Искра

Падшие ли мы ангелы, усомнившиеся, что ничто есть ничто, и за это рожденные терять любимых и близких, одного за другим, а потом и собственную жизнь, чтобы убедиться, что были неправы?.. Джек Керуак

Я начинаю скучать по солнцу, небу и свежему воздуху, как только за нами захлопывается массивная дверь, ведущая в Дистрикт-13. Наши проводники всё так же молчаливы, но вот люди, населяющие Тринадцатый, то и дело оглядываются на нас и шепчутся, кто-то даже указывает на нас пальцами. Впервые я думаю о том, что наши лица им знакомы, что они знают, кто мы, и это немного отрезвляет меня. Я мечтала сбежать не только от тирании и мстительности Сноу; я желала снова стать неприметной девчонкой, имени которой никто не знает, одной из многих. Но, похоже, от проклятой гнетущей известности мне не сбежать и здесь. Все, кто встречается нам на пути, одеты в одинаковую серую форму, мало, чем отличающуюся от мундиров солдат, и, кажется, будто даже лица у них одинаковые: бледные, измождённые. Узкие коридоры, по которым лежит наш путь, освещены неярким электрическим светом, по обеим сторонам то тут, то там мелькают одинаковые, а от того обезличенные серые двери. Здесь недостаёт ярких красок, а вместе с ними и самой жизни. Во взгляде Пита, скользящем с серых стен на серый потолок и серую форму солдат, я вижу нескрываемую тоску: его взгляд художника спотыкается об отсутствие других красок. В этой безграничной серости мы, в своей привычной одежде, нагруженные рюкзаками, наверное, выглядим, как пришельцы с другой планеты. Дети притихли, и тишину здесь, в пустынных ответвлениях главного коридора, нарушают только звук шагов да тяжелое дыхание. Неразборчивый треск, донёсшийся из небольшого устройства на руке у командира отряда, заставляет меня вздрогнуть. Несмотря на только что обретённую относительную безопасность, нервы всё ещё на пределе, и всё тело напряжено, как натянутая тетива. Наученная Играми, Туром, а теперь ещё и побегом, я готова всадить нож кому-нибудь в спину от одного только резкого звука. Устало тру глаза тыльной стороной ладони, мечтая только о том, чтобы отоспаться в тишине, тепле, там, где не нужно будет постоянно думать о возможной погоне и прислушиваться, каждую минуту боясь услышать тяжёлую, чеканную поступь миротворцев. Но, похоже, это не входит в планы наших провожатых. Они останавливаются у выхода на лестницу, и командир поворачивается к нам. - Мистер Мелларк, мисс Эвердин, мистер… - его вопросительный взгляд останавливается на Гейле, отчего-то вытянувшемся по струнке. Только сейчас я замечаю, как горят его глаза, как жадно он вбирает обмундирование и форму солдат Тринадцатого. Уверена, он уже видит себя облачённым в такой же мундир, с пистолетом на поясе и коммуникатором на запястье. - Хоторн, - отрывисто подсказывает он. -…мистер Хоторн, вас ждут в Штабе. Пожимаю плечами: как будто этого можно было избежать. Если уж простые жители Дистрикта-13 отлично знают, кто я, что может укрыться от руководства Тринадцатого, умудрившегося долгие годы продержать существование своей подземной страны в строжайшей тайне? Делать нечего, придётся предстать перед правителями Тринадцатого и объясниться, каким ветром нас сюда занесло. А потом, может быть, они позволят нам отдохнуть. - А наши семьи? – спрашиваю я, оглядываясь на маму и жмущуюся к ней Прим. На сестрёнке нет лица от усталости, и сердце обливается кровью, когда я вижу её такой. Ей нужна хорошая еда и спокойный сон, так что нужно сделать так, чтобы их избавили от этой аудиенции. – Они должны идти с нами? - Нет, Президент желает видеть только вас троих. Президент. Сердце предательски ёкает: само это слово прочно связано в моём сознании со Сноу и приторным запахом роз. Надеюсь, Президент Тринадцатого не похож на того, от которого я только что сбежала. Джей что-то шёпчет Питу, тот ободряюще кивает, и семейство Мелларк с готовностью обращается к нашим проводникам. Командир удовлетворённо улыбается, отдаёт последние указания своим подчинённым, называя номера отсеков, отведённые для каждой семьи, но тут Хеймитч неожиданно выступает вперёд. Его рюкзак предательски позвякивает, солдат вопросительно поднимает брови и тянет руку к поклаже ментора. - Я вынужден вас досмотреть. - Потом, - рявкает он, да так, что парень от неожиданности отдёргивает руку. – Я иду с ними. Я их ментор. На языке так и вертится: уже нет. Игры кончились, хотя, может быть, то, что нас ждёт впереди, куда хуже Голодных Игры. Я не могу произнести этого вслух, в глубине души зная, что это разобьёт Хеймитчу сердце. Он искренне привязался к нам с Питом, пусть и старается скрыть свои чувства за непрерывным потоком едких колкостей. Он всегда будет на нашей стороне, что бы ни случилось, даже если удача окончательно отвернётся от нас. Солдат медлит несколько секунд, а затем нерешительно соглашается. Я бросаю последний взгляд на семью и сворачиваю в проход, ведущий на лестницу. Несколько минут – и мы оказываемся перед массивными двустворчатыми дверями. Несмотря на всё ту же серость, они выглядят куда представительнее, чем все двери Тринадцатого. Здесь даже не нужна табличка «Штаб», чтобы понять, что за ними находится что-то действительно важное. Тонкая полоса жёлтого света пробивается из-под дверей, и отчего-то мне становится невыносимо тревожно. В этот момент я бы предпочла оказаться где угодно, но только не перед этими дверями. Но никто не даёт нам права выбора или даже времени на раздумья: двери распахиваются, открывая нашему взору просторный зал, оснащённый по последнему слову техники. Повсюду блестят серебристыми оправами мониторы, мигают разноцветные лампочки, а в середине большого круглого стола – тоже серо-серебристого, как всё вокруг – мерцает голограмма. Любопытство на миг заставляет забыть даже об осторожности, и я изо всех сил вглядываюсь в трепещущее трёхмерное изображение, но спустя миг голограмма с негромким щелчком исчезает. Из-за стола поднимается женщина неопределённого возраста, с пепельными волосами до плеч и пронзительным взглядом. На секунду на её лице мелькает неподдельное изумление, но она быстро справляется со своими эмоциями и раздвигает тонкие бледные губы в приветливой улыбке. - Приветствую вас в Дистрикте-13, - хорошо поставленным голосом, в котором никогда не угадаешь истинных чувств, произносит она. – Я Президент Тринадцатого, Альма Койн. Мы привыкли быть хорошо осведомлёнными во всём, что происходит в окрестностях нашего дистрикта и даже дальше, но, признаться, ваше прибытие стало для нас неожиданностью. - Приятной неожиданностью, - подсказывает коротко стриженный угрюмый мужчина, сидящий по левую руку от Койн. Он качает головой, будто отвечая на собственные мысли, и весь его вид говорит как раз об обратном. Замечаю, как насупливается Гейл – его лицо всегда приобретает такое неприветливое выражение, когда он не может решить, стоит доверять кому-то или всё-таки нет. Глаза Пита непрерывно скользят по лицам окружающих нас людей, будто он хочет во что бы то ни стало докопаться до истинного их к нам отношения и целей, которые они преследуют. Спиной я чувствую твёрдый взгляд Хеймитча, но всё-таки надеюсь, что ментор не станет вступать в перепалку с руководством Тринадцатого: слишком вспыльчивый, он может навлечь беду на себя и всех нас. - Но как вы нашли нас? Если это так просто, нам стоит доработать свою систему безопасности, - она смеётся тихим бесцветным смехом, в котором совсем нет жизни, одно притворство. И я с ужасом понимаю, что ложь и притворство никуда не делись из моей жизни, лишь сменили лицо. - Это было не сложно, - в разговор вдруг вступает Пит, и внимательный, изучающий взгляд Альмы Койн теперь скользит по нему. – Беженки из Восьмого как-то рассказали Китнисс о Тринадцатом. Сперва она не поверила, - он бросает на меня быстрый взгляд и добавляет, - никто не поверил, - по губам Президента скользит снисходительная улыбка, а я всё думаю о том, увижу ли я среди жителей этого дистрикта Бонни и Твил, добрались ли они. – Но, когда мы вернулись из Тура Победителей, поняли, что так дальше жить невозможно, - щёки Пита едва заметно алеют – наверняка, он снова думает о нашей возможной свадьбе, - и решились на побег. Тогда вопроса о том, куда мы направляемся, даже и не стояло. С нами четверо детей, так что мы просто не могли не найти Тринадцатый. Не имели права ошибиться, - он вздёргивает подбородок, в голубых глазах читается неприкрытый вызов. Гордость за него заставляет меня распрямить плечи и без опаски взглянуть прямо в глаза Президенту. К чёрту все системы безопасности на свете, когда под угрозой жизни детей. Хеймитч дёргается вперёд, как будто собираясь заслонить Пита от гнева Койн, но та только усмехается, и вслед за ней усмехается тот угрюмый мужчина. - На это отважится не каждый, - женщина слегка склоняет голову. – И мы счастливы, что вы благополучно добрались до нашего дистрикта. Признаться, нам не хватало вас… Я мгновенно настораживаюсь. Каждое слово такого могущественного человека, как Койн или Сноу, имеет определённый смысл и никогда не будет сказано просто так. Им не хватало нас? Значит, мы им нужны. Но зачем? - В каком смысле? – осторожно интересуюсь я. Она переводит свой взгляд с Пита на меня, и противные мурашки ползут по телу. Я не из робких, я выдерживала змеиный взгляд Президента Сноу, но что-то в холодном и пустом взгляде Альмы Койн заставляет всё внутри трусливо сжаться. Она смотрит на меня…оценивающе. Будто думает, какую пользу ей и её дистрикту может принести моё появление здесь. И, что ещё хуже, она эту пользу, похоже, видит. - Видите ли, - медленно, тщательно подбирая слова, будто боясь спугнуть добычу, начинает она, - люди многих дистриктов верят в Китнисс Эвердин. В Сойку-пересмешницу, - добавляет она, видимо, наслаждаясь видом моего вытянувшегося и, наверняка, побледневшего лица. – Если они узнают, что вы на нашей стороне… - Я ни на чьей стороне, - спешно перебиваю её я, уже чувствуя растущие недовольство и раздражение Койн. Но, прежде, чем Президент успевает что-то сказать, тот угрюмый мужчина ощутимо хлопает по столу, заставляя нас всех взглянуть на него. - Так не бывает, мисс Эвердин. Вы либо со Сноу, либо с нами. И, судя по тому, что вы всё-таки здесь, я легко делаю определённые выводы. Его непререкаемый тон лишает меня дара речи. Вот так легко, убегая из одной клетки, я с лёгкостью угодила в другую. Какой же я была дурочкой, когда думала, что все мои беды закончатся, стоит мне только пересечь границу Двенадцатого! Никогда больше не стать мне одной из тысяч, не слиться с безликой серой толпой – для всего Панема, по эту сторону ограды Дистрикта-13 или по другую, я навсегда останусь девочкой, которая нарушила правила. И была так глупа, что подумала, будто это сойдёт ей с рук. - Люди тоже сделают определённые выводы, - произносит женщина. Её голос звучит мягко, но по-прежнему безжизненно, будто она может скрыть за маской не только своё лицо, но и свои слова. – И это пойдёт нам на пользу. И Революции. Впервые произнесённое, это слово точным ударом поражает меня в самое сердце. Собираясь в поход, я не думала, что веду свою семью и друзей прямо в жерло разгорающегося восстания. Я лишь хотела спасти их, уберечь, подарить свободу, которой они были лишены… А что теперь? Бетонная коробка вокруг, ни света, ни воздуха, только война, наступающая на пятки. Но пути назад теперь нет, и мне придётся встретиться лицом к лицу с неизбежным. Кожей чувствую, как рядом со мной напрягается Пит – ему тоже явно не улыбается стать участником восстания. А вот Гейл подбирается и словно становится выше; с необъяснимой горечью я понимаю, что в глубине души он всегда этого желал. Он ненавидит Капитолий так же сильно, как и я, но я, сознавая всю мощь и коварство Сноу, пыталась спрятаться от его гнева в послушании. Гейл же желает сразиться с ним. - Революции? – переспрашивает Пит, и голос его предательски дрожит. - Именно так, мистер Мелларк. Разве мисс Эвердин не рассказывала вам о том, куда бежали те девушки? И зачем? Он горестно вздыхает. Конечно, он знал, что по всему Панему вспыхивают ядовитые огоньки восстаний, рождённые из чёрных блестящих искр морника, рассыпанных моей неосторожной рукой. Но, как никто из нас, он не ведал, насколько мощным стал на самом деле этот пожар, и что мы окажемся прямо в самом его сердце. Дверь с шумом распахивается, и какой-то парень, не замечая нас, широкими шагами приближается к Койн. Что-то обеспокоенно шепчет ей на ухо, но, как я ни напрягаю слух, ничего различить не удаётся. Обмениваюсь недоумёнными взглядами с Питом, чувствуя, как в груди шевелится необъяснимая тревога. Хочу обернуться к ментору, поймать его безразлично-насмешливый взгляд, говорящий о том, что волноваться не о чем, но я не успеваю этого сделать, потому что голос Президента пригвождает меня к месту. - Проводите их туда. Четверо солдат, повинуясь её приказу, будто вырастают из-под земли, окружая нас, и нам не остаётся ничего другого, кроме как подчиниться. Они молчат и не касаются нас, но уверенно направляют нас к выходу. Тревога перерастает в отчётливый страх, болезненно пульсирующий в висках; я чувствую себя затравленным зверем, не умеющим даже оборониться – всё оружие от ножей до луков и стрел у нас отобрали ещё на входе в Тринадцатый. Чего можно ждать от этих людей, скрытных, холодных, расчётливых? Минуту назад они приглашали меня присоединиться к их Революции, а сейчас, может быть, ведут на верную смерть. Всё, что мне остаётся – это ловить на себе обеспокоенные взгляды своих товарищей и отвечать им такими же испуганными взглядами. К моему удивлению, очень скоро наш путь заканчивается в огромном ангаре, где урчат блестящие планолёты. Маленькие и большие, новенькие и пестрящие прорехами в краске и кое-где в броне – кажется, их так много, что сразу и не сосчитать. Но нас ведут не куда-нибудь, а прямиком к только что приземлившейся машине. Сделав своё дело, конвой отступает на почтительное расстояние, и молчание, с которым они проделывают всё это, кажется мне слишком мрачным. - Что происходит? – шепчу я ментору. - Понятия не имею, - отвечает он мне, настороженно хмурясь и обводя пристальным взглядом окружающие нас машины. Наконец трап медленно, будто неохотно, опускается. Первым из планолёта почти бегом появляется Плутарх Хэвенсби. Неуловимые изменения исказили его румяное широкое лицо, от беспечной надменности, которой он обладал в первую нашу встречу, не осталось и следа. Передёргиваю плечами, гоня прочь гнетущее, липкое чувство: неуютно, будто этот планолёт принёс на своих крыльях какую-то беду. Замечаю недоумение, смешанное с тревогой, на лице Пита, а вот в глазах ментора поблёскивает что-то очень похожее на вину. Не сбавляя шага, распорядитель Голодных Игр подскакивает к ментору и вцепляется в воротник его рубашки. - Твою мать, Эбернети! – он изо всех сил встряхивает растерявшегося мужчину. – Какого чёрта вы натворили?! Ты что, не мог подождать? Мы же условились, чёрт тебя подери… Нехорошее чувство недосказанности тошнотворно щекочет душу. Должно быть, именно так себя чувствовал Пит, когда мы с Хеймитчем сговаривались за его спиной. Только сейчас к этому ощущению примешивается предчувствие скорой, неминуемой беды – никто ещё не знает о ней, но её чёрное отравленное облако уже нависло над всеми нами. - Она бы ушла… Всё равно, со мной или без меня, - тихо, будто оправдываясь, произносит Хеймитч. Он не пытается вырваться из хватки Плутарха, но тот сам отступает, словно силы вдруг оставили его. – Забрала бы мать и сестру и ушла. Всё, что я мог сделать, так это помочь им добраться сюда целыми и невредимыми. Они говорят обо мне. О нас. Сердце тяжёло бьётся в груди, в ушах шумит, я готова закричать от терзающей меня неизвестности, но голос не подчиняется мне. Я вся обратилась в слух, пытаясь понять хоть что-то из отрывистых и туманных речей этих двоих. Хэвенсби только сокрушённо качает головой, наконец, скользнув по нам невидящим взглядом. Помолчав с минуту, ментор нерешительно спрашивает: - Что случилось…там? Гримаса боли и сожаления искажает широкое лицо мужчины. Потухший взгляд останавливается на лице Хеймитча, и ментор медленно прикрывает глаза. Мы с Питом переглядываемся, пытаясь разгадать эту пантомиму. Но долго теряться в догадках нам не приходится. - Когда стало точно ясно, что в дистрикте их нет, началось… Мы не знали ни о чём, и, следовательно, оказались не готовы. Вчера все победители были казнены. Это известие, словно молния, ударяет меня в сердце. Только чудом мне удаётся остаться на ногах, не рухнуть под его страшной тяжестью. Груз их смертей на наших плечах, их кровь на наших руках, ею они омыли наше безрассудство, которое и свободой-то не обернулось. Хеймитч смертельно бледнеет, проводит дрожащей ладонью по лбу, как будто хочет прогнать даже тень этих жестоких слов. - Вы никого не вытащили? – потрясённо выдыхает он. - Двоих. Двоих! Но Одэйр… - Плутарх горестно качает головой, -…его пришлось накачать сильнейшими транквилизаторами: после гибели Кресты он словно помешался. А Бити…ему и успокоительные не требуются, - он печально усмехается, - смерть Джоанны Мейсон и Вайресс подкосили его. Как с ними работать? Все наши планы провалились. Всё, что у нас есть – четверо победителей и стилист. При этих словах я вспоминаю о Цинне, о Порции, о наших командах подготовки, и чувствую, как сосёт под ложечкой. Отважившись взглянуть на Пита, я замечаю ужас, отразившийся на его лице. Победители казнены, а наши команды… Плутар сказал об одном стилисте… Я не успеваю задать вопрос, да и ответ никому из нас уже не требуется: двое солдат Тринадцатого под руки выводят из планолёта дрожащую, заплаканную, растрёпанную Порцию. Сперва я даже не узнаю в этой бледной, полубезумной женщине аккуратную и деловитую стилистку Пита, осознание приходит ко мне, лишь когда он бросается к ней, перенимает её у солдат. Взглянув в его лицо, женщина заходится плачем, скрюченные бледные пальцы неловко гладят смертельно бледное лицо парня. - Пит, о Пит… Китнисс, - она замечает меня и силится улыбнуться, - какое счастье, что вы живы… Но Цинна…и наши ребята… - из горла Порции вырываются рыдания, и Питу приходится передать её подоспевшим медикам, которые одним едва заметным движением вкалывают ей успокоительное. - Я не верю, что это на самом деле, - хрипло шепчет Пит, провожая её взглядом. – Не могу поверить. Поспешно киваю. У Пита хорошо развита интуиция. Может, мы все ошибаемся? Пусть бы мы все ошибались! Следом за Порцией из планолёта выводят будто неживого Победителя Дистрикта-3 и выносят носилки с Одэйром. Я помню этого красавца из Четвёртого, с лёгкостью разбивающего девичьи сердца, но существо с остановившимся взглядом, заботливо укрытое одеялом, не имеет с ним ничего общего. Ожидая появления ещё кого-нибудь, я вновь поднимаю глаза на планолёт и вижу, как трап поднимается и захлопывается. Хеймитч открывает рот, но ничего не говорит. Вопрос повисает в воздухе – вопрос слишком страшный, чтобы его произнести вслух. Я напряжённо вслушиваюсь в гул моторов и голосов, ожидая услышать знакомые интонации в звонком голосе; до рези в глазах вглядываюсь в серую толпу в ангаре в надежде разглядеть раздражающе яркий наряд и нелепый парик. - Где Эффи? – голос дрожит. Когда Плутарх переводит свой тяжёлый взгляд на меня, я рвусь вперёд, желая схватить его за грудки, как он схватил Хеймитча, и хорошеньки встряхнуть. Я знаю ответ. Сильные руки Пита надёжно удерживают меня на месте, но я чувствую, что напарника бьёт мелкая дрожь. Он тоже знает ответ. В глазах Хэвенсби нет ни жалости, ни боли, нет даже упрёка – только бесконечная усталость, и я ещё успеваю подумать, что он, наверняка, отдал бы всё, что у него есть, за несколько часов сна. - Она была вашей сопровождающей, мисс Эвердин. Она была ближе всех к вам в Капитолии и, конечно же, первая попала под удар. Рыдания рвутся из моей груди, и у меня больше нет сил сдерживать их. Задыхаясь, захлёбываясь слезами, я опускаюсь на пол, и вслед за мной сползает обессилевший Пит. Его лицо блестит от слёз, а голубые глаза – два озера бесконечной вины. А мы, сплетённые в отчаянном объятии – живое воплощение горя и скорби. Эффи, Цинна, Вения, Флавий, Октавия, команда подготовки Пита и двадцать Победителей… Мы убили их всех.