***
— Да сим королевская семья считается самоустранившейся от управления страной. В связи с роспуском парламента Голландии, провозглашается Рейхскомиссариат Нидерланды в составе Великой Германии! Голос, звучащий из радио, казался совершенно лишенным человеских эмоций. Разве что можно было назвать эмоциями фальшиво-приподнятый каркающий тон пропагандиста, самого не верящего в правдивость своих слов. Альберт лежал в постели, и ничто кругом не напоминало о произошедшем несколько дней назад безумии. Разве что отсутствие окон в рамах — результат артобстрела города. Маленькое, но гордое королевство пало всего за пять дней. Немцы почти без сопротивления прошли по всей территории Голландии, устраивая ад в городах и селах, осмелившихся сопротивляться захватчикам. Подло, без объявления войны, в типично гитлеровской манере. Часть Миллингена лежала в руинах. Альберт знал, что многих своих знакомых он уже никогда не увидит. Баккеры умерли одними из первых — их дом находился на побережье, и они не хотели его покидать. Правду говорят — рыбаки рождаются в воде и в воде же погибают. Рейн стал их последним пристанищем, навек сомкнув свои воды над головами Йенса и Йогана и их юной дочери Нетье, которой в декабре должно было исполниться пятнадцать. Мистер Мертенс пытался сопротивляться захватчикам и был застрелен прямо на глазах у жены и сына. А семья Госсенсов, с которой Янссены были в весьма теплых отношениях, уехала из Миллингена, не оставив адреса для связи. Не обошла трагедия стороной и семью Янссенов. Мать Альберта, Анна, три дня ухаживала за полуживым сыном, старательно скрывая новости из оккупированного города, но на четвертый день упала ему на плечо, сотрясаемая конвульсивными рыданиями. Альберт все понял сразу. Он понял это еще раньше, ибо не видел своего отца с того злополучного дня, когда Рейн окрасился в алый цвет, а пушки принесли смерть и разрушение. Он надеялся, что отец в больнице, что он жив, но с каждым часом надежда становилась все мрачнее. И теперь он получил подтверждение своим самым страшным опасениям. Янссены лишились своего кормильца. Мария долгое время оставалась молчаливой и нелюдимой. Она подолгу сидела на постели брата, всхлипывая и слизывая слезы со щек и губ побелевшим крохотным язычком. По улицам часто проходили солдаты — они топали коваными железными сапогами, и этот звук мучил Альберта по ночам, являясь в неприятных кошмарах. Так прошла мучительная неделя. На исходе шестого дня мальчик решился рассказать семье о встрече с необычным лохматым созданием в подворотне. Мария и Анна отнеслись к истории на удивление серьезно. — Это был Кобольд, — уверенно произнесла сестра. — Вестник несчастья. Возможно, он хотел рассказать тебе об отце. А возможно, он и навлек тот взрыв, от которого ты теперь прикован к постели. Той ночью ему не спалось. Едва он закрывал глаза, как перед глазами вновь вставали видения о страшных кораблях на любимой реке, грозящих уничтожить все живое. Юноша в ужасе просыпался, весь покрытый холодным потом, делал попытки встать, но не мог — тело слушалось плохо, словно опущенное в вялое желе. В очередной раз распахнув глаза, он увидел то, от чего кровь застыла в жилах, а сердце забилось в два раза сильнее. На краешке его кровати сидело лохматое существо — то самое, виденное им в переулке, где Риверстраат вливается в Хеербаан. Кобольд, если это и правда был он, грустно смотрел в лицо Альберта своими грустными желтыми глазами и тихонько тряс большой заросшей головой с круглым, как картошка, носом. — Мне жаль, — скрипуче произнесло существо. — Прежде, чем ты меня обвинишь, я хочу сказать, что ты в большой опасности. Альберту было сложно говорить, да и вообще выражать какие бы то ни было эмоции, поэтому он лишь смотрел на гостя затравленным взглядом. — Ты, наверное, считаешь, я навлек беду на вашу семью? — осведомился горняк, выждав несколько секунд. — Ты… Кобольд? — прохрипел, наконец, Альберт. Слова давались ему с трудом, язык заплетался. — Кобольды… вы же в горах водитесь… шахты там копаете… алмазы ищете. — Мальчик прокашлялся. Язык отказывался повиноваться, однако он твердо решил не поддаваться сонливости. — А еще мы приносим несчастья тем, кто нас увидит, поэтому нас еще называют горевестниками, — грустно заявил лохматый шахтер. — Но, скажу по секрету, не беды преследуют нас. Это мы гоняемся за бедами, предупреждая людей об опасности, но те ошибочно полагают нас причиной бед. Разве такое отношение заслуженно? — Кобольд хитро подмигнул мальчику, очевидно, стараясь его приободрить. — Когда ты в последний раз гулял по городу? — В тот день… Я теперь прикован к кровати. Быть может… навсегда. — Каждое слово отдавалось болью. Парень не хотел поддаваться своему мучителю, не хотел молчать. Ведь Кобольд наверняка пришел его мучить разговором. Нет, он не дождется такого удовольствия. — Тогда предлагаю пройтись.— Тихий старческий голос казался успокаивающим, что отнюдь не снимало напряжения, в котором находился Альберт. — Ты мой… сон. Ты не можешь быть… правдой. — О, я так же реален, как и ты! — существо фыркнуло и поерзало на постели. Альберт явственно ощутил, как от его движений сползает на пол хлопковая простыня. — Я не могу встать, — указал юноша на очевидную вещь. — Тело твое сильно повреждено, но душа цела, это очень даже неплохо! — таинственно произнес незваный гость. — Прошу, закрой глаза! — Я… не верю. Нет! — Альберт старался звучать грозно, но вместо уверенного голоса получился слабый шепот. — Эх, молодо-зелено! — Кобольд ругнулся на непонятном языке. — Раз не хочешь, вытащу тебя так. Но за последствия не отвечаю! С этими словами лохматый схватил Альберта за плечи и начал поднимать. Юноша поначалу пытался сопротивляться, но быстро обнаружил, что попытки абсолютно ни к чему не приводят. Он обмяк, и в следующее мгновение перед глазами что-то ярко вспыхнуло — и вот он уже твердо стоит на ногах, с удивлением взирая на собственное тело, мертвым грузом оставшееся лежать, укрытое пуховым одеялом. — Что за? .. — парень сделал короткий шаг, моментально споткнувшись обо что-то невидимое на полу. Пытаясь зацепиться в падении хоть за что-нибудь, он схватился за ручку кровати, которая бесплотным призраком прошла меж его пальцев. — Стой, стой, что ж ты такой нервный! — выкрикнуло существо, подхватывая Альберта и водружая его на место перед собственным… кхм, трупом, если можно так выразиться. — Я знаю, поначалу это непривычно, но мы не можем ждать твоего полного восстановления, а я обязан показать тебе одну очень важную вещь! И это — лучший споосб передвигаться по городу для человека, который не может ни на миллиметр приподняться над постелью. — Я схожу с ума! — в ужасе объявил Альберт. Говорить стало гораздо проще. Он уже не чувствовал боли по всему телу, и даже сломанная когда-то в далеком детстве нога казалась совершенно здоровой. — У меня глаза открыты. — Он кивком указал на лежащее под одеялом тело, производившее на него жуткое впечатление. — Я же тебе говорил. Сейчас поправим, — Кобольд одним ловким движением закрыл мальчику глаза. — Мы должны вернуться до рассвета, пока кто-нибудь тебя не нашел, иначе решат, что ты умер, а этого допустить нельзя. Поэтому не медлим. Они вышли из двухэтажного полуразрушенного домика Янссенов. Альберт обнаружил, что в своем новом амплуа способен проходить сквозь стены, и это сильно позабавило его, когда он, вместо того, чтобы открыть дверь, просто просочился сквозь, как заправский призрак. Той же способностью обладал и его лохматый спутник, на спине которого, если присмотреться, можно было обнаружить маленькую кирку, как у горняков с Серебряных Шахт. Кобольд ступал беззвучно, ни одна травинка не прогибалась под его массивными волосатыми ступнями, и Альберт невольно вспомнил, что во всех прочтенных им сказках племя Кобольдов представлено в очень невыгодном свете. Его новый знакомый вовсе не казался таким уж страшным предвестником беды. Его бы можно было даже назвать человеком, если бы не низкий рост и чрезмерная волосатость по всему телу. Рядом с Альбертом, худощавым и длинным, как палка, Кобольд казался непомерно толстым и низеньким. Он шагал, размахивая четырехпалыми руками при каждом шаге, борода его волочилась по земле, словно большой пушистый хвост. На флагштоке в центре Миллингена взамен голландского триколора реяло гитлеровское знамя — черная свастика в белом кругу, окруженная красным полотнищем. Два солдата, скучая, несли караул под святым для них флагом. Часть дорог оказалась разрушена, но кое-где уже наметились строительные площадки. Город тихо возвращался к мирной жизни. Лишь резкий запах пороха напоминал о том, что произошло здесь совсем недавно. — Пришли, — скрипуче произнес Кобольд, остановившись рядом с покосившейся одноэтажкой. Садик перед ней, когда-то ухоженный, теперь напоминал поле битвы. Кругом валялись с корнем выкорчеванные кусты и цветы. А на двери ярким белым мелом была грубо выведена звезда Давида. Альберт не без труда узнал дом Игнааса — лучшего друга и своего школьного товарища. — Твоему другу очень не повезло с нацией. Видишь ли, в Германии у евреев одна дорога — в газовую камеру. А награда за них большая. Будь уверен — этот символ начертил то-то из твоих знакомых в обмен на тридцать серебрянников. — Я не верю тебе, — Альберт сжал кулаки. — Кому могло прийти в голову? Мы тут все друг друга чуть ли не с рождения знаем. — Значит, вы не все друг о друге знаете, — отрезало мифическое создание. — И зачем немцам убивать евреев? Лицо Кобальта скривилось в презрительной гримасе. — Они не соответствуют стандартам арийской расы. Гитлер собрался устроить чистку. Вам, голландцам, бояться нечего, вы признаетесь народом, родственным германскому. Но для тебя это небольшое утешение, правда? — Игнаас… он? .. — Нет. Пока еще нет. Но если не поторопиться, то скоро да. Пока им позволено жить, как раньше. Только пока. — А Элен? — при мысли об этом у Альберта все похолодело внутри. — Я все ждал, когда ты вспомнишь, — буркнул Кобольд. — Бежим к ней! Наверное, если кто-нибудь и почувствовал их присутствие, то решил, что это ветер в листве шумит. Дом Виллемсов находился на другом конце крохотного городка. Там жила девятнадцатилетняя Элен Виллемс — девушка, ради которой Альберт был готов пойти в огонь и в воду. Мать ее — еврейка по происхождению — носила фамилию Гуительман, но после свадьбы переняла фамилию мужа, Эрнеста Виллемса, чистокровного голландца. Голландца, который теперь по немецким законом считался предателем арийской расы за связи с евреями и подлежал уничтожению вместе с ними. Парень в нерешительности остановился перед дверью, вымазанной той же белой краской. Звезда здесь получилась более кривобокая, но от этого не менее узнаваемая. — Могу я войти? — Он сам удивился тому, насколько голос его стал больным и сиплым. Можно ли применить к речи в его теперешнем состоянии понятие «голос»? Если бы вы услышали его, вам бы показалось, что это ручеек журчит или ветер свистит. Но голоса вы бы не услышали точно. Кобольд вместо ответа коротко кивнул. Альберт прошел сквозь дверь. В доме все спали. Его чуткий слух уловил посапывание Ханны, матери Ёлен, и звучный храп Эрнеста. С замиранием сердца юный нарушитель частной собственности прошел на второй этаж. Элен мирно улыбалась чему-то во сне. Возможно, там она была далеко от всего приключившегося с ними ужаса. Может, светлый сон перенес ее туда, где ей все рады, на Обетованную Землю далекого берега Филистин. Повернувшись на другой бок, девушка невольно скользнула пальцем по письменному столу рядом с ее кроватью. На пол упал маленький желтый значок аверсом вверх, и Альберт, наклонившись, разглядел черное изображение звезды Давида на желтом фоне. — Врага должны узнавать на улицах, — с омерзением произнес подошедший сзади Кобольд. — Чтобы ни у кого не возникло мысли, что перед ними нечестивец. — Что же с ней будет? Как ей помочь? Ей и Игнаасу? — А еще десяткам евреев вашего города, тысячам евреев Голландии и миллионам евреев Германии, Франции и Советского Союза? — Существо пожало волосатыми плечами. — Никак. Будет море крови. Много жертв. Всех не спасти. — Я хочу спасти хотя бы их! — Альберт уже начинал выходить из себя. — Тут я не в силах тебе помочь. Только ты можешь понять, что надо сделать для их спасения, — развел руками Кобольд. Альберт вновь повернулся лицом к спящей девушке. На лице ее пролегла морщинка, а улыбка исчезла. Что же теперь ей снилось? Приходили ли ей ночью кошмары, как к нему? И что с Игнаасом? Невольный укол совести больно кольнул сердце, когда он вспомнил, что не навестил друга. Но с другой стороны, ни Игнаас, ни Элеен так и не пришли к нему, зная, в каком он состоянии. Возможно, им сейчас небезопасно ходить по городу. Надо бы про все у них разузнать, когда он станет лучше себя чувствовать. — Скорее. Мы тут уже засиделись, — буднично заметил Кобольд. Комната Элен вдруг стала меркнуть, образ девушки начал таять, и Альберт в отчаянии метнулся к нему, но было поздно. Вокруг сомкнулись оковы темноты. Сознание юноши еще несколько секунд сопротивлялось удушающей тьме, но оно не могло с ней справиться. Чувства вяло исчезали одно за одним, и наш астральный путешественник погрузился в беспокойный сон.***
Чье-то легкое прикосновение вдохнуло душу в полуживое тело Альберта. Способность чувствовать возвращалась постепенно, резкими рывками, заставляя нервные клетки вибрировать от боли, а мышцы стонать от напряжения. Альберт открыл глаза, но окружающий мир предстал в мутном бледно-молочном тумане. Юноша высвободил правую руку из-под одеяла и тщетно начал обыскивать стол в поисках очков. Тех не было на их привычном месте. Кроме того, парень ощущал себя словно не в своей тарелке. Руки, ноги, голова, все казалось каким-то неправдоподобно маленьким. Зрение постепенно улучшалось, и Альберт сумел разглядеть свои неестественно маленькие для девятнадцатилетнего европейца детские руки. Исчезла ломота в теле, и парень, наконец, осторожно приподнялся на постели, ощупывая себя с ног до головы. Не было сомнений, что это было его собственное детское тело. Шрам на ноге после произошедшего почти десять лет назад несчастья тоже отсутствовал, а интерьер комнаты кардинально изменился. На стене вместо больших механических часов швейцарского производства красовались старинные допотопные ходики с кукушкой, расписанные в цвета голландского триколора. Если я сплю, то это какой-то слишком реалистичный сон. Рядом с ходиками на стене висел небольшой отрывной календарь. На нем весело играла красными буквами надпись: «18 мая 1940 года. Воскресенье». Десять лет назад… До сих пор Альберт с содроганием вспоминает этот день. Звериным оскалом смотрит это 18 мая из прошлого, вызывающе буравя душу тонкими змеиными зенками. Прошло несколько минут, прежде чем Альберт окончательно пришел в себя и заметил сидящего у изголовья его кровати лохматого Кобольда. — Ты! — молодой Янссен принялся двигаться по краю простыни (вставать он еще не решался, ибо дрожь в ногах никак не унималась. — Что происходит? Зачем я здесь? В ответ создание усмехнулось краешком усатого рта и многозначительно подняло вверх волосатый указательный палец на левой руке, толстый, как аппетитная сарделька. Вообще сложно было определить, какой из пальцев там указательный, потому что всего пальцев было четыре, но Альберт про себя решил этот назвать указательным, так как он находился на первой позиции справа, чуть левее места, где у Кобольда должен был бы быть отсутствующий большой палец. — Думаю, ты и сам можешь найти ответ на этот вопрос, — загадочно произнесло мифическое существо, подмигнув круглым желтым глазом. — Скажи, хотел бы ты что-то изменить в этом дне? — Я хотел бы, — Альберт тяжело вздохнул. — Но это лишь сон. Он никак не повлияет на будущее. Я знаю, сейчас настоящий я лежу в бреду в нашем совсем не радужном настоящем. Возможно, скоро мое сознание угаснет совсем, и тогда уже не будет важно, хочу ли я изменить что-то в прошлом или нет. — Ты все узнаешь со временем. А сейчас, мне кажется, вся твоя семья собралась внизу. Не стоит заставлять их ждать. Из гостиной и правда доносились десятки голосов, знакомых, полузнакомых и незнакомых совершенно. Альберт хорошо помнил, что должно случиться дальше, и сердце екнуло в ожидании чуда — точь-в-точь, как десять лет назад, в этот самый день, когда он обрел свою мечту, едва не потеряв при этом любимого человека. Кобольд тем временем растворился в воздухе. Натурально — вот он сидел совсем рядом, болтая голыми волосатыми пятками в воздухе, как ребенок, усаженный на слишком высокий для него стул, но стоило Альберту моргнуть, как создания и след простыл. Только на память осталось два седых волоска, заботливо уложенных на стыке одеяла и подушки. А голоса внизу становились громче. Очевидно, кто-то выкрикивал имя юноши, и тот с содроганием подумал обо всем том, что должно сегодня произойти. Он не понимал, зачем и кому понадобилось возвращать его в этот день. Неужели сказочные существа над ним издеваются? Но он не сделал ничего плохого. Зачем ему заново переживать то, что случилось? Наспех стянув пижаму и одев задом-наперед коричневую майку с логотипом набиравшей в те времена обороты компании Уолта Диснея, мальчик сбежал по лестнице в гостиную, споткнувшись на полпути и буквально протаранив легкую деревянную дверь. В самый последний момент он успел схватиться за полированную ручку, и только это спасло его от врезания в толпу сидящих и стоящих людей. По гостиной пронесся резкий взрыв хохота, обильно сдабриваемый типично-взрослыми плоскими шуточками. Как только туман перед глазами окончательно рассеялся и Альберт осознал, что твердо стоит на ногах, он обнаружил, что в гостиной, помимо людей, сидело, стояло и летало бессчетное количество существ самой разной масти, цветов и оттенков. Две милые феечки примостились на подоконнике и громко обсуждали что-то на неизвестном наречии. Злобного вида насупленный трогг мрачно переминался с ноги на ногу, словно не мог найти себе место и вообще чувствовал себя лишним в компании веселого бородатого карлика, беззаботно попивающего пенистое пиво из поллитровой прозрачной кружки. Собравшиеся же тут же люди будто не замечали обилия сошедших со страниц фантастических рассказов существ вокруг них. Альберт оторопело замер посреди комнаты на виду у всех. Он помнил этот день до мельчайших подробностей, но в нем точно не было ничего необычного. В нем была большая радость, которая быстро сменилось страшной болью и стрессом. — Ну, тихо, тихо! — сквозь звон в ушах мальчик узнал голос отца. Старший Янссен говорил спокойно и торжественно, но в ответ на его слова зал лишь сильнее расшумелся, а две феи от возмущения исступленно захлопали крыльями. Одна из них имела красное платье и синий цвет кожи, вторая носила зеленое платье, а ее личико сияло голубоватым. — Сегодня моему сыну исполняется десять лет! — продолжал отец таинственным шепотом. Шум потихоньку смолкал, и даже волшебный народец затаил дыхание в ожидании продолжения.