***
Макс поджидал меня у главного входа. Его тренировки начинались с десяти утра, значит, специально приехал пораньше, чтобы поговорить. − Женьку уволили с работы. У него сейчас проблемы с финансами, поэтому с июня он не будет заниматься, не потянет абонементы. − Вот черт. Я не знал, что сказать на это. Парня было искренне жаль. И меня очень удивляло поведение Максима, никогда бы не подумал, что он будет так относиться к Женьке. − А я ведь считал тебя ярым гомофобом. Максим хохотнул, но острый взгляд из-под насупленных русых бровей оставался серьезным. − Чё это? − Н-ну… Помнишь, репортаж о гей-парадах? Мы тогда зависли в комнате отдыха, и я слышал, что ты по этому поводу говорил другим парням. − Ты неправильно понял. Мне до геев дела нет. Я против этих пидарских шествий. Когда по центральной площади моего города шарятся мужики с голыми задницами или в кожаных стрингах – мне похер, за что они там выступают, за свободу меньшинств или за спасение лесов Амазонки, я однозначно против этого демонстративного блядства, понимаешь? Есть вещи, которые не должны выноситься на всеобщее обозрение. Не приемлю эту пошлятину, в любом виде. Я помолчал. Ну, в принципе, позиция понятна. − Ему сейчас что-то нужно? Чем помочь? Макс непреклонно качнул головой. − Все под контролем. Он сам с тобой свяжется, когда немного отойдет. О подробностях можно было не заикаться, Макс тот еще партизан, вряд ли что-то расскажет. Я даже задумался, радоваться за Женьку или сочувствовать. Мирослав Я маялся весь день, не расставаясь с телефоном. Милош ответил на мое сообщение, но больше на связь не выходил. С одной стороны, я был ему благодарен, но с другой − хотелось сейчас его услышать. В итоге не выдержал первым. Закрыв за собой дверь комнаты, когда-то бывшей моей, набрал его номер. − Мирослав Альбертович, приветствую! Я улыбнулся. − Поговори со мной, Милый… И никаких претензий, вопросов и недовольства. Мил сразу включился в разговор, рассказывая о том, как прошел день, о Женьке и загадочном Максиме, о погоде и прочем. Я слушал, изредка отвечая, и чувствовал, как отпускает напряжение, от которого весь день ломило виски́. − Как ты? У тебя все в порядке? − И да, и нет... Мне не хотелось рассказывать о том, что впервые за много лет со мной связалась мать и попросила приехать. Я сорвался, не задумываясь, хотя до этого сотни раз прокручивал в голове подобный разговор, и всегда казалось, что единственной моей реакцией на такой звонок будет щелчок по кнопке «сброс». Получилось иначе – успел только предупредить директора и кинуть смс-ку Милошу. А теперь сижу в квартире, которая давно перестала быть моим домом, рядом с людьми, которые уже не были моей семьей, и стараюсь не думать о событиях пятнадцатилетней давности, когда старший брат запалил меня с одноклассником. Если в подробностях – под одноклассником. Как позже выяснилось, это была существенная деталь. Я на коленях умолял не рассказывать отцу, ушел из дома и не появлялся до самой ночи, а когда вернулся, то понял, что все всем уже известно. Трое суток кошмара, непонимания, разрыва нитей, которыми я обрастал всю жизнь. У меня всегда была тесная связь с семьей, мне нравилось это ощущение принадлежности, я был частью чего-то целого и важного. С моей стороны ничего не изменилось – я все тот же сын и брат, которым был день, месяц или год назад, но в то же время изменилось все, таким я не был им нужен. Мне не хотелось вспоминать, но здесь, в этом месте, невозможно было избежать этого, снова накатило, будто случилось только вчера. ...в семье пять человек, а вокруг меня словно вакуум, зона отчуждения в несколько метров. Никто в мою сторону не смотрит, но я все равно на себе ощущаю их отвращение, брезгливое любопытство… Не собирался этого рассказывать, но опомнился, когда понял, что уже говорю. Впервые в жизни облекаю в слова и произношу вслух то, что до сих пор сидит занозой. Милош молчал, и можно было сделать вид, что я разговариваю сам с собой, только его присутствие все равно ощущалось. …отец тогда шмотки мои собрал и перевез к бабке, школу я заканчивал в деревне под Мяделем. Со мной он не разговаривал, и с тех пор я его не видел. Когда он погиб, мне даже не сообщили, узнал случайно, от посторонних людей. Мать плакала, но тоже на расстоянии, не прикасаясь, будто я заразный. Я звонил ей, несколько месяцев подряд каждый день набирал номер, она сбрасывала, как только слышала мой голос. Для родителей я умер, у них не могло быть сына, который позволял кому-то трахать себя и получал от этого удовольствие. Братан в подробностях все расписал… Я замолчал, стоя у окна. Потеребил рукой пыльную занавеску, вгляделся в такой знакомый с детства пейзаж, понимая, что хоть и приехал по просьбе матери, но только для того, чтобы навсегда попрощаться. Наверное, это неправильно и, может, где-то жестоко, но я не смогу забыть. Простить – давно простил, но доверять, считать семьей уже никогда не буду. Мил тихо выдохнул в трубку: − Когда ты возвращаешься? Я сглотнул вязкую слюну. Ком в горле мешал говорить. − В четверг годовщина по отцу. Ночным поездом вернусь, машину не брал. − И правильно сделал. Скинь время прибытия, я встречу. − В пятом часу утра? Зачем, я такси возьму… − Не дури. И пользуйся возможностью, пока я добрый. Милош От того разговора отходил долго. Бродил по пустой квартире, трогал вещи, хлебал воду из-под крана – дурная привычка с детства. Не покидало желание поехать следом за Мирославом и раздербанить там все к едрене фене. Я представлял, каково приходится мнительному и чувствительному Миру под обстрелом взглядов родни, и волосы на загривке вставали дыбом от острой потребности защитить, закрыть собой, ощерив зубы, и зарычать на каждого, кто посмеет косо на него посмотреть. Умом понимал, что это несусветный бред, и за подобные мысли получил бы от Мирослава по первое число, но ничего не мог с собой поделать, это был рефлекс на уровне инстинктов, с которым бесполезно бороться. Я наконец-то понял, с чего начались его проблемы. Каждый раз, поддаваясь потребности быть собой, Мирослав будто снова предает семью, переступает через разочарование родителей. Это рвет его на части, не позволяя сильной натуре стать цельной. Мир словно сшит из противоречивых кусков, и грубые стыки болезненно ноют, не давая нормально жить. А в любви он беспомощен, как котенок, с ним можно делать что угодно. Кто знает, как этим пользовались прежние любовники, особенно когда он был младше и уязвимей. Возможно, он и подпустил меня так близко потому, что не чувствовал угрозы. Мир показал это еще в наш первый раз, и сейчас мне кажется, что та демонстрация силы скорей успокоила его, чем напугала меня. Я слабее, и никогда не смогу нанести ему физического вреда. Было ли это трусостью? Я так не считал. Можно было бы презирать его за мнимые страхи и комплексы, но Мир не был мямлей и размазней, этот человек, зная свои слабости, изо всех сил пытался бороться с ними, укрепляя и характер, и тело, наращивая броню, которая была необходима ему для выживания. Пусть сейчас он сам запутался в тех стенах, которые вокруг себя воздвиг, но я точно знал, что там, за ними, не пустышка, а человек, за которого сто́ит бороться.***
До четверга Мир не звонил, мы перебрасывались редкими сообщениями, я буквально на стены лез от желания как-то помочь и невозможности это сделать. Ночью перед его возвращением почти не спал, ворочался в полудреме до самого будильника. В состоянии, близком к коматозному, принял душ, залил паршивенький растворимый кофе в две термокружки и порулил к вокзалу. На перрон не выходил, но помятого, напряженного Мирослава заприметил издалека, дождался, пока он молча закинет сумку в багажник, устроится рядом. Народу вокруг не было, да и предрассветной темнотой можно воспользоваться – потянулся за быстрым поцелуем. Мир собрался было возмутиться, но я подстраховался, сунув ему в руки кружку с кофе. − О, мой спаситель… − Мир потянул носом, благодарно улыбнулся. Как и я сам, Переверзев был нетребователен к кофе и пил любую бурду, если она имела соответствующий запах и вкус. – Проси все, что хочешь. Знакомый голос, на который мой озабоченный организм моментально отреагировал, казался хриплым и глуховатым ото сна. − Ловлю на слове! − Только без фанатизма. Я ж в состоянии аффекта сказал… − Поздно, я уже придумал, что хочу. − Кто бы сомневался, – Мир сделал первый глоток, застонал от удовольствия. Я поежился, волоски на руках встали дыбом. − Ты давай-ка без звукового сопровождения, а то сейчас куда-нибудь врежемся. Переверзев расхохотался, было заметно, как отпускает напряжение и неловкость первых минут встречи. − Так чего ты хочешь, Жданов? − Видеть твое лицо, когда ты кончаешь… Железная выдержка – подавился, но кофе из кружки не расплескал. А вот моя выдержка подвела меня еще на подступах к квартире Мирослава, вся цивилизованность слетела, стоило только входной двери захлопнуться. Кто на кого первый набросился – я не уловил, к спальне пробирались с боем, как через стан врага, равняя углы и отираясь о косяки, по пути теряя одежду. − Милый, мне бы в душ… − Какой душ? – я скулил, сдирая с него футболку. – Скончаюсь щаз! Первый заход был стремительным и малозапоминающимся, от наших стонов только что стекла не дрожали. Я в полной мере ощутил, как мне его не хватало, и это нельзя было описать простым «соскучился». Все тело звенело и вибрировало, наполняясь энергией, утоляя первый голод. Временами казалось, что я покрываюсь мурашками не только снаружи, но и изнутри − ощущения непередаваемые. Мир рухнул на постель, подгребая меня к себе. И пока он еще не отошел от оргазменного угара, я решил воспользоваться моментом. − Ты помнишь, что мне обещал? Мирослав напрягся, но отстраняться не стал. − Помню. Дашь мне отдышаться или приступишь прямо сейчас? Я готов был в ту же секунду, но вот тело требовало перезарядки. Оставалось надеяться, что за минуты отдыха Мир не передумает. Не передумал. Расслабленный и довольный, насмешливо поглядывал на меня, закинув руки за голову, и помогать не собирался, изверг. Дурея от восторга, я вошел в его тело, выстанывая что-то бессвязное, забыв о том, как Мирослав этого не любит. Но сегодня все было иначе – он словно отодвинул границы, дав мне свободу действий, которой неделю назад еще не было. И я собирался воспользоваться этим по полной… Но ощущения оказались гораздо слабее, чем я ожидал. Скулы Мира покраснели, и в глазах знакомая поволока, но привычной для меня стопроцентной отдачи так и не было, как я ни старался. Я злился и психовал, впахивая, как бурлак на Волге, сгибая его, забрасывая мускулистую ногу к себе на плечо, примеряясь и подстраиваясь к этому великолепному телу, но все было не то. Только я ж упертый – если хочу Мирослава лицом к лицу, да так, чтоб звезды из глаз, я этого добьюсь. В итоге скинул на пол все имеющиеся подушки, толкнул Мира. − Вниз! Переверзев захохотал. − Милаха, выселяешь меня из супружеской постели на коврик? − Давай уже, я сейчас взорвусь! Мирослав пожал плечами, но послушался, не совсем понимая, чего именно я от него хочу. Пришлось помочь – практически столкнуть на подушки. Мир возмущенно рыкнул, но я уже не слышал, уперся пятками в пол, скрутив его так, что только спина касалась кровати, придержал ноги под коленями и одним махом засадил до упора. Мир зашипел, но меня это не остановило – скользнул легко, растянутые мышцы поддались, принимая меня на всю длину. Мирослав дернулся и взвыл, хватаясь за свой член. Я заорал следом, когда Мир, словив свой кайф, непроизвольно сжал задницу. Дождавшись, пока он расслабится, я повторил движение, мягко проезжаясь членом по самому сладкому месту, и Мира тут же унесло. Бля, такого порно в моей жизни еще не было! Идеальный угол, охуительный вид и крышесносные ощущения. Мирослав стонал и ругался, пытаясь удержаться на месте и яростно надрачивая сочащийся тягучей смазкой член, я уже сам едва себя контролировал, не сдерживая резких, хаотичных толчков, от которых тело подо мной елозило по ковру и разбросанным подушкам. − Мииил! – Мирослав заорал, резко выгибаясь и вздрагивая всем телом, от неожиданности я едва не рухнул прямо на него, кончающего, заливающего спермой собственную грудь и лицо. Меня от этого вида словно красной пеленой накрыло, едва дождавшись, когда Мир стихнет, выскользнул из него, трясущейся рукой стянул резинку и кончил следом, смешивая нашу сперму на его теле. Никогда не думал, что до такого сумасшествия меня доведут белесые капли на его шее и груди. Убиться можно! Ноги не держали, я с хриплым стоном повалился на кровать. И тут же получил звучный шлепок по бедру. − Ай! − Еще раз кончишь на меня – заставлю вылизать! Я слабо улыбнулся, потирая горячий отпечаток, кожа покалывала от удара. Глаза сами собой закрывались. − Нашел, чем напугать. Ну кончи ты́ на меня в следующий раз… Возражений и возмущений не последовало, Мир подозрительно притих. Открыв глаза, встретился с задумчивым взглядом. Кажется, идея ему понравилась.