Искра

Пока бабочка может летать, совершенно неважно, насколько изношены ее крылья. А если бабочка не может летать, бабочки больше нет. Виктор Пелевин «Empire V»

Когда иссякают слёзы, вместо души остаётся лишь горькая пустошь. И эта горечь открывает глаза на то, чего никогда раньше не замечали: собственное ничтожество, бесконечный эгоизм, слепоту и…вину. Вину, от которой нельзя попросту отмахнуться, которую не утопить в алкоголе, которую не забыть. Она становится вечным назойливым спутником, паразитом, сосущим кровь и жизнь до последней капли. Вина разрушает, но, вместе с тем, не даёт безвольно погрузиться в пучину небытия. Мы с Питом не говорим, не касаемся друг друга, даже почти не смотрим друг на друга – лишь день за днём делим полутёмное пространство какой-то подсобки. Слёз больше нет, нет и сбивчивых проклятий в адрес Сноу и Капитолия, нет пылких обещаний отомстить, нет даже сил что-то обещать – полметра пустоты между нами напитаны скорбной тишиной, которая, кажется, вот-вот затрещит от того невероятного душевного напряжения, которое испытывает каждый из нас. Здесь мы проводим всё свободное время, расходимся только, когда настойчивое гудение сирены загоняет обитателей бетонных подземелий в свои постели. Я не люблю эти мгновения расставания: никто лучше Пита не понимает, что я испытываю, и никто не может облегчить мои страдания, а стоит мне закрыть глаза, перед моим мысленным взором тотчас встают лица всех тех капитолийцев, которые окружали нас. Их укоризненные взгляды отчётливо говорят мне, как мало мы их ценили, пока они были живы. А ведь они относились к нам с Питом со всей доступной им теплотой и добротой. Тени мертвецов молчат, обступив меня, а глубокой ночью эти видения обращаются изнуряющими кошмарами. Я просыпаюсь от собственного крика с бешено колотящимся сердцем и потом уже не могу уснуть до утра, думая только о том, что не могу, как в поезде, укрыться от ужасов ночи в тёплых объятиях напарника. Мы бы пугались вместе, и дарили бы друг другу слова утешения, отгоняли бы кошмары друг друга, но… Я дала себе слово, и потом в Тринадцатом запрещено бродить ночью по коридорам. Чернильное расписание на наших предплечьях зияет пустотой там, где у Гейла значатся тренировки, у мамы и семьи Пита – работа, а у детей – школа. Койн и её советники великодушно дали нам остаться наедине со своим горем и грызущим чувством вины, отступили, словно склонившись перед трагедией, что свалилась на нас, а на самом деле – на весь Панем. Она задела даже Тринадцатый: погибшие Победители должны были составить костяк Сопротивления. Теперь же у Койн и Плутарха есть лишь кучка сломленных, истерзанных горем, ни на что не годных бывших трибутов, которых и Победителями язык не поворачивается назвать. И все причины винить в случившемся меня. Но однажды утром все пробелы на моей руке оказываются заполненными. Вместо того, чтобы предаться печали в спасительном полумраке, наполненном лишь обществом такого же подавленного Пита, я буду вынуждена выслушать лекцию по безопасности вместе с остальными подростками, затем отправиться на медицинское обследование и в довершение всего встретиться с Койн в штабе. Ни к чему из этого я не готова и вряд ли когда-нибудь буду, поэтому я потихоньку отделяюсь от нестройной толпы, как обычно направляющейся на завтрак, и сворачиваю на привычный путь, ведущий к нашему с Питом убежищу. Воровато оглядываюсь и прикрываю дверь, усаживаюсь на своё привычное место у стены, обхватив руками колени. Взгляд снова и снова возвращается к пустому месту, где обычно обосновывается напарник, и мне остаётся только гадать, почему он, как и я, не сорвался сюда, получив известие о том, что, по мнению вожаков восстания, мы с ним уже достаточно настрадались. Чем дольше он не приходит, тем ярче полыхает во мне причудливое пламя чувств: злость, разочарование и неутихающая боль. В конце концов меня одолевает беспокойная дремота, и просыпаюсь я, только заслышав звуки шагов совсем рядом. Пит обводит уставшим взглядом погружённую во тьму каморку и по-турецки усаживается рядом. - Так и думал, что ты здесь. - Где ты был? - Ты пропустила завтрак. Раздражённо повожу плечами. Он будто не слышит меня или не хочет слышать. Больше всего мне хочется сейчас задрать его рукав и увидеть его расписание. Я даже протягиваю руку, но вовремя вспоминаю, что в такой темноте я ничего не смогу разглядеть. - Я ждала тебя. Где ты был? Мне не хватало тебя, - сдавленным голосом произношу я. Слова получаются хриплыми, словно я молчала уже много лет. Мелларк поворачивается ко мне, и я мысленно благодарю окружающую нас тьму за то, что она не позволяет мне различить чувства, что непременно отражаются в его взгляде. Какое-то время он молчит, а я тупо разглядываю свои сжатые пальцы. - Тебе не понравится то, что я скажу, - мягко предупреждает он. Я молчу, только крепче, до боли сжимаю пальцы. - Хватит нам прятаться здесь. Вскидываю взгляд на Пита, и он твёрдо выдерживает его. - Погоревали – и хватит? – голос наполнен горечью. – Можно забыть тех невинных, кто пострадал из-за моей глупости и самонадеянности? Пит, да как ты можешь?! Он упрямо качает головой. - Мы не сможем быть полезны, если будем всё время лить слёзы. Нам нужно встретиться с Койн, Китнисс. - Не хочу я быть им полезной! – рявкаю я и резко поднимаюсь на ноги. Теперь мне кажется, что здесь слишком мало места для нас двоих. – И с Койн видеться тоже не собираюсь. Ни с кем из них! Спешу уйти, пока не наговорила Питу ещё более резких слов, но раньше, чем я успеваю дотянуться до дверной ручки, ладонь напарника ложится на моё запястье, останавливая. - Как ты не понимаешь, Китнисс?! – он тоже повышает голос, пытаясь достучаться до моего сознания. – Они не предлагают, а требуют. И пока они были к нам…снисходительны, а ведь могли не дать и дня, чтобы мы свыклись с мыслью о том, что их больше нет! Но они сделали это, и мы должны хотя бы как-то считаться с их просьбами. А, кроме того, не забывай, - его голос становится твёрже – прежде я никогда не слышала, чтобы он так говорил, - что мы целиком и полностью зависим от властей Тринадцатого. Они могут вознести тебя надо всеми, сделав своим символом вместо тех, кого они потеряли, а могут бросить в карцер или в горячую точку, могут вышвырнуть вон, могут лишить тебя довольствия, могут сделать что-то твоей семье. К сожалению, мы кое-чем обязаны Койн, поэтому придётся встретиться с ней и выслушать её, если мы не хотим неприятностей. Его пылкая тирада заставляет меня замереть на месте. Он бесконечно прав – как всегда. Мы, словно бабочки, летели на тёплое пламя в надежде на спасение, а угодили прямиком в сачок к энтомологу. Он будет восхищаться красотой необычной расцветки, будет беречь хрупкие крылышки, но в конце концов всё равно безжалостно насадит крошечные тельца на иголки и поместит в свою драгоценную коллекцию. Койн станет улыбаться нам и превозносить нашу храбрость и самоотверженность, но, клянусь, она уже приготовила каждому из нас по острой блестящей булавке. И всё-таки я поддаюсь на его уговоры. Потому что рано или поздно они всё равно выкурят меня отсюда. Тем более, что без Пита мне не видать успокоения, я получу лишь новые тревоги, а он, видимо, твёрдо решил выбираться из поглотившей нас пучины тоски. Я высвобождаю руку из ладони напарника, но лишь затем, чтобы в следующий миг крепко переплести свои пальцы с его. Вижу, как он ободряюще кивает мне. Мы вместе делаем этот шаг, но как только лучи электрического света касаются нас, я отнимаю свою ладонь. Мы лишь ненадолго расходимся по своим отсекам, чтобы после встретиться в аудитории, где молодёжи Тринадцатого будут читать лекции по безопасности и основам первой помощи. Не уверена, что нам с Питом они так уж необходимы, ведь мы побывали на Играх, а это лучшая школа выживания во всём Панеме. Но за прогулы, как и за все прегрешения, в Дистрикте-13 предусмотрены те или иные санкции. Мама на работе, Прим – в школе, и, предоставленная сама себе, я долго смотрюсь в зеркало в ванной, пытаясь убедить своё отражение в том, что я действительно лишь отчасти виновата в смерти более чем тридцати человек. Это сделать довольно-таки трудно, но ведь у Пита как-то получилось… И у меня тоже, кажется, получается, хоть и приходится вслух твердить это снова и снова – если бы кто-нибудь увидел, чем я тут занимаюсь, меня непременно приняли бы за сумасшедшую. Ни мама, ни сестра не возвращаются в наше жилище, пока не приходит время отправиться на занятия. Я прихожу немного раньше положенного времени, и мне ничего не остаётся, кроме как бестолково топтаться перед закрытыми дверями лекционного зала. Потихоньку начинают подходить парни и девушки – все они примерно моего возраста, как один, в серой форме Тринадцатого, и с бледной кожей, которая тоже вполне могла бы стать визитной карточкой владений Альмы Койн. Внезапно сильные руки ловят меня в свои объятия. - Я скучал по тебе, Кискисс, - мурлычет Гейл, прижимая меня к своей груди. Колкие слова так и вертятся на кончике языка, но мне всё-таки удаётся удержать их при себе: неправильно и несправедливо винить Гейла за то, что он не приходил ко мне все эти дни, ведь едва ли я подпустила бы его к себе. Ту боль и то горе мне не хотелось делить ни с кем, кроме Пита. Никто, кроме него не смог бы меня понять. Я молчу, не зная, что ответить, и в следующий миг губы друга едва ощутимо касаются моего виска. Чувствую, как жарко алеют щёки, и спешно выпутываюсь из кольца его рук, ловя на себе косые взгляды окружающих. Полагаю, наша с Питом ложь так же легко преодолела границы Дистрикта-13, как проникла в сердца капитолийцев, и каждый, заметивший наше с Питом отсутствие на протяжении этих дней, полагал, что мы утешались в объятиях друг друга. От объяснения с Гейлом меня спасает появление нашего преподавателя: высокой, худощавой женщины с короткой стрижкой. Она отпирает двери и жестом приглашает нас следовать за нею. Я занимаю свободное место рядом с другом и беспокойно оглядываюсь в поисках Пита: если его прямо сейчас одолел приступ всепоглощающей вины, а он вынужден справляться с ним в одиночку, я никогда себе этого не прощу. Но вот посреди тишины раздаётся хлопок двери, и светловолосая голова мелькает в последнем ряду. - Мистер Пит Мелларк, я полагаю, - женщина поднимает непроницаемый взгляд от своих записей. - Да. Простите за опоздание, - сбивчиво произносит Пит. Возможно, он даже бежал. Возможно, мне стоило бы зайти за ним по дороге сюда. - На первый раз прощаю, но впредь я не буду так снисходительна. Итак, - её взгляд останавливается на мне, - я вижу, у нас прибавление. Меня зовут Элен Лин. Президент Койн возложила на меня трудную задачу сохранения жизни каждого человека в Тринадцатом в случае форс-мажорных ситуаций… - Ей подчинены все экстренные службы, - шепчет Гейл, склонившись ко мне так низко, что кончик его носа касается моих волос. - Мистер Хоторн! – её резкий окрик заставляет нас подскочить на месте. В её взгляде любопытство смешивается с осуждением, и я снова краснею, представив, как мы с Гейлом только что выглядели со стороны. Меня так и подмывает оглянуться и взглянуть на Пита, но я сдерживаюсь. Я дала ему понять, что теперь мы свободны от своих притворных обязательств, а, значит, он не должен меня осуждать. – Скажите, как вы поступите, если прямо сейчас по рации объявят воздушную тревогу? Какой кратчайший путь в бункер вы выберете? В какой очерёдности вы и ваши товарищи должны покинуть эту комнату? – выждав несколько секунд, она удовлетворённо кивает: - не знаете. У нас война, мистер Хоторн! – вдруг рявкает Элен. – Каждую минуту вы должны помнить об этом и быть готовы в любой ситуации, а не флиртовать с хорошенькими сверстницами, - её бесцеремонность заставляет меня сжать кулаки под партой. Не представляю, как смогу выносить её на протяжении всего курса. Следующие три часа мы записываем непреложные правила гражданской обороны и первой медицинской помощи, зарисовываем планы эвакуации и записываем экстренные команды Тринадцатого. Голос Элис теперь звучит монотонно и обманчиво спокойно, но никто не отваживается даже пошевелиться после её вспышки. Когда это бесконечное занятие, наконец, заканчивается, я хочу переброситься парой слов с Питом, увидеть, что он действительно не затаил на меня обиду, но он успевает покинуть аудиторию ещё до того, как я успеваю собрать все свои записи. Под ложечкой противно сосёт; несмотря на то, что мы вроде как утрясли наши непростые взаимоотношения, я всё ещё чувствую себя виноватой перед ним. И, сколько бы я не отмахивалась от этого чувства, оно мерзким призраком снова и снова встаёт передо мной. Но слишком долго раздумывать над своим поведением по отношению к напарнику у меня нет времени, ведь следующим в моём расписании значится медицинское обследование. Я всегда терпеть не могла врачей. Моя мать не в счёт, ведь у неё никогда не было белоснежного халата, или отдельного кабинета, или тех блестящих штуковин, чьё назначение неизвестно и пугающе. В Двенадцатом, конечно, был и врач, и небольшой лазарет, но слухи о нём ходили самые противоречивые, и мы, сколько себя помню, обходились мамиными травами и настоями. Затем я видела врачей лишь в Капитолии – они, словно стервятники, склонились над телом бездыханного Пита, и это тоже не добавило им доверия в моих глазах. И теперь я мечусь в выложенном идеально-белой плиткой предбаннике медицинского отсека, дожидаясь своей очереди. За полупрозрачной дверью слышатся приглушённые голоса, но слов не разобрать, и эта таинственность нагоняет на меня ещё большую тоску. Вдруг я вижу показавшуюся из-за поворота сестру. - Прим! – бросаюсь к ней, оглядывая малышку цепким взглядом. Как я могла не заметить, что она больна? – Что ты здесь делаешь? Когда она замечает меня, её лицо на миг удивлённо вытягивается. Но потом она подходит ко мне, снисходительно улыбаясь: видимо, все мои эмоции и непроизнесённые слова уже отразились на моём лице. - У тебя что-то болит? – настаиваю я, хватая сестру за руки. - Всё хорошо, Китнисс, - качает головой она, - просто мне позволили помогать в больнице после занятий. - Зачем тебе это? - Я бы хотела стать врачом. Может быть, у меня даже получится, если я буду как следует заниматься, - в этот момент она выглядит серьёзной, как никогда. - Конечно, получится, - я порывисто прижимаю её к себе, мысленно клянусь, что сделаю всё, чтобы мечты моей малышки воплотились в жизнь. - Ладно, - она нетерпеливо вертится, - мне пора, Китнисс. Неохотно отпускаю Прим от себя, ведь её присутствие хотя бы на какое-то время отогнало тревогу, снедавшую меня. Но как только сестра скрывается из поля зрения, дверь открывается, и я встречаюсь взглядом с голубыми глазами Пита. Опешивший парень несколько секунд, не мигая, смотрит на меня, а затем неуверенно улыбается. - Ну как? – почему-то шёпотом спрашиваю я. Он пожимает плечами и улыбается уже шире. - Годен, - бросает он. – Иди, ничего страшного. Встретимся за обедом? Поспешно киваю и прохожу в кабинет. Он, как и ожидалось, белоснежный и забит теми блестящими подозрительными приборами, которых я всегда остерегалась. Но женщина-врач, сидящая за столом, приветливо улыбается и привычным движением сдвигает очки на переносицу. Мне приходится ответить на несколько десятков вопросов, в том числе и на те, которые заставляют меня краснеть, затем она измеряет мою температуру, давление, рост и вес, выслушивает сердцебиение и дыхание, отточенными движениями мнёт живот. Ей требуется ещё несколько минут, чтобы зафиксировать всё, что она выяснила, в моей личной карте, а затем она отпускает меня. На одном дыхании я добегаю до столовой, словно за мной по пятам гонится дьявол. Мама и Прим уже там, и вся столовая забита людьми; я вижу Гейла с семьёй и семейство Пита, а сам он приветливо машет мне рукой. Кажется, от натянутости и недосказанности между нами не осталось и следа. Быстро проглотив свою мизерную порцию, я беру поднос и иду к выходу, пытаясь собраться с духом, чтобы достойно предстать перед Койн. У дверей меня догоняет Пит. - Что Койн нужно от нас? – выпаливаю я, когда мы выходим из столовой. Он тяжело вздыхает и произносит: - Хотел бы я знать. Но мы должны быть осторожны, Китнисс. Нельзя её злить. Впервые я думаю, что сейчас для нас Президент Койн мало, чем отличается от Президента Сноу. Но это, конечно, не так: вряд ли Койн придёт в голову угрожать расправой над нашими семьями, если мы вздумаем выйти из повиновения. Для этого у неё есть солдаты и суровые законы Тринадцатого, но это всё же лучше, чем постоянное ожидание мести Сноу. Сейчас Пит близок мне, как никогда прежде. Он словно часть меня, вторая половина моей кровоточащей души. Он – тот, кто видел меня в самом неприглядном свете, но всё равно не отступился, тот, кто знает меня, как никто другой. Как ни крути, наши жизни теперь связаны навек легендой о безмерной любви и победой, вырванной из жадных лап судьбы. И мы никогда не сможем по-настоящему отпустить друг друга, даже если от этого будет зависеть наша жизнь. Я почти собираюсь с духом, чтобы сказать ему это настолько ясно, насколько я вообще способна делать такие признания, но наш путь совершенно неожиданно оканчивается у непримечательных выкрашенных серой краской дверей. Оказавшись у дверей её кабинета, мы с Питом переглядываемся и ободряюще киваем друг другу. Здесь нет множества стульев, как нет и сложной аппаратуры. У небольшого письменного стола всего лишь четыре стула: два из них явно предназначены для нас, остальные два занимают Плутарх и сама Альма Койн. Жестом Хевенсби приглашает нас присесть, и мы повинуемся. Молчание длится несколько минут, и всё это время мужчина и женщина напротив внимательно рассматривают нас. - Мы сочувствуем вашей утрате, - наконец, произносит Плутарх. – Надеюсь, вам уже лучше? - Это и ваша утрата, не так ли? – от напряжения голос Пита звучит отрывисто, почти вызывающе. - Это утрата для всего Панема, - тут же находится бывший Распорядитель. – А делу Революции это нанесло просто сокрушительный удар. - Мы вам сочувствуем, - склонив голову, вторит ему Мелларк. Что он делает? Кровь болезненно стучит в висках: он убеждал меня не злить наших гостеприимных хозяев, а сам только и делает, что огрызается. Мне нужно несколько секунд молчания, чтобы понять, что тем самым он пытается разговорить их, заставить признаться, зачем они вызвали нас. - Приятно это слышать, - берёт слово Президент. – В таком случае вы, конечно, не откажетесь нам помочь. - Как именно? – спрашиваю я. - Ничего сверхъестественного, мисс Эвердин. Нам необходимо вернуть людям веру в наше дело. А вы сможете сделать это так легко, как никто другой. - Почему вы так думаете? – голос отчего-то становится хриплым. Женщина усмехается и пожимает плечами, словно я сморозила какую-то несусветную глупость. - Весь Панем вас обожает. Вас и вашего жениха. - Мы с Китнисс не помолвлены, - вдруг быстро произносит Пит. – Это была лишь игра. Мы пытались спасти наши жизни, вот нам и пришлось… Койн бросает быстрый взгляд на Плутарха, но лицо мужчины остаётся непроницаемым. - Да, мы понимаем. Но вам поверили миллионы жителей Панема, включая жителей Дистрикта-13, - так вот, откуда те косые взгляды. – Сейчас настали тяжёлые времена для каждого жителя каждого дистрикта. Нельзя отнимать у них то немногое, что давало им повод порадоваться. И мне, и Питу становится понятно, к чему клонит Койн. Не знаю, как ему, но мне подобное положение вещей никак не нравится. Убегая из Двенадцатого я рассчитывала получить свободу, и в том числе свободно распоряжаться самой собой и своим сердцем, а теперь выходит, что мы должны продолжать ту же игру. С тем же успехом я могла продолжать изображать невесту Пита под колпаком у Президента Сноу. - Вы не заставите нас снова лгать! – вспыхиваю я, и только предостерегающий взгляд напарника мешает мне вскочить с места и удалиться, выразительно хлопнув дверью на прощание. – Разве это справедливо по отношению к вашим людям? Как долго вы намерены кормить их небылицами? Ведь правда всё равно рано или поздно всплывёт, и что вы станете делать тогда? - Она права, Президент Койн, - спокойно вторит мне Пит. Она переводит взгляд с Пита на меня и обратно, словно раздумывая над чем-то. Затем на её губах появляется приторная неискренняя улыбка. - Вы совсем меня не поняли, мисс Эвердин. Мне не нужно ваше притворство, не нужны наигранные поцелуи или что-то ещё, чего от вас требовал Капитолий, - в её голосе проскакивают оскорблённые нотки, и в какой-то момент я уже сомневаюсь, что была права, высказав ей всё это. – Но ваше показное равнодушие по отношению к друг другу наведёт людей на определённые мысли и доверия вашим словам не прибавит. А этого никак нельзя допустить. - Чего вы от нас хотите конкретно? – вдруг вмешивается Пит. Брови Койн удивлённо ползут вверх; очевидно, она намерена была ходить вокруг да около, и прямолинейность Пита застала её врасплох. Но женщина быстро справляется со своими эмоциями, вновь став такой же сдержанной. - Ничего особенного. Съёмки, промо, выезды в горячие точки – конечно, под усиленной охраной. Пусть люди видят вас и слышат ваши слова. Пусть люди видят, что Сойка-пересмешница с ними. Ведь они сами выбрали вас, мисс Эвердин. Нам ничего не остаётся, кроме как согласно кивнуть. Пит был прав, и правдиво моё мрачное предчувствие: мы всего лишь бабочки на булавках. Красивые и ценные, но у нас нет ни свободы, ни воли, ни желаний, ни чувств. В молчании мы добираемся до своего уровня и расстаёмся, наскоро пожелав друг другу спокойной ночи. Я мечтаю только о том, чтобы погрузиться в сон без сновидений, который мне, наверняка, обеспечит этот бесконечный день, но перед самыми дверями замираю, когда нехорошее подозрение обрушивается на меня со всей своей ужасающей силой: выйдя из медблока, Пит сказал «Годен».