got a feverish feeling

Под песню осеннего ветра, под шепот падающих листьев, Город засыпает. Розовеет и наливается пурпуром заката небосвод. А затем гаснет. Гаснет и жизнь – попряталась в домишки, разожгла там огоньки. Пустеют улицы, ведь знает народ: ночью в права вступают другие силы. И волнуется, бурлит вода в Горхоне, чувствуя беду. Только Многогранник возвышается над городом, равнодушный ко всему мирскому. В Створках ночь – Каины сидят допоздна, каждый у себя, но незримо – всегда вместе. У Евы Ян наливается теплом грудь от изумрудного твирина, а то и дело она вскакивает, норовит подняться наверх, поделиться этим теплом беззаветно и даже наивно, но в последний момент одергивает себя. Звенят колокольчики-бубенчики, растрепались волосы и голова совсем непослушная от счастья. А выше – Данковский, еще совсем чужой этому Городу, который только присматривается к нему. То подует ветерком, то шепнет степными травами – а тот не слышит. Зато он видит, как стеклянные ребра Многогранника пропускают сквозь себя солнце, слышит, как грохочут Бойни, этот вздувшийся на теле Земли инструмент пыток, чувствует, что голова тяжелей обычного, руки то и дело кажутся ватными, а поступь тяжелей. За день змеиный плащ подолом собирает уличную копоть и пыль, теперь он шкуркой повис в прихожей. Бакалавр выводит рваным почерком мысли, неся из Столицы эту привычку. Руки пока что не дрожат, не из-за чего. В Сгустке ночь – Тяжелый Влад не спит, меряет шагами комнату, а когда останавливается, случается, близ портрета Светлой Виктории, вздыхает так, что оправдывает свое имя. Капелла перебирает пальцами составные части своих простеньких бус. В них еще не накопилось силы достаточно, чтобы изменить мир, окрылить свою маленькую Хозяйку. Бурах спит, и во сне его алыми разводами рисуется родной дом, воет шабнак и бормочут колодцы. Спит он неспокойно, и девочка осторожно гладит его по лбу, с грустью думая о том, сколько еще предстоит им претерпеть. Дождется ли Капелла этой зимы? Клара путается в одеяле, неумело взбивает подушку, ерзает, и в итоге бледная пятка свисает с кровати. В ее голове так много мыслей, но ни одну она не может поймать за хвост. Спит она с открытыми глазами, прямо как куколка. Другая же Клара, новорожденная-мертворожденная мыслью, никак не может найти себе приют. Она уже было идет к песочнице, как к своему холодному ложу, но напоследок скребется еще в один дом. Добрые-добрые сестры открывают ей, поят теплым молоком, и, растроганная, Самозванка неслышно целует их руки, глаза, сердца. Тихая, чудная то была ночь.