got a feverish feeling

Бакалавр Данковский – это ядовитый змей, с кожистыми чешуйчатыми крыльями, и он принес нам смерть, смерть, смерть. В этом городе… нет, Городе, слова имеют силу. Силу обратить иллюзию в реальность. Силу воскресить усопших и напоить их молоком, чтобы те не голодали. Сначала он в это не верил, но, когда не смог снять перчатки, собираясь ночевать – начал что-то подозревать. По ночам чужакам путешествовать запрещено – шепчет хмельная и отравленная любовью Ева Ян; тут поднимаются из гробниц Хозяйки, тут можно услышать песни степных чудовищ и пойти за ними и не вернуться. Тут в воде плавают древние чудовища, а по хребту Города, его главной улице неспешно прогуливается белоснежное краснорогое бычье божество. Спи, милый Даниил, говорит она и тянется поцеловать в зарастающую не щетиной, нет, чешуей – щеку. Не забывай себя, пожалуйста. А он изменений и не замечает, казалось. В разгар эпидемии не особо интересуются, что за тварь пытается тебя излечить. Изменения трогают не только него. У Бураха глаза бычьи, бешено блестящие. После посвящения в Служители он, наверное, станет таким же уродом, как и те существа под землей, эти Черви, эти дикари, эти… Его ядовитые мысли капают на землю и выжигают твирь-траву. Где-то смеется Мара-Самозванка, двуликая. Она – самый шальной местный дух. Каины хранят свои тайны за семью замками, и только Мария не стыдится, она вычесывает из смольно-черных волос перья, оборачивается ширококрылой птицей и смеется, смеется, потому что скоро ее змей ее коронует, скоро принесет ей хрустальную розу. Все здесь не то, чем кажется, а Бакалавр, кажется, был всю жизнь свою слеп. Кошки всегда любили его, но та, со звездами в просвечивающей улицы шерсти, бежит от его когтистых перчаток. Когтистых рук? Ева Ян больше не целует его, она предпочла улететь душой под купола Собора. Теперь Бурах смотрит исподлобья, говорит скупо и тяжело, словно на его плечах – вся тяжесть Боен, все его доставшееся наследство. Они распивают бутылку твирина одну на двоих, и это – противоядие самому себе, чтобы не сойти с ума окончательно. Они находят панацею, и, кажется, освобождение от чумы совсем близко – рукой подать. Но Мария ждет своего суженого змея, которому не найдется места в хрустальной башне, а Бурах не сможет заменить собою весь Город, для которого он – чужой чешуйчатый выродок. Тогда и выходит на сцену Самозванка, которая, казалось, только к этому и вела. Самозванка знает все правила игры и то, как их нужно обходить. На рассвете тринадцатого дня зеркала Многогранника отражают хрустальные воды Горхона, и идет легкий грибной дождь. Они втроем стоят на берегу и слушают звон колоколов Собора. Бакалавр подставляет лицо солнцу, Гаруспик умывает натруженные глаза, а Самозванка тайком стягивает со столичного врача змеиные оборотные перчатки. В воде тонут маленькие куколки с распутанными нитями-цепями.