Феликс Фелицис

Домой к Фелиции они пробрались только тогда, когда Паук начал ровно дышать и пытаться шевелиться. Как Кошка не хотела забрать его с собой, Дэдпул буквально выпихнул ее за дверь коленом под причитания «да он же помрет без нас», уверенный в том, что Питти сладко отоспится, а назавтра снова пойдет керогазить Уилсону нервы. Возможно, даже будет подкатывать к Черной кошке яйца, и за это поплатится своими – Уэйд сидел на своем сокровище, как лепрекон, и делиться не собирался. Его девушка, из чахлой бледной елочки в одночасье превратившаяся в рождественского идола, опасного и злобного, повернулась к Дэдпулу совершенно другой стороной, вот эту грань он точно даже не подозревал. Например, что костюм безжалостно отправился в мусорное ведро, а Фелиция без зазрения совести ушла в ванную, сверкая белизной и гладкостью шелковой кожи. Она ступала на носочках, как врожденная Жизель, но балет все равно был чужд Черной Кошке, и застенчивые восхищенные ругательства, вертевшиеся на языке Уэйда, сменились крепкими словечками, когда за ней закрылась дверь. Он не намерен был столько ждать, на совести зеркал этой ванной было немало прелестных дымчатых образов, которые они подглядывали регулярно: и завитые от влаги кольца белокурых волос, и округлые ягодицы, и прелестная пышная грудь, и тонкий рисунок локотков. Уилсон распахнул дверь так легко, словно она не была закрыта на дверной замок, и вошел внутрь, где шум душа соединялся с дождевыми каплями на прозрачной, как морская вода, занавеске, сквозь которую просвечивало хрупкое женское тело, все, в утренней свежей росе, в бриллиантовых брызгах. Обреченно, словно вышагивая на казнь, Уэйд принялся стягивать с себя костюм, оседающий на мохнатом коврике красно-черной ломкой массой, торчащей вокруг кожаными углами. - Уилсон, тваюмать! – сказала Фелиция, высовывая из-за занавеси мокрую головку, с гладкими длинными волосами, она быстро моргала, стряхивая воду с ресниц. – Иди-ка ты вон! Моя ванная рассчитана на одного человека, не толще девяносто девяти фунтов! - Извини, кысь-кысь, я уже настроился, - буркнул он, оттягивая в сторону мокрую ширму. Лиш оказалась рядом с ним совсем девчонкой, неловко выжимающей густые пряди волос в сторону, выкручивая двумя руками, как свежестиранное белье, - тем более, ты первая женщина, которая не визжит от моего вида. Думаешь, я этим не воспользуюсь? - Чокнутый придурок, можно было подождать пока я вымоюсь…, - но дальнейший поток слов Уилсон просто перекрыл жадным поцелуем, склонившись к ее мокрым губам, и чуть не поскользнувшись в белой глубине разлапистой акриловой ванной. Фелиция встала на цыпочки, чтобы удобнее было дотянуться до Дэдпула и прижалась к его сильному, рельефному телу своим, ощущая чувствительными клеточками каждый сантиметр пораженной шершавой кожи, но это ее не пугало, не вызывало брезгливости, и даже мысль о том, что его большой, бархатистый, в пандан шагреневой шкуре, член, совсем скоро окажется внутри нее, вызывала лишь сладкую дрожь в коленях и внизу живота. - Я могу ждать так долго, что кончу самостоятельно, - он наклонился к маленькому ушку, исследуя его по краю кончиком языка, свои бриллиантовые сережки она оставила на прикроватном столике. Уэйд находился в том блаженном состоянии полной безнаказанности и полной свободы, когда не чувствуешь ничего, кроме подступающих волн влажного, мягкого возбуждения, от которого мучительно пересыхало во рту. Прижав Фелицию к прохладному кафелю ванной, он развел ее коленки в стороны, поддерживая под попку, свободно помещавшуюся в его загребущих руках, и медленно, наугад толкнувшись, вошел в девушку, прижавшись губами к ее вздрагивающей тонкой шее. Харди ласкала его вспархивающими ладонями, ее тонкие пальцы рисовали арабские орнаменты на его напряженном теле, а пухлые розовые губы целовали его жадный, трудно дышащий рот, на тех пиках и качелях, на которых просто невозможно было удержаться в здравом уме и твердой памяти. Он почти забыл, как это делается, когда нужно сдержаться, а когда, наоборот, изо всех сил гнать к финишу, припадая грудью на клюквенные ленты первого приза. Твердые, как леденцы, соски Лиш он сжимал дрожащими пальцами, нежно лизал их, трогал зубами тонкие ключицы, оставлял синяки на плечах. Его балетная девочка была гибкой, податливой, страстной и стонущей, но Уилсон мог поклясться, что он сам стонал не менее громко, пряча рычание наслаждения в ее мокрых густых волосах. Порывистые движения бедрами Болтливый наемник подсмотрел где-то в клипе Канье Уэста, и чуть не получил остановку сердца, когда почувствовал, что тело Фелиции, стиснутое грубыми лапами, отвечает со всей любовью и страстью, ранее незнакомой ему. Или знакомой, но так смутно, еще со времен тех, когда Уэйд Уинстон Уилсон не был Дэдпулом, и даже сходил под венец один раз. Правда, это теперь вспоминалось так смутно, будто происходило в прошлой жизни, а Лиш Харди, живая, мокрая, непристойная, с искусанными щеками и своей невыносимой сладкой узостью между ног – была его настоящим, с плавным переходом в далекое будущее. - Уэйд…, - шепнула ему на ухо Фелиция, но моментально сорвалась на крик, - Не останавливайся, Уэйд…! Этого хватило, чтобы Уилсон со всхлипом, заикаясь, проговаривая ее имя почти по слогам, почувствовал приближение оргазма, откликнувшегося дрожью в каждой клеточке его тела. Он стиснул Фелицию в руках так сильно, что у нее захрустели тонкие косточки и бурно, бешено, излился, как и обещал, в горячее, покрасневшее девичье средоточие услады, пока она, почти рыдая от захлестнувших с головой чувств, следовала за ним по той же самой тропе, не боясь поскользнуться и упасть, улетая в свои слова и в свои ощущения страсти на грани с болезненностью. Два соединенных естества сначала взмыли вверх, потом рухнули вниз, так стремительно, словно с ледника к его подножию, со свистом ветра за крылатыми плечами. Лиш вздрагивала и постанывала в мареве пережитой вспышки экстаза, в охапке из шершавых лапищ Уилсона. Ноги перестали держать Уэйда и он медленно сполз под забытый ими обоими дождь душа, опуская себе на колени легонькую Кошку, у которой по бедрам медленно стекала его сперма пополам с теплой водой - наемник думал, что во время эйфории она не кончится никогда, так много было доказательств его безудержного огня. *** - Кофе, кофе, кофе, кофе, - сказал Уилсон, разгуливая по кухоньке босиком, в полотенце, которое успел нежно полюбить за белую мохнатость и за дар от Лиш Харди. – Я же просил кофе. Сладкий, горячий, в чудной фарфоровой чашечке с сердечками. А потом я хочу тебя. - В какой раз? – Фелиции очень шел розовый пушистый халат с такими же тапочками, которыми она мерила паркет пола, медленно, не торопясь накрывая на стол. Кофе закипал теплой бежевой пенкой через край черной тефлоновой турки, посвистывал чайник, за окном занималось прозрачное, пахнущее корицей, свежестью и голубоватыми цветами-колокольчиками утро. – Напомни-ка. - В третий, - Дэдпул подобрался к ней, обнял за плечики и уткнулся носом во влажный затылок. – Потом в четвертый, пятый и шестой, пока ты не будешь кричать так, что люстра упадет с потолка. Я люблю тебя, Фелиция, и готов залюбить до проломленной кровати, а потом еще разок. Контрольный. - В голову, - она затрясла головой, со смехом пытаясь выбраться из его объятий, и, наверное, преуспела бы в этом, если бы Уэйд отпустил свою желанную добычу из рук, но ему сам черт был не брат, сейчас, в этой утренней легенде, написанной для них двоих. Он был счастлив, наверное, впервые в жизни, по-настоящему, полновесно счастлив рядом с женщиной, и очень-очень не хотел умирать. Его Лиш Харди оказалась в повседневной жизни, в ужасном, постылом и засасывающем быту, очень спокойной и легкой девчонкой. Она так же умела уходить в себя, когда ей нужно было, как прима Фелиция, и поддержать непринужденный разговор обо всем на свете, как Черная Кошка. Сочетание света и тьмы в ней было замешано идеально, как гармония рома, содовой и сиропа «Блю Кюрасао» в полуночном коктейле. Уэйд вынес ее из ванной на руках, чтобы еще раз бесстыже и нежно взять на разобранной, измятой кровати, стоя перед ней на коленях, будто в молитве, веря и не веря в то, что Кошка мыслить не может о том, чтобы оттолкнуть Болтливого наемника от себя. В ее глазах светилось немое, сияющее обожание, восхищение, вселенная, сродни слепой любви, в которой купался Уилсон, как воробей под дождем приморского курорта, где девочки в купальниках бегают по улицам в кукольных шлепанцах, а на пляжах продают рыбеху и хумус в бумажных тарелках. Он проливался через край, смыкая руки на ее талии, а блаженный сон не смел кончаться, впиваясь в него цепкими пальцами призрачного, долгого оргазма. А потом они лежали на одеяле, скомканном на полу, долго-долго приходя в себя, и Уэйд мог поклясться, что Лиш перецеловала и перетрогала каждый его шрам, усмиряя постоянную адскую боль к которой, как и к холоду, совсем нельзя привыкнуть. Дэдпул убаюкивал девушку в своих сильных мускулистых ручищах, даже готов был спеть ей весь репертуар из любимых песен Неми Монтоя, но не успел, она объявила, что хочет завтракать и уплыла на кухню, ослепляя наемника своей благородной и щедрой красотой. Такой яркой и светлой, какой бывает она одна. Казалось, эти двадцать четыре часа не кончатся никогда. - Паукан сказал, что ты приносишь несчастье, - как можно небрежнее вставил свое красное словцо Уилсон, выпивая после завтрака кружку ароматного вкусного кофе, потребного его душе. – Что это значит? - Несчастье и значит. Есть некоторые умные личности, очень любящие совать носы не в свой вопрос. Считай, я стала жертвой эксперимента долбанутого ученого. - Давно? - Несколько лет назад. Побочное явление в том, что я не только врагов заставляю поскальзываться на банановых кожурках. Страдают близкие мне люди… - Поэтому ты была одна? – вопрос-молния, вопрос в лоб. Уэйд никогда не был хорошим мальчиком, склонным к дипломатии. Он либо глумился над врагами, либо выдавал километры нежных глупостей для своей Кошки. - И поэтому тоже, - судя по недовольному тону, Лиш пыталась скрутить разговор в жгут и положить в долгий-предолгий ящик. Она не любила вытаскивать на Божий свет свои проблемы и в этом сказывалась, больше всего, привычка сцены, когда улыбаешься в те моменты, когда улыбаться не хочется совершенно. Например, танцуя по стеклу, или знатно оплеваная ядом балетмейстера. Умберто был редкостной отпетой сукой, если так можно выразиться в адрес мужчины, но ему Харди тоже научилась показывать в улыбке зубы просто мастерски. Черному лебедю до Черной кошки было как до Аризоны раком через Берингов пролив в понимании человеческой психологии. Уэйд открыл было рот, чтобы успокоить свою девочку, у которой заведенная пружина со скрипом грозилась уже развернуться и дать дрозда по самой высокой ноте наемничьего самолюбия, но его мыслительный процесс прервал звонок в дверь, прозвучавший, как трель механического соловья в одной прекрасной сказке. Лиш навострила ушки, сжимая в пальцах ложечку, словно этим хлипким оружием можно было отвоевать покой в свой единственный выходной. Насчет ее способностей Уинстон не сомневался, он знавал городового, который мог победить человека с помощью губки, которой с досок стирают мел. - Никого нет дома, - сказал он тошным голосом в замочную скважину, слыша за спиной тихое хрюкание Лиш, едва скрывавшей громкий смех. Себя выдавать она не хотела (ушлые театралы могли проверить ее несуществующий грипп и сопли до колен, бесцеремонно притащившись к приме домой), но стоящий в позе зенитной установки Дэдпул, отклячив зад, обтянутый полотенцем, вызывал в ней двойственные чувства с бонусом желания выбить по мускулистым полушариям барабанную дробь. – Приходите завтра. - Вас приветствует мастер компании «Мохен-Тохен»*, оконные системы и бесплатная смазка, - забыв о предосторожностях, Фелиция сняла со рта руку и заржала так, что новомодные ее окна затряслись, дребезжа стеклами, требуя немедленной замены у паренька-мастерового с приятным голосом. За дверью сконфуженно поскреблись и затихли, сраженные наповал волной необузданного беспричинного веселья, вызванного одним своим присутствием на коврике с надписью «Проваливай отсюда!». - Нахуй, нахуй вас, - громко сказал Уэйд в замочную скважину и разогнулся, наконец, в свой немаленький рост, поиграв спинными мышцами. Сегодня утром Фелиция изображала на его лысине паучка коготками и очень этим гордилась, вспоминая благостные минуты обоюдных ласк. - Ну и хер с тобой, - благодушно ответили из-за двери, а далее произошло то, о чем еще долго писали в газетах, смаковали бабульки-собачницы и ранние кумушки из соседнего дома перечирикивались через балконные перегородки, продавливая грудьми луковые вазончики. Вазончики стонали, размахивая петрушечными опахалами, на плитах в квартирах подгорали вафли в мелкую пчелиную дырочку, а кумушки, вытаращив до невозможности подведенные глаза, шептали про то, что «у деваньки из дома напротив подрались два мужика, причем один из них был совершенно голый! Вот змея! Ах, какая там была длинная змеяаааа»… ___________________________________________________________________ *Мастер не мог придумать ничего лучше, как название сети закусочных из фильма "Не шутите с Зоханом".