банки, казался сейчас Бейонду удивительно вкусным. Самым вкусным из всего, что он когда-либо ел. Когда джем закончился, а на полностью поднявшийся над горизонтом огненный шар стало невозможно смотреть, Эл глубоко удовлетворенно вздохнул. И, уложив опустевшую банку обратно в бумажный пакет, тщательно вытер пальцы влажной салфеткой, бросив ее туда же. И протянул Бейонду раскрытый пакет, чтобы он мог выкинуть и свою салфетку. А потом невозмутимо спросил, как о чем-то само-собой разумеющемся: - Пойдем? - Да, надо идти… - обреченно согласился Бейонд, сразу же вспоминая, что его ждет впереди. – Эл, скажи… Там сильная суматоха? А полиция меня ищет? - Полиция? – Эл, заворачивающий пакет, удивленно взглянул на него. И успокаивающе улыбнулся этой своей светлой улыбкой, от которой хотелось улыбаться в ответ. – Конечно же, нет. Я сказал Роджеру, что ты вернешься к утру. - Ты сказал Роджеру? – Бейонд не поверил своим ушам. – И он послушал тебя? А откуда ты мог знать, что я вернусь, ты ведь даже меня не знаешь! - Нет, не совсем так, - Эл вдруг сладко потянулся, вскинув вверх руки с зажатым в них пакетом. Все-таки он явно обладал удивительным чувством балансировки. Если Бейонду приходилось обнимать ветку ногами и придерживаться рукой, чтобы не упасть, то Эл на дереве просто сидел, как сидел бы на стуле, да еще и в такой странной позе – с прижатыми к груди коленями. Он потрясающе координировал свое тело. – На самом деле, я знаю всех вас – всех в приюте, правда, заочно. Я изучил характеристики каждого, так что могу рассказать о каждом из вас даже больше, чем знаете вы сами. При твоем интеллекте, Бейонд, ты не мог не вернуться, какое бы наказание тебя ни ждало. Ты вполне способен определить наиболее правильное решение. Но тебе хотелось оттянуть это немного и подольше побыть в одиночестве, да? Бейонд, снова не в силах вымолвить ни слова от изумления, молча кивнул, пожирая его глазами. - Я могу это понять, - Эл склонил на бок голову и с интересом спросил. – Кстати, а где ты ночевал? Здесь, на дереве? - Нет, - мотнул головой Бейонд. – На… На кладбище. - О! – снова ничуть не удивившись, как будто кладбище было нормальным местом для ночевки детей, с энтузиазмом кивнул Эл. – Я тоже пару раз гулял на этом кладбище. Там есть очень интересные надгробные памятники. А какую могилу ты выбрал себе? Нет, подожди. Я сам угадаю. Он поднял руку и похлопал пальцем себя по губам, задумчиво подняв глаза вверх. И снова перевел огромные серые глаза на Бейонда: - Та, что с Архангелом Михаилом, верно? 1753 год? – и, увидев, что Бейонд озадаченно смотрит на него, нетерпеливо добавил: - Склонившийся ангел с крыльями, провалившаяся мраморная плита? Семьдесят метров по главной аллее, поворот направо, четыре надгробия, поворот налево, третья могила слева? - Э… да. Да, это она, - растерянно признал Бейонд. – Но как ты… - Логика, - хмыкнул Эл, довольно сверкнув глазами. – Логика и память. Ты опоздаешь на завтрак, пошли. И он первым ужом скользнул вниз по веткам. Бейонду ничего не оставалось, как последовать за ним, хотя он с большим удовольствием остался бы еще на дереве. Например – до обеда. Или до ужина. Задобренный сахаром желудок чуть успокоился, да Бейонд и готов был принести его в жертву, ради подобного времяпровождения. Эл дождался, пока он слез с дерева и, чуть улыбнувшись кончиками губ, уверенно двинулся в сторону приюта. - Подожди. Подожди, Эл! – Бейонд вдруг вспомнил самое начало их знакомства. И, когда Эл обернулся, с некоторым даже злорадством сообщил: - А твой друг, которого ты хотел здесь найти… Он ведь так и не пришел! Эл на ходу повернулся лицом и нему и, продолжая пятиться, лукаво склонил набок голову, чуть разводя руки в стороны: - А разве я говорил, что еще кто-то должен прийти? Я говорил, что я хочу найти друга здесь… Я и нашел, верно? Догоняй! И, развернувшись, вдруг стремительно сорвался на бег. Долю секунды Бейонд оторопело смотрел в удаляющуюся спину такого странного мальчишки. А потом понял, что он только что сказал. И рванулся вдогонку, ощущая, что ему непривычно хочется смеяться. Бегать, дурачиться и неумело смеяться, как совсем обычному ребенку. Внутри было удивительно легко и свободно - он больше не чувствовал тьмы, безустанно ворочающейся где-то в глубине. И не чувствовал себя загнанным в угол, беспомощно ощетинившимся монстром, против которого был настроен весь мир. Ему казалось, что он только что увидел рассвет своей совсем новой жизни, и даже наказание за побег и за хомяка теперь виделось лишь мимолетной жизненной неприятностью, а не унижением или катастрофой. Тогда Бейонд еще не знал, что эта новая жизнь продлится очень недолго. И что тьма никуда не ушла, что она лишь сжалась и затаилась на время, ослепленная исходящим от Эла белоснежным сиянием. Но она будет расти – год за годом, вместе с самим Бейондом, терпеливо дожидаясь, когда свет удаляющейся звезды станет настолько далеким, что уже не будет рассеивать ее черноту. *** Тряхнув головой, Бейонд отогнал от себя некстати нахлынувшие воспоминания. Их первое утро с Элом было теперь всего лишь одной из тысяч монеток, набивших до отказа копилку ненависти Бейонда Бездея. Каждую из них он мог с болезненной дрожью рассматривать, вспоминая, смакуя, сотрясаясь от восторга и душащей злобы. Но он отложит это на потом – после, когда мир погрузится во тьму, Бейонд раскроет свою копилку и будет жадно перебирать монетки воспоминаний, пересыпая в ладонях, вынимая по очереди каждую, бережно хранимую в памяти. Ему больше ничего не останется. А сейчас, пока его идол все еще жив, Бейонд не может позволить себе отвлекаться на прошлое, чтобы не пропустить ничего из разворачивающегося грандиозного действия в настоящем. Тишина в штабе, нарушаемая лишь редким полушепотом украдкой переговаривающихся между собой членов команды расследования, надвинулась сразу же, как только Мелло и Мэтт уехали. Недобрая тишина. Гнетущая. Именно так они должны были ее ощущать – и именно так ощущали. Поэтому и переговаривались лишь полушепотом, бросая осторожные быстрые взгляды на сидящего перед центральным монитором в своем кресле Рюдзаки. Бейонду же казалось, что он слышит первые вступительные такты восхитительнейшей кантаты, вот-вот готовой взорваться многоголосым хором, с поднимающимся лидирующим голосом солиста, воспевающим красоту надвигающейся трагедии и рвущим тонкие струны внутри. Он упивался происходящим. Он наслаждался. И единственное, что отравляло ему сейчас вдохновленное ожидание – это Ягами Лайт, сидевший в соседнем кресле рядом с Рюдзаки. Не просто сидевший, а слишком близко сидевший. И позволявший себе…прикасаться. От внимательного взгляда Бейонда не укрывалось, как, поддерживая с Рюдзаки неслышимый разговор, Лайт то и дело заговорщицки склонялся к нему, касаясь плечом плеча. И Бейонд не мог не заметить, казалось бы, мелкой, но приводящей его в ярость детали: Рюдзаки не пытался уйти от прикосновений. Не отодвигался привычно, оберегая свое личное пространство от непрошеного вторжения. Нет, наоборот, божественный идол Бейонда Бездея как будто был рад этой близости, расслабленно принимая все эти прикосновения и одаривая Киру интересом больших внимательных глаз. Они сидели, прижимаясь плечом к плечу, как когда-то, очень давно, Рюдзаки сидел с Бейондом. Или с Артемисом. Именно это и заставило Бейонда погрузиться в непрошеные воспоминания о детстве. И очень отравляло предвкушение наступающего первого действия разыгрывающейся перед ним трагической пьесы. Впрочем, не факт, что она должна была стать трагической еще в первом акте. В отличие от Рюдзаки, Бейонд давал Мелло больше тридцати двух процентов на то, чтобы выжить. Он знал о чудовищной везучести немца. Именно на нее, на эту необъяснимую и сверхъестественную везучесть, Бейонд и закладывал больше процентов. И он с нетерпением ждал развития действия, чтобы опровергнуть или подтвердить все свои теоретические изыскания практическим экспериментом. Но Кира своей близостью к ненавистному идолу не давал в полной мере насладиться происходящим. Вот и сейчас – сдвинув кресла, прижимаясь друг к другу плечами и склонив низко головы, Рюдзаки и Лайт по очереди что-то писали на листочке бумаги, передавая друг другу ручку и напоминая школьников, вместе решающих неподдающуюся задачу. Свет далекой звезды теперь полностью принадлежал только Кире. Кире, который чуть было не сорвал весь сценарий, яростно выступив против поездки Мелло к Миками Тэру. Но Бейонд не мог не признать – красота и виртуозность его игры поистине восхищали. Он сам чуть было не поверил ему – настолько натурально Ягами сыграл. Кира не боялся ходить по самому краю, не боялся идти на риск, вызывая подозрения на себя и, надо отдать ему должное – он прекрасно провел эту партию, разом подняв не только доверие к себе всей команды расследования, но и завоевав статус самого искреннего и человечного из всех присутствующих. Кира наглядно продемонстрировал, что он, в отличие от Рюдзаки, не может забывать о ценности жизни и не готов смириться с необходимостью рисковать людьми. И пытался бороться с великим детективом даже за жизнь Мелло. За жизнь того, кто все это время открыто подозревал его, кто больше всех не мог поверить в то, что Рюдзаки ошибся. Как это было красиво и благородно. Поистине, Кира был виртуозным лжецом, легко умеющим вызывать к себе именно те чувства у окружающих, что были ему нужны. А еще, как ни отвратительно было Бейонду это осознавать, но Кира прекрасно изучил его идола. Он чутко улавливал, когда интерес огромных внимательных глаз начинал уходить от него, и тут же ревностно делал все, чтобы не дать детективу переключиться на кого-то другого, заставляя снова подозревать себя. Если раньше Бейонд еще сомневался - не случайные ли это ошибки Ягами Лайта, то теперь он был точно уверен, что нет. Кира играл с огнем, но вполне осознанно. Балансируя между подозрениями и доверием, он безошибочно выбирал тонкую, словно лезвие бритвы, грань, по которой мог безопасно продвигаться вперед. И, кажется, Бейонд начал наконец-то понимать замысел его игры. Рюдзаки – вот кто был целью. Кира, как и ВВ, не хотел технической победы, просто убив L. Он хотел сначала его подчинить. Завоевать, как завоевывал всех остальных. Сломать, заставив усомниться в себе и поверить Ягами Лайту. А потом уже небрежно смахнуть противника со своего пути. И в этом его цель идеально совпадала с планом Бейонда. Кира самостоятельно превосходно исполнял ту самую роль, что отвел для него Бейонд Бездей. Все шло как надо, даже еще лучше. Вот только именно это и настораживало. Кира понятия не имел, с кем связался. Наверное, он никогда не играл в поддавки, и не знает, что, чем реальнее кажется победа, тем, на самом деле, ближе крах в играх с Элом. Бейонд дернул головой вбок и громко хрустнул шеей, наблюдая, как Лайт старательно очищает банан, прежде чем передать его Рюдзаки. От подчеркнутой мягкой заботливости Киры сводило скулы от бешенства. Бездей знал, что Эла на это не купишь. Каким бы виртуозным лжецом ни был Кира, ему далеко до лживости Эла Лоулайта. И, вопреки логике, осознавать это было крайне приятно. Но Бейонд и не думал, что будет настолько трудно смотреть на это со стороны. На то, как кто-то небрежно касается его божества, сидит рядом с ним, разговаривает полушепотом, и, взгляд за взглядом, ворует все его внимание. Смотреть и осознавать, что кто-то получает сейчас все то, что отчаянно жаждал получать Бейонд Бездей. Жаждал, даже зная, что Эл никогда никому не даст этого просто так. И то, что детектив позволяет подходить Кире так близко, означало только одно: Эл играет. Он по-прежнему подозревает Ягами Лайта. Может быть, еще даже больше, чем раньше. И Кира со своей излишней самоуверенностью вполне может попасть в мышеловку, не дойдя до финала. Но даже несмотря на это – Бейонд бы многое отдал, чтобы быть сейчас им. Чтобы мгла огромных зрачков Лоулайта прожигала только его. Но В не был Кирой, Кирой был Лайт Ягами. А это значит, что Бейонду придется продолжать довольствоваться ролью в тени, загнав усилием воли чудовищную, растущую с каждым часом зависть глубоко в темноту внутри, чтобы не мешала. Он не может позволить себе ошибиться и выдать себя раньше времени. Он – гарантия победы Киры над L. Гарантия низвержения идола. И ему придется пустить в ход некоторые запасные идеи, чтобы немного отвлечь L от Киры, запутывая в паутине побочных проблем. Бейонд не любил использовать «костыли» в стратегии, но сейчас не мешало подстраховаться. Слишком многое было в этой игре на кону. Да и, в любом случае, еще немного опасного напряжения только украсит все действие. Последняя игра L и BB заслуживает того, чтобы бросать в ее бурлящее варево все, что есть под рукой. Так будет еще веселее. Бросив очередной ненавидящий взгляд в спину Ягами Лайта, Бейонд осторожно слез с диванчика, на котором все это время сидел, наблюдая за своим божеством, и неслышно скользнул к сидящим в стороне у компьютеров Энтони и Джованни. Вся остальная группа расследования расположилась с другой стороны от Рюдзаки и Лайта, что было очень кстати – никто не мог бы подслушать их разговор полушепотом. - Вы не против, если я тоже присяду рядом? – вкрадчиво мурлыкнул Бейонд обернувшимся к нему агентам. И, не дожидаясь ответа, подкатил к ним свободное кресло и сел, заговорщицки склоняясь к обоим. – Я очень хочу поговорить с вами о проблеме, которая меня волнует. Полагаю, вы тоже об этом задумывались. Тетрадь. Тетрадь, которая в сейфе. Что будет с ней, когда все закончится, и Рюдзаки поймает Киру? Ведь это самое мощное оружие, которое есть сейчас на Земле… Неужели ФБР оставит ее японцам? *** - Шах и мат, Рюдзаки, - записывая очередной ход на листочке, закончил партию Лайт. И внимательно всмотрелся в лицо своего врага. – Ты что, мне специально поддался? Ты прозевал слона и ладью. Ожидание было невыносимым. Чтобы хоть как-то отвлечься, Лайт, ни на что не надеясь, предложил Рюдзаки сыграть в шахматы, раз уж им остается лишь ждать. И, к его искреннему удивлению, детектив неожиданно согласился. И проиграл уже вторую партию подряд. - Нет, ты просто снова оказался сильнее, Лайт-кун, - равнодушно откликнулся детектив. - Мне незачем тебе поддаваться. Какой смысл тогда вообще продолжать игру? Наверное, если бы Лайт не уговорил его поиграть, Рюдзаки бы снова укутался в свой непроницаемый кокон отчуждения. И Лайт не мог бы его обвинять – слишком многое должно было решиться сегодня. Нет, он не питал иллюзий, что детектив беспокоится о Мелло или Мэтте. Конечно же, нет. Но вот Х-Кира… Если они правильно вышли на след, Х-Кира мог дать все те недостающие детали в их пазле, которых так не хватало, чтобы окончательно закрыть это дело. Разумеется, душу великого охотника сейчас должно было переполнять возбужденное нетерпение и азарт гончей, вышедшей на прямой след. Но на непроницаемом бесстрастном лице Рюдзаки невозможно было прочитать ни тени эмоций, что, впрочем, совсем не было удивительным. Он был, может быть, лишь чуть рассеяннее, чем обычно, что и давало возможность предполагать, что там, в этой лохматой голове, в отличие от внешней невозмутимости, мысли бурлят в немыслимом круговороте подсчета прогнозов и вероятностей. - Хочешь что-то из фруктов? – поинтересовался Лайт, перехватив задумчивый взгляд детектива, направленный на большую вазу с фруктами, стоявшую ближе к Лайту. И, не дожидаясь его ответа, взял из вазы банан. Тщательно очистив плотную желтую шкуру, стараясь не замечать пристального взгляда Рюдзаки, Лайт протянул его своему заклятому другу. - Держи. - Спасибо, Лайт-кун, - чуть помедлив, Рюдзаки осторожно взял очищенный банан двумя пальцами, все так же внимательно, не отрываясь, глядя на Лайта в упор. - Еще партию? – невозмутимо спросил Лайт, проводя на листке линию, отделяющую законченную игру от чистого пространства. – Когда чем-то занят, ожидание не так тягостно. - Не откажусь, - Рюдзаки откусил от банана и кивнул. – Ты сильный противник, Лайт-кун, с тобой интересно играть. Он ткнул пальцем в листок с записанными ходами: - На самом деле, я сознательно пожертвовал слона и ладью. Я был уверен, что ты воспользуешься преимуществом и атакуешь. Но вместо этого ты предпочел потерять в своей позиции, пожертвовал ферзя и, тем самым, заманил в ловушку меня. Я не ждал, что ты решишься так рисковать. У тебя очень острый ум, Лайт-кун и отличная тактика. - Благодарю, - хмыкнул Лайт. – Я разгадал твою ловушку, Рюдзаки и знал, что ты рассчитываешь на атаку. Именно поэтому я выбрал другой путь. - Я восхищен, - Рюдзаки склонил голову набок, медленно пережевывая банан и по-прежнему пристально вглядываясь в лицо Лайта. «О чем мы, черт возьми, говорим? – удерживая на лице маску вежливой невозмутимости, мысленно чертыхнулся лучший студент Японии. – И во что мы только что играли на самом деле? Ты что, даже в шахматах моделируешь жизнь и пытаешься понять мою логику - логику Киры?» Он перевел взгляд на листок, быстро пробегаясь глазами по записанным ходам только что законченной партии. И с ужасом осознал, что его предположение вполне может оказаться правдой. Мэтт и Мелло – слон и ладья, дальнобойные фигуры, которые, как говорил когда-то Бейонд «Рюдзаки пускает в ход». Жертвует, пытаясь заставить противника атаковать. По спине пробежал холодок от понимания, насколько легко детектив может проникать в его мозг, заставляя раскрыть особенности своей тактики и выбранную стратегию с помощью безобидной партии в шахматы. Заманив первой, ничего не значащей партией, проигранной лишь чтобы отвлечь внимание, и затем навязав сценарий второй. Накатило неприятное ощущение, что детектив с ним играет, как кошка с мышью. Давно уже знает, кто он такой, и лишь развлекается, растягивая время до неминуемого финала, после которого L снова ждет беспросветная скука. И долгий-долгий поиск нового достойного противника, который вновь сможет ее разогнать. И то, как Рюдзаки пристально вглядывался сейчас в лицо Лайта, лишь подтверждало все эти мысли. Детектив будто ждал, что Лайт догадается о происходящем, ждал, и хотел увидеть реакцию. Хотел увидеть что-то в его лице или в глазах. - Лесть тебе совсем не идет, - Лайт полуприкрыл веки, пряча глаза, и снисходительно улыбнулся. И, протянув руку, уверенно смазал прилипшую крошку банана с уголка упрямых губ детектива. - Но я рад, что являюсь для тебя достойным противником. Так продолжим? Рюдзаки дернулся, запоздало вздрагивая от его фамильярного прикосновения. Пронзительный взгляд огромных зрачков, казалось, пронзил Лайта до самого позвоночника. Они слишком хорошо понимали друг друга. - Хорошо, - детектив засунул в рот остатки банана и отвернулся к корзине, чтобы выкинуть шкурку, уходя от дуэли глазами. – Я проиграл тебе, Лайт-кун, так что твои снова белые. - Рюдзаки, Миками Тэру вышел из прокуратуры и сел в автобус, - вспыхнувший белый экран с буквой N нарушил тягостную тишину в штабе. – Мелло и Мэтт следуют за ним. - Прости, Лайт-кун, мы сыграем с тобой потом, - мгновенно теряя интерес к Лайту, Рюдзаки потянулся к клавиатуре и двумя щелчками вызвал на центральный экран карту города. Красная пульсирующая точка, перемещающаяся по одной из улиц, обозначала машину Мелло и Мэтта. В штабе поднялся гул. Вся команда расследования, явно с облегчением осознав, что, наконец-то, тягостное ожидание закончилось, бросив свои дела, собиралась за креслом Рюдзаки перед центральным монитором. Все с жадностью следили за перемещением тех, кто, возможно, ценой своей жизни должен был добыть для оставшихся здесь ответы. - Но… Он едет не домой… - первым подал голос Мацуда, вытянув указательный палец к экрану. – Он проехал свою остановку! - Действительно! Он едет куда-то еще! – тут же поддержали его остальные. – Он не стал пересаживаться на метро! Поднялся гул. Лайт искоса следил за Рюдзаки. Положив ладони на притянутые к груди колени, детектив так и подался вперед, жадно вглядываясь огромными глазами в экран и, кажется, ему не было никакого дела до того, что происходит у него за спиной. - Может быть, он едет к знакомой? – мурлыкнул за спиной у Лайта Бейонд. Встретившись взглядом с оглянувшимся на него Кирой, маньяк тут же растянул губы в широченной улыбке. - Почему нет? Миками Тэру – одинокий мужчина, он вполне может после работы поехать к кому-нибудь на свидание. - Мы же изучили его дело, - подал голос Соичиро Ягами. – У Миками Тэру нет никаких отношений. - Точно! – тут же поддержал шефа Мацуда. – У него нет девушки, и живет он замкнуто и совершенно один. - Я не хотел бы казаться грубым, - засунув руки в карманы, до боли напоминая Рюдзаки, Бейонд смотрел на экран из-под спутанных прядей смоляной челки, падающей на глаза. – Но отсутствие девушки совершенно не значит, что одинокий мужчина не может пойти на свидание. Он ведь может пойти на … гм… оплаченное свидание. Когда начинаешь за кем-то следить, всегда есть риск узнать не самые лицеприятные подробности чужой жизни. - Миками Тэру – прокурор! – возмутился Аидзава. И остальные его поддержали. Снова поднялся гул. Лайт, оглядывающийся через плечо на команду расследования, вдруг встретился взглядом с Бейондом. И в кровавых глазах маньяка он увидел безудержное ликование и предвкушение. Именно так. Предвкушение зрелища. Лайт внутренне содрогнулся от омерзения и поспешил отвернуться. - Полагаю, он едет в свой банк, - перекрывая поднявшийся шум, равнодушно сообщил Рюдзаки. И, подняв руку, закусил подушечку большого пальца, не отрывая взгляд от экрана. – Миками Тэру имеет в банке ячейку. И, полагаю, я знаю, что за сокровище он в ней хранит. - Рю… Рюдзаки, ты говоришь о Тетради? – озвучил общую мысль Мацуда, одновременно с пронесшимся по штабу вздохом изумления. - Ты думаешь, он хранит Тетрадь в сейфе? – удивленно поддержал его Джованни. - Угу, - Рюдзаки принял у появившегося сзади Ватари большое блюдо с пирожными и, не отрывая взгляда от экрана, поставил его перед собой. – Именно так я и думаю. - Но это же какой-то абсурд, - Лайт подался вперед, пытаясь увидеть глаза своего врага, прячущиеся за завесой черных волос. – Если он действительно хранит Тетрадь в сейфе, он должен был поехать за ней вчера, когда ты сделал объявление по телевидению. Вчера! А не сегодня. - И, тем не менее, я уверен, что я прав, - Рюдзаки вытянул вверх палец, указывая на красную точку сигнала машины Мелло и Мэтта, остановившуюся на карте напротив банка. И, повернув голову, пронзил Лайта взглядом изучающих глаз. - Но ты можешь предложить свою версию происходящего, Лайт-кун. У тебя она есть? Лайт молчал, глядя в его глаза, чувствуя, что взгляды всех присутствующих ожидающе скрестились на нем. Но плевать ему было на всех остальных. Он не понимал. Не понимал, что происходит. Почему самозванец, если Рюдзаки действительно прав, повел себя так до абсурдности нелогично? Если Миками Тэру действительно имеет Тетрадь, и действительно хранит ее в банке – почему он поехал за ней сейчас, а не когда L дал ему фору, откровенно подставившись? Что-то здесь было не так. Лайт буквально кожей ощущал неправильность происходящего. Во что, черт возьми, играет Миками Тэру??? - Рюдзаки, Миками Тэру попросил доступ к личной ячейке, - подтверждая догадку Рюдзаки, невозмутимо отрапортовал голос Ниа. - Ого! А как Ниа может знать, что происходит в банке? – с искренним любопытством и удивлением, вытаращил глаза Мацуда. - Полагаю, он подключился к камерам слежения банка, - с дружеской теплотой в хриплом голосе тут же откликнулся Бездей. Засунув руки в карманы, он стоял рядом с Мацудой и Энтони. – Но увидеть, что именно Миками Тэру берет из ячейки, Ниа уже не сможет. - О! – только и смог выдохнуть восхищенный Мацуда. - Ниа, - Рюдзаки склонился к микрофону, нажимая на клавишу разговора. – Я считаю, Миками Тэру берет в банке Тетрадь. Предупреди Мелло, они должны быть особенно осторожны. - Хорошо. Мы пришли к такому же выводу, Рюдзаки, - бесстрастно подтвердил голос Ниа. - Мелло и Мэтт поедут за ним и поднимутся к нему в квартиру, как только он вернется домой. Мелло запросил разрешения не использовать грим, чтобы увеличить вероятность, что Миками Тэру выдаст себя, записав его имя в тетрадь. Я дал ему разрешение. Но я еще могу его отменить, если ты будешь против. Мелло явно собирался не останавливаться ни перед чем в стремлении поставить точку в деле Х-Киры. И им нельзя было не восхищаться. Если они пришли к выводу, что Миками Тэру и есть владелец тетради – глупо было закладываться на мизерный вариант, что Х-Кира находится в штабе и прятать свое лицо, пытаясь его раскрыть. В этом случае они рисковали тем, что выдадут свой интерес к Миками, но не получат его ответного действия, а, напротив, дадут ему возможность уничтожить улики и залечь на дно. В плане стратегии немец делал все правильно. И, как теперь понял Лайт, умел анализировать ситуацию и мгновенно принимать решения не хуже, чем сам Рюдзаки. И, так же, как он, готов был поставить на карту свою жизнь ради глобальной цели. Видимо, они действительно были очень близки в своем детстве в приюте, и Мелло было, с кого брать пример. Может быть… Может быть Ниа был не единственным кандидатом на место великого L? Может быть, в этом и кроется ключ бесконечной вражды Мелло и Ниа? Ниа стал официальным преемником, а Мелло… Мелло проиграл и ушел в криминал? Задумавшись, Лайт почти пропустил мимо ушей невозмутимый ответ Рюдзаки: - Нет. Ты поступил правильно, что дал ему разрешение. - Кажется, больше никто не будет обвинять тебя, Лайт, - хриплый шепот прошелестел прямо в ухо, обжигая горячим дыханием. – Ты рад? Лайт дернулся от неожиданности, подавшись в сторону, с возмущением поворачиваясь к неслышно подкравшемуся к нему Бейонду. И напоролся на взгляд кроваво-красных глаз маньяка, смотрящих на него в упор. И даже не сразу осознал, что, ко всему прочему, двойник детектива еще и фамильярно положил руку ему на плечо. Поймав возмущенный взгляд Лайта, Бездей, ничуть не смутившись, вдруг заговорщицки подмигнул, растягивая губы в хищной многозначительной улыбке. - Бейонд! – Рюдзаки, оторвавшись от монитора, резко подался назад, ловя взглядом Бейонда. И в голосе его неожиданно прозвучали металлические нотки. – Пожалуйста, если ты хочешь что-то сказать, говори это вслух. Сейчас не лучшее время шептаться. - Не обращай внимания, Рюдзаки. Бейонд просто хотел меня поддержать, сказав, что Мелло обязательно выкрутится. Он знает, как я за него волнуюсь, - Лайт снисходительно улыбнулся Рюдзаки и, подняв ладонь, похлопал ей по руке Бейонда у себя на плече. И, кажется, разом нокаутировал и копию, и оригинал. Бейонд, торопливо дернувшийся от властного замечания Рюдзаки и виновато выпрямившийся, теперь застыл, непонимающе таращась на Лайта, приоткрыв рот. И в его облике больше не было ничего сумасшедшего или угрожающего – он был похож, скорее, на удивленного до глубины души взлохмаченного ребенка. Рюдзаки же застыл, остановив на Лайте тяжелый неподвижный взгляд. И мгла в его глазах сгустилась, явно пытаясь понять и не понимая, становясь еще более изучающей и прожигающей до самого мозга костей. Если бы Лайт мог позволить себе засмеяться, он хохотал бы сейчас до слез. Как же легко было выбить из колеи этих самоуверенных знатоков человеческих душ. Любое отклонение от стандартной логики поведения сбивало их с толку. Стоило лишь продемонстрировать дружелюбие к Бездею, как Рюдзаки насторожился, чутко улавливая подвох, но не в силах понять его смысл. И точно так же насторожился и Бездей, столкнувшись с мимолетным стремлением Лайта выгородить его перед Рюдзаки, таким неожиданным и нелогичным. Что ж, это заставит их обоих задуматься и прекратить использовать Ягами Лайта, как молчаливую декорацию в играх между собой. Лайт не собирался и дальше позволять этим двоим видеть только друг друга, стоит лишь Бездею найти возможность и повод. - Тебе принести кофе? – невозмутимо спросил Лайт у Рюдзаки, поднимаясь и выскальзывая из-под руки Бейонда. И, стараясь не замечать ставшего восторженным взгляда Бездея и его многозначительной заговорщицкой улыбки, как будто теперь они были союзниками, играющими в одной команде, Кира обошел своей стул и направился в глубину штаба к столику с кофе. И плевать ему было на недоуменные взгляды команды расследования, явно не понимающей, почему он покинул место перед центральным монитором в такую напряженную минуту.