Феликс Фелицис

Она оказалась француженкой лишь наполовину. Фламандская кровь дала ей платину волос, зелень глаз и тонкий стан, американская – веселый нрав, сочетаемый с настоящим интерконтинентальным жестким характером. Сколько Дэдпул знал Фелицию – аж целую неделю, она с бараньим упрямством репетировала в театре, прихватывая сбоку тренировки дома. Всякий раз, когда наемник возжелал пролезть к ней в дом, Харди либо отсутствовала, поклоняясь старенькому балетмейстеру, как местячковому божку, либо упорно отрабатывала батманы, отчего по узкой спине истекала дорожкой пота. Пока Уэйд шатался по ее студии, с очередными дарами в виде свежих роз или новой книги, - конфеты она отмела сразу, терпеть не могла сладкого – он несколько раз пытался прикоснуться к ней, но каждый раз Лиш, как он прозвал ее, вежливенько отстранялась, находя себе трижды кучи дел, кроме прилипчивого наемника Уилсона. Он почти не обижался, понимая, что со своим изысканным уродством никаких шансов у балетной примы, пикатной красавицы с кучей поклонников, не имеет. Однако, продолжал навещать Фелицию чуть ли не каждый день, никогда не слыша даже намека о том, чтобы, дескать, ему больше не разрешено являться пред ее ясные очи. В один из пасмурных дней, когда фламандка Лиш простудилась не ко времени, порочный и безнравственный Уэйд принес ей банку меда и элитного мятного чаю, честно спертые в бакалее. Деньги он предпочел «забыть» у кассы, все-таки он был наемник, а не ушлая ворюга, и на балкон пролез, даже не разбив медовую сласть в керамическом бочонке, где таращил глаза развеселый зубастый медведь. Разбил он банку после, но не меда, а варенья, когда не с руки полез на верхнюю полку ее кухни-виолетты. Появившаяся в жаркой и влажной кухне Фелиция только устало покачала головой, осматривая Дэдпула, вымазанного сиропом, его дорогущий кожаный костюм был похож на чучело Стервеллы Де Виль в дегте. Волосы Харди вились еще больше от болезненного жара и озноба, она покашливала, но держалась молодцом. - У меня нет мужских вещей, - он был в курсе, что плотный график жизни не позволяет ей завить роман с каким-нибудь накрашенным танцовщиком в физиологическом белом трико и мускулистыми ногами. Последнее у Уилсона было, но рассчитывать только на ноги было бы заведомым промахом, - хочешь, дам свой халат, он мне слегка велик. «Слегка велик», - это значит, что Уэйду этим халатом только самомнение прикрыть. Он жалко забормотал что-то про уход домой, кажется, дождь собирается и тому подобную тупую чушь, по которой был мастер, но Фелиция не стала слушать его бредни, махнув рукой на накликанный серый ливень и отправив наемника мыться, снабдив большим полотенцем, похожим на махровую простынь. В горячем банном пару нежные узоры его наготы слегка сгладились. Рассматриваясь со всех сторон в ростовом зеркале (сто лет не мылся под душем, все больше затопленные ванные с ледяной водой на съемных квартирах) Дэдпул поверг себя в дикую депрессию. Фигура – да, сказочная, рост – отменный, Харди едва достает ему макушкой до ключиц, красивое мускулистое тело, вышеупомянутые ноги от ушей, широкая грудь, длинная шея… Но кожа… без слез не взглянешь. Где шрам, где полузатянутая рана, где сборище красных язв, а где и отсутствует верхний слой эпидермиса, обнажая кошмарные, влажно поблескивающие участки тела. Еще и лысина эта ужасная, и глаза без ресниц и зрачков, и губы грубые, жесткие и узкие от несколько раз порванной и зажившей кожицы на них… Понимая, что в таком виде он точно из ванной не вылезет, дожидаясь, пока костюм хотя бы стечет, чтобы не тащить на тело мокрую тряпку, Уэйд уселся на пол ванной, привалившись спиной к стиральной машине. Отчего-то его резко затошнило, словно желудок решил прогуляться на воле. Когда-то, после вакцины, Уилсон блевал собственной печенью, вот это была адова боль, по сравнению с этим, легкая тошнота даже не стоила отдельной мысли. - Выходи, - Фелиция стукнула в дверь ванной, - ты не один тут живешь. - За тебя, упыриха, не выйду! – антигерой хотел придать голосу игривую окраску прекрасной принцессы, но получилось жалкое блеяние кастрируемого козла. – Оставь меня, я в печали. - Уилсон, сяк твою наперекосяк, выходи немедленно, - Лиш еще раз бухнула по двери, шмыгая носом, пока два Дэдпула, один в зеркале, один, сидящий на полу, уныло смотрели друг на друга. У реального Дэдпула из-под простыни фривольно выглядывала указующая стрела его мужской гордости, которой он лет сто уже не пользовался, и, совершенно очевидно, что не воспользуется больше никогда. У зеркального Уэйда она была стыдливо прикрыта краем мохнатого полотнища. Больная насморком, с высокой температурой, и поэтому очень злая Фелиция глухо предупредила, - на счет три я выломаю к демонам замок. Раз! - Я урод, Лиш, настоящий уродский ублюдок, неужели тебе так хочется смотреть на меня? По ту сторону двери Харди закашлялась, и громко высморкалась в льняной платок. - Два! - Тебя стошнит на пол, я обещаю. Зрелище не для слабонервных. - Два с половиной, не буди во мне зверя, по-хорошему прошу. - Блядь, да ты сама посуди, стал бы я прятаться, если бы дело того не стоило? - Два с четвертью, вас, психов, не разберешь. Выйди вон уже, я хочу писать. Дэдпул хлопнул себя по затылку, где еще росло несколько светлых волосков. Точно, совмещенный санузел, и быть ему последней подколодной гадиной, если он заставит больную девушку справлять нужду в кухонную раковину. Попался, как кур в ощип. - Закрой глаза, - предупредил он, запуская в ванную ошалевшую девчонку, которая даже глаз вверх не подняла, вытолкала его за дверь, хлопнув деревянным полотнищем. Не придумав ничего лучше, он просто уселся в любимое кресло, замотав полотенце вокруг бедер, ожидая вполне оправданного женского визга на три-два-раз, и большой шанс, что больше никогда не увидит Лиш Харди с ее трогательными балетными туфельками у манекена. Так-то… Внешность играет не последнюю роль в нашем обществе. - Сам упырь, я думала, что лопну от твоего чая, - пожаловалась хромающая капризная Фелиция, предпочтя кухонным баталиям теплый плед. Она, к немому удивлению Дэдпула, даже разглядывать его толком не стала. Так, скользнула оценивающим взглядом по фигуре, как сделала бы с любым самцом в этом мире, достаточно симпатичным для нее, и все. Никаких распяленных в крике ртов и голодных обмороков, никаких брезгливых и жадных гримас здорового человека при виде больного. Уэйд боролся со своей стиснутой глоткой минут пять. - Но…, - он поднял вверх руку, замечая, как красиво вздулся его бицепс, украшенный рваной полузажившей раной, приятно посмотреть. Фелиция укоризненно чихнула, вытерев фонтан насморка изрядно помятым льном. - Есть разное уродство, - она выпростала из-под пледа свои ножки с высоким подъемом и в первый раз за все их встречи стянула с них носочки, смешно растопырив пальцы, - души, или тела. - Узкие ступни, с поломанными когда-то косточками под большими пальцами, слегка кривые, с треснувшими ногтями, стертые до кровавых мозолей, в белых шрамах и жесткой кожей на подушечках стопы. Вот цена, которую Фелиция Харди заплатила за возможность танцевать, как Одетта, и умирать, как Офелия. – Уж я-то знаю, какого уродства надо бояться. Уэйд не помнил, как сполз с кресла, как взял в широкие ладони эти маленькие натруженные ноги и приник к ним губами в каких-то бессознательных, диких, порывистых, неожиданных поцелуях. В его голове носилась туманная мгла, но наемник накрепко запомнил, что в тот день она впервые не попыталась освободиться от его рук. *** Фелиция проговорилась потом, что ей несколько раз завидущие кордебалетницы подсыпали в пуанты битое стекло, чтобы прима страдала в роли Джульетты чуть более натурально, чем нужно. Лиш рассказывала про эти ужасные вещи, про нечеловеческие пытки, от которых останавливается сердце, про врача, собиравшего кожу и связки по частям - с улыбкой. Уэйд поклялся бы всеми чими-ебаными-чангами, что Харди забыла об этом, как забывают боль женщины, родившие детей. В ее маленьком мирке не было места для этих подлых реалий несправедливого общества. И пока он раздувал очередную кофейную пенку на очередной присвоенной фарфоровой кружке (алые маки, ароидные поля), Фелиция стойко боролась со сном, роняя вниз с дивана тонкую ручку с зажатой в ней не менее тонкой книжкой по истории танца контемпорари и подхватывая ее на полпути ныряющей серебристой рыбкой. - Хватит себя мучать, - отринув прочие нежности, Уилсон не мог смотреть, как накачанная мятным чаем с молоком под завязку Харди смыкает ресницы, погружаясь в страну грез, там, где каждое существо при входе получает столько любви, сколько заслуживает, без вынужденного паллиатива, - я отнесу тебя на кровать, - брякнул он следом, наглея без удержу и рискуя получить по носу, как Густав Васа в битве при Бреннчюрке. Фелиция что-то протестующе забормотала, пока Дэдпул, слегка подравшись со сползающим белым полотнищем на собственных узких бедрах, подхватывал ее на руки, завернутую в плед, такую невероятно легкую, что он сначала вообще не почувствовал на своих руках веса, как бы поднял на ладонь котенка. - Положи меня на место, я тяжелая, - сказала Лиш, удобно устраивая голову на его плече. Mein Liebchen, was willst du noch mehr*, даже не стараясь держать глаза открытыми. Ее нос слегка порозовел от насморка. - Действительно, как это я раньше не догадался, - перенести ее с дивана полугостиной, до кровати ее полуспальни было делом нескольких ложных ошибочных шагов, но Уэйду казалось, что он пересекает Сахару цветов зефира и безе. Если бы сейчас через комнаты пронесся железнодорожный состав, Болтливый наемник и ухом бы не повел. Но если бы на горизонте объявился какой-нибудь новый шейх, который замыслил бы похитить его белокурое сокровище, Дэдпул бы дрался до последнего вздоха. Все свое оружие он неблагоразумно свалил в один из углов под ее балетным станком, почему-то, в этой студии он чувствовал себя в безопасности. – Ты стара, как старая корова, и тяжела, как бегемотина. Пожалуй, я немедленно выкину тебя с балкона, получив тем самым в наследство твою балетную пачку и пару этих сопливо-розовых калош, которые ты именуешь «пуанты». Такой наряд мне пойдет для деморализации противника. - Да хоть съешь меня, только до утра подожди, - вяло и сонно отозвалась Фелиция, когда со всеми мерами предосторожности мистер Уилсон опускал ее на безразмерную кровать, где поместилось бы четверо таких, как он. Грешно было бы не воспользоваться моментом, и Дэдпул замер в нескольких сантиметрах от ее лица, умоляя всех богов, чтобы малышка Лиш не открыла глаза, и, совершенно случайно, не стала рассматривать его вблизи. Ее бедное жалостливое к каждой божьей твари сердечко не выдержало бы такого зрелища перекрученной бугристой кожи и красно-бледных шрамов. На задворках сознания, полного черного юмора вперемешку с летучемышиными всполохами проблесков здравого ума, Уэйд Уилсон очень хотел поцеловать такую разморенную, дремотную, слабую и теплую Фелицию в ее призывно выставленную белую шею, где маленькие вены были чуть более ближе к коже, чем надо бы. Очень-очень-очень хотел, правда, вспомнив, что давно и прочно увиливал от встречи с зубной щеткой, устыдился своих души прекрасных порывов. Дышать на прекрасную даму той или иной дохлой крысой не решился бы даже самый захудалый джентльмен вроде Дэдпула, который не был знаком с куртуазной наукой от слова вообще. Фелиция спала. Крепко и сладко, сложив под щекой ладошки. Она наверняка видела самые лучшие сны, какие ей мог навеять нависающий сверху наемник, одетый лишь в выданное ему одеяние цвета белого флага перед ЕГО Фелицией, от которой пахло яблочным шампунем и ромашками, и которую он давным-давно тайно сделал СВОЕЙ. С того первого дня, как открыл глаза и увидел перед собой летящий силуэт, последнюю вспышку лета после вспышки пули, которая свела его с ума во второй раз в жизни. Лиш пошевелилась и что-то пробормотала во сне, Уэйд, не веря сам себе, осторожно погладил ее по заалевшей щеке указательным пальцем. Лиш притихла, обнимая подушку в мелкотравчатой наволочке, о, Дэдпул бы отдал все, чтобы она так обняла его!… Мысли о Фелиции были невероятно притягательные, и невероятно сладостные, которые было стыдно думать даже ему, убийце без запретных тем. Болтливый наемник осторожно взял в руки серебристую прядь, которые она сегодня не сплела в косу, не стянула в пышный пучок, и, бережно поднеся к губам, поцеловал мягкие вьющиеся волосы, как единственное, что мог себе позволить сотворить с танцовщицей, выбивающей иллюзорную чечетку позади его ребер… Он был счастлив. ________________________________________________________________ * Моя любовь, вы хотите еще ​​больше (нем.) Строка из стихотворения Генриха Гейне.