got a feverish feeling

На заре по городу проносится легкое веяние. В этот час, час между теми, кто умер ночью и теми, кто умрет днем, почему-то чудится, будто страшная болезнь на миг замирает и набирается духу. За ночь Песчанка перебирается из высушенных, безжизненных районов в соседние, следит красной глиной, пачкает ею стены домов. Будет она баюкать чужих детей, гладить чужих жен по воспаленным спинам, пожимать руки тем, кто ее никогда не ждал. Чума эта действовала именно как непрошенная гостья, праздная в своей жажде разрушения, влетевшая с порывом степных ветров сюда. С порывом ветров, с крысами, чьи мордочки смочены в крови, с песком в легких и сосудах, с жалобами и воплями. Казалось, будто сама земля исторгала из своих недр скверну, выходящую с сукровицей, с кровоточащими язвами на домах. И городок сотрясался от боли, ибо человек, доселе живущий спокойно и в вере в собственное тело, обнаружил в своих жилах кипящую, прелую кровь из глубин. А степи было все равно. Та гоняла ветра вдоль своих угодий, плела савьюр узлами и стучала по полым бычьим черепам, похороненным то там, то здесь. И на город, стонущий под натиском Неизбежности, она шла пока терпкой полынью. Степь плотоядная, она бы пировала на пепелище этого уголка цивилизации. Что ей до чумной крови, из которой вьются вверх ее травы? Вздымались тяжело гнилые бока распростертого почвою быка, неспокойно спали крохотные, как бациллы той же Песчанки, люди в городке. У них есть время на передышку перед тем, как начнется новый день.