Золотой гребень

      Очередной восход окрасил небо в ярко-красный где-то далеко на востоке. Выглядело это так, словно какой-то великан колоссальным ножом вспорол брюхо Большой Медведицы, и та, истекая кровью и оставляя за собой багровый след, медленно уползла в свою берлогу, чтобы там издохнуть. Млечный Путь медленно умирал на светлеющем небосводе, освобождая место дневному светилу, которое, как ни парадоксально, является его частью. — Внутренний орган в один момент затмевает целый организм, вспыхивает желтым злым пламенем, и вы купаетесь в его лучах, пока утомленный день, очертив ровный полукруг по ослепительной голубизне, не скроется под одеялом горизонта, и тогда лишь Звезды Млечного Пути глядят на вас своими холодными немигающими очами. Но большинство из вас этого не видит. Они спят, как спит ночью усталое солнце, спят и не ведают, что за ними постоянно наблюдают рентгеновские небесные глаза. Впрочем, им это и не важно. Простой обыватель, встав поутру и отработав день, придет домой, полистает газету в кругу семьи, сделает несколько глотков сладкого чая, разбавленного лимонной кислотой, съест парочку хрустящих булочек, заев куриной грудкой или рыбьим боком, и ляжет спать ровно в тот момент, когда какая-нибудь Звезда решит за ним понаблюдать. Поэтому вы и кажетесь Звездам такими скучными, и они никогда не пытались беседовать с вами.       Альберт почти не слушал, что ему говорила удобно устроившаяся на кустике фея в голубом платье. Что и говорить, после стольких дней затишья он был настолько ошарашен фактом повторного появления в его жизни «сказочного народца», что не считал нужным перебивать крохотное создание. Пусть себе несет чушь, ему все равно. В состоянии, когда реальность невозможно отличить от сна, совершенно все равно, что говорит некто, в чьем существовании нельзя быть полностью уверенным. За писклявой болтовней феи прошла целая ночь, и Альберт был даже рад, что у него появился повод провести это время под открытым небом. Звезды глядели на него, и он улыбался им в ответ. Может, теперь там, на небе, больше не будут считать людей ни на что не годными и неинтересными?       Или все-таки будут? Молодой Янссен с трудом сумел подняться, опираясь руками о мокрый пружинистый газон. Фея, смеясь, вспорхнула ему на плечо, и крылышки блеснули на возрождающемся солнце всеми цветами радуги. — Что же вам надо от меня? — вопросительно поднял левую бровь Альберт, впервые за много часов осмелившись обратиться к своей собеседнице. — Ничегошеньки, — отозвался ее звонкий голосок. — Мы лишь обращаемся к твоему сознанию. Ты должен спасти нас. Нас всех, и в первую очередь тех, кто тебе дорог. — Что еще за глупости?       Разговор происходил на ходу. Люди давно уже были на ногах — кто поудачливее, сидели в лодках на Рейне с удочками наперевес, кому же с лицензией везло не очень, шли по своим делам куда-то вглубь города, с завистью поглядывая в сторону широкой реки. Альберту приходилось говорить шепотом, так как его таинственную собеседницу больше никто не имел счастья видеть и слышать, а визит в местную психбольницу не входил в планы нашего героя. Фея же, наоборот, могла себе позволить громко смеяться, болтать ногами, сидя на плече Альберта, или показывать язык случайным прохожим, пользуясь своей полной безнаказанностью. — А ты еще не заметил происходящих перемен? — фея сделала огромные глаза. Может, она и правда удивлялась тупости парня, а, может, издевалась над ним. Этого Янссен знать не мог. Он твердо решил не оценивать этих существ с человеческой точки зрения и не делать преждевременных выводов. — Ну… денег теперь на многое не хватает. А в остальном все, как было. — Тем, кто тебе дорог, грозит большая беда, — отрезала фея. — И если ты не раскроешь глаза, эта беда случится. Но вы, люди, слепы от рождения. Слепы, глухи и немы!       Словно в подтверждение своих слов, существо спорхнуло с плеча Альберта и оказалось перед самым лицом идущего рядом мужчины. От неожиданности парень потерял равновесие и чуть не полетел лицом в некстати оказавшуюся у обочины лужу (и откуда? дождя же ночью не было). — Смотреть под ноги надо! — буркнула незнакомая бабушка с сильным немецким акцентом, прижимая поплотнее к груди увесистый целлофановый пакет.       Пропустив замечание мимо ушей, Альберт обернулся и в ужасе обнаружил, что мужчина, ставший объектом внимания (или, точнее, жертвой) неугомонного существа — никто иной, как господин Виссер, степенный и чинный старик, владеющий несколькими домами в деревне. В одном из таких домов жила семья Элен, не имеющая достаточных средств на покупку своего, и потому арендующая дом мистера Виссера на окраине города. Виссер слыл человеком пылким и несдержанный, и за любую свою собственную оплошность или неудачу мог устроить тем, кто от него зависел, настоящий ад. Поэтому Альберт усиленно замахал фее руками, подавая предупреждающие знаки, но та разошлась не на шутку. Выкрикивая, как заклинание: «Слепы! Глухи! Глупы!», она носилась перед самым лицом старика, иногда задевая его своими трескучими крылышками. Господин Виссер от этого морщился, с удивлением потирал глаза и недоуменно озирался, от чего Альберт мог сделать вывод, что фея не является плодом его больного воображения.       Господин Виссер недоуменно поднял бровь, увидев отчаянно жестикулирующего Янссена. Тот же, осознав всю глупость положения, сделал вид, что ничего странного не произошло, и пошел на сближение со старым скрягой, мысленно проклиная в уме фей, кобольдов, сирен и прочих нелюдей. Он давно уже должен был быть на работе у господина Фишбейна, но что-то подсказывало ему, что, если он уйдет, он никогда не узнает ту великую тайну, что хотели ему поведать. Любопытство оказалось сильнее здравого смысла, и вот он уже поравнялся со стариком, степенно кивнув тому в сдержанном приветствии. — Добрый день, — Альберт поднес руку к голове, и только тут опомнился, что шляпы-то у него и нет. Старик усмехнулся в усы и в ответ снял свой иссиня-черный английский котелок. Господин Виссер был приземистым низеньким старичком, но весьма крепко сложенным и отнюдь не престарелым. Он любил косить под англичанина, хотя и являлся чистокровным нидерландцем. Из уст его часто можно было слышать «My dear friend», «Thou art», «Hello», он почти не расставался со своей толстенной сигаретой, и для полноты картины не хватало лишь монокля в правом близоруком карем глазу. Из-под трости господина Виссера при каждом шаге вылетала мелькая галька, а на одном из плечиков ручки этой самой трости примостилась фея. Увидев приближающегося Янссена, мелкое существо моментально успокоилось, и теперь с любопытством наблюдало за разговором старика и парня. — Как Элен поживает? — Альберт не нашел лучшего начала для разговора. По тому, как старикан наморщил лоб, Янссен осознал, что начало он и правда выбрал не самое лучшее, но отступать было уже поздно. — Гуительманы, они ваш дом снимают на окраине города. — А-а-а, Гуительманы, — господин Виссер многозначительно кивнул. Он глядел на Альберта проницательными, но пустыми глазами, словно стараясь понять, кто это с ним говорит. В голове юноши промелькнула мысль, что несмотря на все свое богатство и показную важность, господин Виссер тупее мясорубки. - Вы, должно быть, mister Альберт Янссен, my dear friend? — Да-да, все верно. Я иногда… — Иногда навещаете ее, знаю, — перебил Альберта старикан скрипучим раздражительным голосом. — Думаю, вы уже осведомлены о том, что они просрочили выплаты почти на два месяца. Их судьба вам не безразлична, как я понимаю?       Старик фыркнул в усы. Ему доставляло удовольствие говорить с людьми тоном повелителя, обращающегося к подчиненным. Будучи человеком воспитанным, он обожал называть собеседников вежливыми английскими обращениями, но при этом во всей его манере общения проскальзывала легкая насмешка. Он умудрялся смотреть свысока даже на людей значительно выше его, и этот насмешливо-пристальный взгляд заставлял отводить глаза даже искушенных мужчин преклонного возраста. Поэтому Альберту было тяжело идти с ним рядом и разговаривать как ни в чем не бывало на тему, которую он, обычно, предпочел бы избежать. — Вы знаете, семья Элен сейчас находится в бедственном положении, — произнес Янссен, стараясь придать своему голосу как можно более сдержанный тон. — Все сейчас в трудном положении, мистер Янссен. — Старик рассеянно поглаживал подернутую сединой бородку с видом хомяка, проглотившего особенно большой и вкусный орех. — Подумайте лучше, каково мне. С тех пор, как гульдены были заменены на марки, мой бизнес терпит значительные убытки. Поверьте мне, — предупреждая возражения уже открывшего рот Альберта, палец господина Виссера оказался на уровне его глаз, — я не собираюсь заниматься благотворительностью.       Фея хитро подмигнула Альберту: — Как грубо. Думаю, его стоит проучить.       Молодой Янссен лишь отрицательно мотнул головой. Этот жест заинтересовал старика, который со всей присущей ему подозрительностью осведомился, проследив за направлением взгляда новоиспеченного продавца господина Фишбейна: — Кому это ты там киваешь?       Альберт лишь передернул плечами, не отрывая глаз от крохотного создания, которое в этот самый момент решило подлететь к самому уху старика. Тут зрачки Виссера расширились, словно бы он увидел перед собой нечто невообразимо страшное, настолько, что язык отнялся и не позволил бедняге описать это. В следующее мгновение фея, заливаясь звонким тоненьким хохотом, ударила старикана по лицу всем своим маленьким тельцем. Казалось, капиталист даже и не почувствует это, но он истошно вскрикнул, качнулся, как гигантский надувной пузырь, широко расставил руки, стараясь удержать равновесие, и, наконец, грузно плюхнулся в грязь, проехав еще несколько сантиметров на толстой заднице, собирая пыль своими строгими черными брюками. — Ты! — Виссер побагровел. Альберт замер, а вместе с ним, казалось, замерла вся улица. Создалось впечатление, что вся улица остановилась и десятками глаз наблюдает за разворачивающейся сценой. Альберт сглотнул комок в горле, беспомощно озираясь в поисках матери, сестры, Игнааса или даже Вилли — любой повод поскорее покинуть место происшествия казался необходим, как глоток кислорода в душном помещении. А лицо старика тем временем сменило цвет с багрового на ярко-розовый. — Как ты смеешь поднимать на меня руку, ты, щенок?! — Я не виноват, — только и смог выдавить Альберт слабым голосом. — А кто же? — отплевываясь и не переставая бросаться непристойными выражениями, которые я в силу объективных причин не буду приводить в данном тексте, господин Виссер усиленно пытался подняться, что ему никак не удавалось — костыль не находил достойной опоры, скользя по размытой дождем земле. Под глазом старика наливался кровью большой круглый синяк.       Альберт резко развернулся и, не глядя, бросился бежать. Сделав несколько шагов, он налетел на что-то мягкое и шерстяное. Подняв глаза, Янссен обнаружил, что непонятной субстанцией оказалось пальто смутно знакомой женщины, чей взволнованный взгляд встревоженно вперился в него из-под густых бровей. Пробормотав извинения, парень отступил в сторону. Он буквально ощущал всеми фибрами своей души, как у него за спиной «поверженный» старик грузно пытается подняться на ноги, называя мужчину, что пытается помочь ему подняться, всякими неудобочитаемыми именами.       Юный Янссен выскочил из толпы, как пойманная рыба неожиданно находит спасение, проскальзывая сквозь прорези в неводе назад в реку. Чей-то голос окрикнул его сзади по имени. Не обращая внимания на окрик, он бросился бежать по улице вдоль вяло текущего Рейна, вдоль уютных пряничных домиков и аккуратно подстриженных газонов. В боку адски закололо, хотелось сесть на землю и зарыдать, но он все бежал, а в голове ураганом проносились мысли одна страшнее другой. Я поднял руку на господина Виссера… Нет… то была та фея. Ее даже не существует. Но я видел! Нет, неправда!       Не могло быть и речи о том, чтобы сейчас идти на работу. Господин Фишбейн будет расстроен. Но что уж взять с него, непутевого. Ему даже в Миллингене сейчас опасно оставаться. Да что в Милленгене — во всей стране, пожалуй, нет места, где бы этот неприятный бизнесмен, косящий под англичанина, не мог бы его достать.       Не в силах больше бежать, Альберт без сил опустился на траву. Дыхание сбивалось, а бок горел, словно туда воткнули копье. Голод давал о себе знать, и Янссен огляделся в поисках закусочной. Как назло, в своем порыве безумия он отбежал слишком далеко от центра города, где шла вся торговая жизнь, какая еще не успела исчезнуть из-за введения новой валюты и тотального банкротства большинства евреев, составляющих экономический костяк региона. — Тот неприятный старик получил свое, — раздался неподалеку радостный писклявый голосок.       Парень улыбнулся. Это глупое существо еще не осознает, что оно сотворило, иначе не прилетало бы сюда. Нет, оно бы держалось от него за сто тысяч миль. — Зачем? .. — только и смог произнести он. — Зачем… ты… рназрушила… мне… жизнь.       Оказывается, говорить после такого марафона было не так просто. — Я лишь выполнила твое желание, — беззаботно произнесла фея. — Ведь тебе не нравится этот человек. — Я бы… не ударял его. Это… опасно. Ты представляешь… насколько.       Воздух со свистом и хрипом выходил из глотки Альберта. Глаза грустно глядели на сидящую рядом на траве фею. Серебряные крылышки ее слегка подрагивали при редких порывах ветра. Она казалась такой настоящей, реальной. Неужели она плод его воображения. Неужели он, Альберт Янссен, сходит с ума? Но кто тогда ударил противного старикашку? Нет, он никак не мог это сделать!       Создание издало короткий смешок. — Вы, люди, страшные лицемеры. Вы можете говорить друг другу в лицо приятные вещи, при этом помышляя о его убийстве. — Это я-то лицемер? — бессильный гнев за несправедливое оскорбление закипал в душе Альберта. — Тебе нужно… ты бы его и… ударила. Но ты меня подставила! Тебе-то… все равно, тебя никто не видел. Ты просто… улетела, а мне тут жить! Понимаешь! — если бы не ужасная боль в легких, Альберт бы сейчас закричал. На глаза его навернулись слезы, а из лопнувшего от напряжения капилляра на носу сочилась струйка крови. — Это ты лицемер! Ты… исподтишка! За что? Ты… и весь ваш род, что вам от меня нужно, что?       Рука его метнулась к не ожидавшему такого существу. Та, вскрикнув, как звонкий колокольчик, оттолкнулась маленькими ножками от земли. Пальцы парня сомкнулись на крошечной талии феи, и та забила крыльями в безуспешных попытках освободиться. — Перестань! Мне больно! — голос ее изменился. Теперь он был не звонкий и веселый, как раньше, а дребезжащий, полный ужаса и паники. Вот как, вы тоже умеете бояться… что же, теперь ты понимаешь меня. — Это был ты! Это было твое желание! Почему ты обвиняешь меня!       Парень резко тряхнул руку и сильнее сжал ладонь. Фея застонала. — Что тебе нужно от меня! — четко разделяя слоги, Альберт прокричал созданию в самое ухо. Наверное, увидь его сейчас кто-то, немедленно вызвал бы санитаров, но улица была пустынна — люди работали, а кто не работал, не счел нужным выходить из дома. Утренний Миллинген никогда не баловал обилием народа, иначе наше повествование наверняка закончилось бы уже сейчас. Но Альберт был на улице совершенно один, вот в чем нелепость! — Я лишь воплощение твоих желаний! Ты злишься на самого себя! — Неверный ответ, — процедил парень сквозь зубы. Очевидно, что-то промелькнуло в его глазах, потому что фея в страхе широко раскрыла рот. — Хочешь убить меня? Я знала, что все к этому придет. Ты не тот. Мы ошиблись. — Я лишь хочу, чтобы ваше племя оставило меня в покое.       С этими словами Альберт сжал руку сильнее. Фея дернулась, но у нее не хватало сил вырваться из хватки человека. Она открывала рот, как выброшенная на отмель рыба, пытаясь вдохнуть, но Янссен лишь сильнее сжимал пальцы. Попытки освободиться становились все слабее и слабее, пока не угасли совсем. Существо, конвульсивно дернувшись в последний раз, затихло.       Она лишь плод твоего воображения… Нет… Нечто большее. Капля за каплей до Альберта доходило понимание того, что он только что натворил. Крохотное тельце медленно опускалось на землю, подобно осеннему листу, подхваченному предательским порывом ветра. Платье ее, окрасившееся в иссиня-черный цвет, слегка колыхалось во время падения. Полуоткрытые глаза утратили зрачки, теперь напоминая, скорее, бело-серые дырки в глазницах. Плод воображения… Но почему меня не покидает чувство вины и горечи за то, что я сделал? Плод воображения. Ты безумен, Альберт, просто признай это. Ты живешь в мире, которого не существует. Неужели все происходящее — лишь твой сон, глупый, жестокий и бессмысленный? Правда ли, что твоя любимая страна теперь часть Германии? Правда ли, что Европа охвачена огнем войны, еще более страшной и кровопролитной, чем та, которую называют Великой? Как ты можешь доверять этому, когда с тобой происходит такое?       Маленькое беспомощное тельце с мягким шелестом достигло травы. Фея лежала, раскинув руки в стороны — черное платье, пустой отсутствующий взгляд и серое безжизненное тело. Кожа ее, когда-то нормальная, теперь приобрела сероватый болезненный оттенок.       Альберт отвернулся. Гнетущее чувство вины и обиды подступило к самому горлу, пошло выше и вылилось из глаз двумя полосками соленых слез. Как ему теперь жить? Испорченные отношения с Виссером, первый день работы у мистера Фишбейна, пошедший коту под хвост, все эти сказочные создания, одно из которых он только что умертвил своей рукой… только бы это был сон. Это не может быть правдой!       Он не знал, сколько он стоял так. Может, час. Может, больше. Очнулся он лишь от того, что кто-то грузной походкой прошелся сзади и встал за спиной, не говоря ни звука. Ощущение того, что за ним безмолвно наблюдают, заставило Янссена оглянуться. Кобольд смотрел на него немигающим осуждающим взглядом. — Ну что? Будешь обвинять меня? Давай! Можешь прямо здесь меня убить, я возражать не буду, вы и так разрушили мою жизнь!       Кобольд лишь молчал и продолжал смотреть. Он опирался на свою кирку, как на посох, — низкий рост позволял ему это делать. Это молчание, это тихое осуждение, казалось, ножницами резало нервы парня. Это было хуже, чем наждачной бумагой по стеклу. — Это вы заслуживаете осуждения, не я! Вы… — Уходи. Мы тебя больше не побеспокоим, — спокойно произнес Кобольд. — Какой ценой!       Развернувшись, Альберт бросился наутек. Споткнулся, прокатился по земле несколько метров, резко вскочил, и через минуту был уже далеко от места преступления. Ему все еще виделись грустные осуждающие глаза Кобольда — и беспомощное тельце умерщвленного им существа.

***

      Этот дом мало чем отличался от любых других на улице Дуфельтдийк. Впрочем, улица состояла всего из трех домов, поэтому неудивительно, что все они были построены по одному проекту. Все три принадлежали мистеру Виссеру и не отличались индивидуальностью — у всех, как на подбор, деревянные двери покрытые выцветшим лаком коричневого цвета, черепичная крыша, в некоторых местах пропускавшая через себя капли дождя, щедро орошающие Миллинген-на-Рейне суровыми осенними вечерами. Все — двухэтажные, с довольно широкой верандой на чердаке. Сегодня ни одного дома на улице Дуфельтдийк не существует, лишь ветер гуляет по широкому зеленому пустырю, где еще остались заборы, напоминающие о печальной судьбе этих строений.       Это место всегда действовало успокаивающе на нервы Альберта. Вот и сейчас он уже почти позабыл, что вся его жизнь с какого-то момента пошла под откос. Янссен встал на порог самого дальнего дома, сглотнув комок в горле. Как она примет его? Они не виделись несколько дней, и он даже не знает, на что сейчас живет семья Гуительманов. Короткий стук по выцветшей лакированной двери спугнул двухцветную белку, устроившуюся на козырьке и уже собравшуюся отобедать большим грецким орехом. Минуты ожидания, растянувшееся, казалось, на многие годы, мерно отбивали удары сердца.       Дверь скрипнула, и Альберту предстало седое лицо измотанной пожилой женщины. Весь овал лица ее был покрыт морщинами, а волосы на голове подернулись легкой сединой. Кто бы мог поверить, что матери Элен всего пятьдесят лет? Выглядела она так, словно ей недавно перевалило за восемьдесят. За спиной у нее маячил весьма хмурый усатый мужчина, с подозрением поглядывающий на дверной проем, словно ожидая, что оттуда на него набросятся злые волки или иные хищники. Увидев юного Янссена, женщина вымученно улыбнулась, а мужчина лишь хмыкнул и пробормотал что-то невнятное. — Давно тебя не было, — скрипучим голосом произнесла мать Элен. — Да уж, мы решили, что и ты о нас забыл, как и большинство наших… знакомых. — Последнее слово он произнес с неким напрягом. Альберт заметил, что ни у отца, ни у матери Элен нет на груди наколки с золотой звездой и надписью Jude, которую ему когда-то показал Кобольд в той короткой ночной вылазке, случившейся, казалось, тысячелетие назад. — К тебе там пришли! — резко повернув голову, усач громко прокричал куда-то вглубь дома, и по лестнице со второго этажа спустилась девушка в легком летнем платьице. Полностью белое платье делало ее похожей на приведение, а под глазами набухли мешки от постоянного недосыпа. - Привет, Элен! - робко промолвил Альберт. Лицо девушки осветилось лёгкой улыбкой, глаза ее на миг ожили. - Здравствуй, Альберт! Я соскучилась! Почему ты так давно не заходил? - Много проблем навалилось в последнее время... - потупившись, пробормотал он, - Может, пойдем прогуляемся? - Не время сейчас для прогулок! - пробасил усач, - кругом снуют немцы. Сейчас евреям лучше сидеть по домам и не попадаться им на глаза! - Брось, отец! Мы пройдемся вокруг квартала. Ничего не случится. Эти стены гнетут меня, а прогулка поможет развеяться. - Правда, Эрнест, дай дочери погулять! Посмотри, на ней лица нет! - вступилась мать. Отец, фыркнув, махнул рукой и скрылся в глубине дома.       Элен вышла на крыльцо, обулась и спустилась к Альберту. Он посмотрел в ее измученное тревогой лицо, просветлевшие от радостной встречи глаза. Не смотря ни на что, они были всё так же прекрасны. Ребята отправились на улицу. Альберт не мог отвести глаз от девушки. В нём вновь разгорелось чувство любви к ней, подзабытое из-за неурядиц последних недель. В то же время горько было видеть ее такой измученной, бледной, увядшей. И доля вины Альберта была в этом: можно ли было столько времени ее не навещать, в такие трудные дни? Все эти бурлящие потоки чувств столкнулись в его душе, слившись в неистовый вихрь. Альберт хотел что-то сказать, извиниться, утешить, но нужные слова не шли ему на ум...       Вдруг он ощутил под ногой что-то мягкое. Послышался неистовый кошачий визг, и в лодыжку Альберта вцепился десяток острых, как иглы, когтей. Парень, подпрыгнув, бросил взгляд под ноги, откуда уносился в сторону бело-рыжий пушистый комок. В следующий миг он с ужасом уставился на стремительно приближающиеся железные прутья декоративной калитки, стилизированные под наконечники копий.       Оглушительный девичий визг, раздавшийся во дворе, заставил родителей Элен пулей выскочить на крыльцо. То, что они увидели, было словно картиной из кошмарного сна: голова Альберта, распластавшегося на земле, повисла на пруте калитки, забрызганной алой кровью. Металлическое "копье" вошло глубоко в глазницу. Отец семейства попытался нащупать пульс, но безуспешно: железка, пробив глаз, вошла в мозг. Отец и мать молчали. Слышались только причитания захлебывавшейся в слезах Элен: - Он наступил... на... Пушистика, а потом... А-А-А!!! ***       Так закончилась жизнь Альберта Янссена. Быть может, это и к лучшему, потому что настоящие ужасы ждали его друзей впереди. В 1942 году всех миллингенских евреев посадили в вагоны для скота и вывезли на Восток. Никто не вернулся. Вилли Баккер до конца войны сражался в рядах СС, был неоднократно ранен, стал кавалером Немецкого креста. Когда его полк сдавался советам, он пустил себе пулю в рот. Мать и сестра Альберта с трудом пережили войну, ведя тяжелую борьбу с голодом. После войны они уехали в Амстердам в поисках новой жизни.