Искра

Питу я о своём решении ничего не сказала, я вообще не говорила с ним, но, похоже, Хеймитч не оправдал моего доверия и всё моему напарнику рассказал: изредка встречаясь с Питом взглядами, я замечала в знакомых голубых глазах одобрение и тщательно спрятанную радость. Ему, конечно, приятнее сознавать, что под пристальным прицелом телекамер – и Сноу – он будет не один, но Пит точно не хочет навязываться. Трудно признаваться самой себе в том, что иногда мне не хватает заботы Пита, к которой я так непростительно быстро привыкла. Но чего я ждала после того, как оттолкнула его и даже объясниться с ним не захотела? У него ведь есть гордость. Спасибо и на том, что он не отвернулся от меня окончательно. Обещания, особенно данные себе же, нужно сдерживать, поэтому я заставляю себя появиться в дверях тренировочного зала спустя долгих три дня после первых съёмок Пита. Я слишком долго боролась со страхом, поэтому, когда я робко открываю дверь, тренировка в самом разгаре. Высокий худощавый коротко стриженный мужчине в полнейшей тишине окидывает меня неодобрительным взглядом. - А-а, солдат Эвердин, - в его голосе звучит неприкрытое раздражение, и я с трудом перебарываю жгучее желание тотчас развернуться и уйти, чтобы больше не переступать порог этой комнаты, но уже мягче он произносит: - мы вас заждались. Входите. После такого откровенного приглашения уходить попросту стыдно. Оставив юношу, которому что-то объяснял, он не спеша подходит ко мне и вдруг протягивает руку. - Инструктор Дженкинс, - представляется он, когда я несмело пожимаю протянутую ладонь. Невозможно понять, имя это или фамилия, но с этим я как-нибудь разберусь потом. Спрошу у Пита, например. – Долго же вы собирались. - Ну-у-у-у… Да, - неопределённо протягиваю я, чувствуя, что краснею. Дженкинс ухмыляется. - Что ж, хорошо, - живо произносит он. Видимо, этот человек не привык медлить. – Пока что посмотрите, освойтесь. Если вам захочется потренироваться, выбирайте кого-нибудь из новичков. Мелларка, например, - по его лицу снова проскальзывает усмешка, только в ней теперь больше какого-то мальчишеского лукавства. Что ж, Койн угадала: хоть мы с Питом не выглядим как жених и невеста, но то, что о нашей лжи не объявили во всеуслышание, действительно пошло на пользу Революции. Во всяком случае, её солдаты улыбаются. – Мне тут травмы не нужны. Он отходит, а в моей душе укрепляется неприятная уверенность, что не нужны ему только наши травмы, а на остальных плевать. Хеймитч сказал, что в планах у Плутарха съёмки в дружественных Тринадцатому дистриктах, но, когда наступит этот момент, нас с Питом будет сопровождать усиленная охрана, которая не задумываясь отдаст за нас свои жизни. Уверена, Койн плевать на нас самих – ей нужны наши голоса и лица. Слова ментора заставили меня открыть глаза на ужасающую правду: почти половина Панема охвачена войной, а в тех дистриктах, которые ещё контролирует Капитолий, подспудно зреет недовольство, и ролики Тринадцатого его только подпитывают. Хеймитч рассказал и ещё кое-что, что знают, наверное, единицы в Дистрикте-13: Сноу добровольно поддерживают лишь в Первом и во Втором, в Четвёртом его власть весьма непрочна и держится лишь на штыках миротворцев, Седьмой и Восьмой запуганы донельзя, но в нашем родном Дистрикте-12, даже несмотря на расстрелы, порки и бесчеловечные санкции, люди ненавидят не Капитолий, а нас. Именно нас с Питом, наше непослушание они винят в том, что случилось с их близкими и с ними самими; и наше преступление усугубляется тем, что мы родились и выросли в Двенадцатом. Именно мы сделали так, что самый угнетаемый Капитолием и бедный, Двенадцатый отречётся от Сноу последним. Послушно присаживаюсь на одну из длинных скамей, стоящих вдоль стен. Пит, бросив на меня быстрый одобрительный взгляд, возвращается к своему напарнику. Наблюдая за ним, я с удивлением вижу, что за то короткое время, что мы здесь, он научился драться. Как завороженная, я наблюдаю за его отточенными движениями; я ещё могу предугадать, каким будет следующий замах Мелларка, но вскоре, наверное, это станет недоступно и мне, и его противникам. И всё это ещё более удивительно, если вспомнить, каким ужасным бойцом он был ещё недавно. Кажется, и тренер доволен его успехами; во всяком случае, время от времени Дженкинс бросает на Пита взгляд и, если тот это видит, одобрительно кивает ему. Довольная усмешка пробегает по моим губам: если Пит и не самый его любимый ученик, то самый ценный уж точно. А во мне вдруг просыпается такая невиданная гордость, словно я сама научила Пита тому, что он умеет сейчас. Наконец оторвав взгляд от своего мнимого жениха, я сталкиваюсь взглядами с Гейлом. В его глазах полыхает такая буйная ярость, что, кажется, не сдерживай её хрустально-тонкая оболочка серой радужки, этот огонь сжёг бы всё здесь дотла. И я не знаю, вызван ли этот взгляд тем, что я так откровенно пялилась на Пита или ещё чем. Поспешно отвожу глаза, блуждая взглядом по тренировочному залу. Если бы кто-то ещё неделю назад сказал бы мне, что я добровольно приду сюда, я бы разозлилась. Но теперь, глядя на этих людей, на их сосредоточенные лица, нахмуренные брови и глубокую сосредоточенность в глазах, я понимаю, что именно здесь моё место. Если я слаба, я напитаюсь их силой, а если им вдруг не достанет уверенности в своих силах, я помогу им, как умею. Я так и не решаюсь выйти на середину зала и присоединиться к остальным, но клятвенно обещаю себе и Дженкинсу, что завтра я встану в ряды его учеников. Выскальзываю из тренировочного зала прежде, чем Пит или Гейл нагонят меня. Мне необходимо побыть одной, осмыслить всё, что я увидела сегодня, и всё, к чему пришла. Пока я пряталась в своём отсеке и даже после того, как Пит согласился на съёмки в агитационных роликах, ещё можно было закрыть глаза на идущую за пределами Тринадцатого войну. Но сегодня я видела юношей и девушек, моих ровесников, которые отрабатывали друг на друге беспощадные, смертельные удары; с ужасом я представила, что и Пит, добрый мальчик, когда-то подаривший мне хлеб, уже хорошо знает, как одним-единственным движением переломить человеку хребет или вывернуть руку так, чтобы та больше никогда не слушалась. Завтра я стану учиться тому же, завтра я тоже из девчонки, невесты, победительницы превращусь в солдата. Но это будет завтра. До обязательных занятий по гражданской обороне ещё час, и я спешу в медблок к Прим, чтобы поделиться с нею теми мыслями, которые не дают мне покоя. Но у лифта меня нагоняет Гейл; глаза его лихорадочно блестят, ноздри гневно раздуваются, а губы превратились в бледную полоску. Он останавливается прямо передо мной, так, что я оказываюсь в ловушке между стеной и его сильным телом. - Что ты творишь, Китнисс? – шипит он, и редкие люди, проходящие мимо, бросают на нас мимолётные удивлённые взгляды. Чувствую, как румянцем опаляет щёки. Уверена, выглядим мы весьма двусмысленно; как бы это не повредило нашей с Питом легенде, которую так отчаянно пытается сохранить Койн. - Что такое? - Зачем ты пришла туда? – друг кивает туда, где за поворотом коридора остался тренировочный зал. Он всматривается в моё лицо и, словно что-то рассмотрев, поражается: - ты что, тоже хочешь ввязаться в это?! Неожиданно для самой себя я твёрдо выпаливаю: - Я должна. - Должна? С чего бы это? Ничего ты не должна! - Гейл, Пит… - Так это всё из-за него? – что-то захлопывается в серых глазах напротив. Теперь Гейл выглядит ещё более воинственным, но к этой горячности теперь примешивается горечь. – Из-за него? – переспрашивает он, приближаясь. – Так я и думал, ты не сможешь его оставить… Непроизнесённые слова тяжёлой дымкой повисают между нами. Я тяжело вздыхаю: Гейл думает, что наша игра с Питом вовсе не была игрой, что я бросаюсь в огонь Революции, лишь бы только быть с ним. Может быть, это в какой-то мере и так, но вовсе не по той причине, которая так расстроила Гейла. - Между нами ничего нет, Гейл. Просто… - нужно объяснить ему, хотя бы попытаться, но я не знаю, как выразить словами всё то, что я думаю и чувствую. Если бы рядом был Пит, он бы смог это сделать так хорошо, как если бы это были его собственные чувства, но Пита точно не стоит делать третьим в наших с Гейлом объяснениях. – Мы вместе с ним начали всё это. Сначала та ложь на Арене, потом побег, теперь война… И теперь, на полпути, я не могу оставить его одного – это было бы просто нечестно. Понимаешь? – Хоторн внимательно смотрит на меня, впитывая мои слова, но соглашаться не спешит. – Кроме того, это нужно Койн. Мы нужны ей. А мы все – я, Пит, наши семьи, ты – зависим от её воли. Кто знает, как она поступит, если мы откажемся от съёмок в агитках. Он верит и понемногу успокаивается. Ярость в его глазах уступает место беспокойству. - Но зачем тебе тренировки? Сниматься в роликах, толкать свои вдохновляющие речи ты можешь и не имея навыков рукопашного боя. - Не знаю, - пожимаю плечами я. Сама я предпочитаю не задумываться над этим и не хочу, чтобы Гейл затрагивал эту тему. – Так нужно. Мы с Койн заключили союз, но она не терпит неповиновения или отступления от расписания и обязанностей, а тренировки – это слишком ничтожная причина для ссор с нею. Гейл придвигается ещё ближе, почти вплотную. Я чувствую на своей щеке его горячее дыхание, а в следующий миг он сгребает меня в крепкие тёплые объятия. Жест этот вовсе не дружеский, но я усиленно стараюсь этого не замечать: я слишком неуверенна в наших с ним отношениях, в своих чувствах и желаниях, чтобы позволять ему вот так меня обнимать. Я помню наш с Гейлом поцелуй; тогда я сама хотела этого, но я была на краю отчаяния и точно знала, что он больше не повторится. Теперь же, когда я не должна больше притворяться, я не хочу спешить. - Ты не должна там быть. Это не для тебя, Кискисс, - его дыхание шевелит волосы на висках, щекочет кожу. Но в этих словах, как и в жесте Гейла слишком много чего-то…собственнического. Он говорит так, словно я его, а ведь я не принадлежу никому. Я начинаю злиться и выворачиваюсь из его объятий. Друг непонимающе смотрит на меня. - Я сама буду решать, что мне делать, - тон выходит почти грубым, лицо Гейла обиженно и недоумённо вытягивается, и я провожу рукой по его плечу, пытаясь смягчить резкость своего ответа. – Я не могу оставаться в стороне. Гейл выглядит обескураженным – наверное, не такого ответа на своё беспокойство обо мне он ждал. Он отступает на шаг, всё так же не сводя недоумённо-обиженного взгляда с моего лица. - Но я… я ведь просто беспокоюсь за тебя, Кискисс, - голос его теперь пустой, из него исчезла вся страстность, и я пугаюсь, что могла непоправимо-сильно ранить его. – Если вы попали в тренировочный зал, значит, для вас готовят что-то кроме павильонных съёмок… Он говорит с таким знанием дела, будто бы состоит при штабе или даже больше того, но на самом деле Гейл – лишь один из многих, почти безликих солдат Койн. Впрочем, возможно, он и прав – подобные мысли всё время вертятся и у меня в голове, где-то на краю сознания. Он почти наверняка прав, но сейчас я не хочу об этом знать. - Пусть так. Друг яростно трясёт головой. - Не пусть! Ты не должна этого делать! Зачем?! Это ведь отнюдь не женское дело. На какую-то секунду меня обуревает злость, перед которой меркнут все прочие эмоции. Гейл говорит так, будто бы у меня есть выбор. Будто бы у всех нас есть выбор. Но у нас выбора нет – нет его у меня, у Гейла, у Пита, у Прим, у Хеймитча. Его нет ни у кого, кто находится в катакомбах Дистрикта-13. Мы лишь слепо и бездумно подчиняемся воле Президента. Просто Гейл этого ещё не понял, как поняли это Пит или я. Для того, чтобы понять ту абсолютную безысходность, в которой живём мы все, нужно побывать на Арене – несмотря на все невзгоды в дистриктах, только под её стеклянным куполом понимаешь, как мало стоит твоя воля. Гейлу повезло, что Эффи не вытащила тогда его имя; он живёт так, словно может что-то решать самостоятельно, что он – единственный, кто управляет своей жизнью. Но мы с Питом всё ещё на Играх, только называются они по-другому и, возможно, окончатся для нас лучше, чем те, прошлые. А, возможно, не закончатся никогда. - На Играх всем плевать, какого ты пола. Важно лишь то, насколько хорошо ты умеешь выживать, - каким-то чужим голосом произношу я, отвечая скорее на собственные мысли. Но Гейл всё равно всё понимает. Он расстроено качает головой, но отступает. Силится ещё что-то сказать, но, не найдя подходящих слов, просто уходит. А я какое-то время смотрю ему вслед и думаю, что впервые в жизни мне, пожалуй, удалось толково передать свои чувства. Когда наступает время обеда, я вяло ковыряюсь вилкой в тарелке с невкусной кашей. Настроение вновь испортилось: я чувствую, что обидела Гейла, а также я чувствую себя совершенно никчёмной и неспособной на то, чего от меня ждут. Прим и мама, доев, уходят – их ждёт работа в больничном отсеке. Я уже думаю о том, как бы мне прогулять занятия по тактике, когда вдруг рядом со мной усаживается Пит. Какое-то время он молчит, а я краем глаза наблюдаю за ним. - Спасибо, что ты пришла, - вдруг выпаливает он. Это первые слова, которые он сказал мне за несколько дней, и я ловлю себя на мысли, что почти забыла, как звучит его голос. Но всё же я не могу скрыть своё удивление: так сильно слова Пита не походят на то, что недавно сказал мне Гейл. Наверное, напарник замечает перемену у меня на лице, потому что торопливо продолжает: - Я знаю, это неимоверно опасно, и, наверное, ты боишься, но, клянусь, Китнисс, я сделаю всё, чтобы ты не пострадала. Ты веришь мне? – он тянется к моей руке, но, когда между нашими пальцами остаётся всего пара сантиметров, вдруг отдёргивает руку. Я киваю, и этого хватает, чтобы на его лице отразилось облегчение. Всё же я считаю себя обязанной что-то сказать, иначе ему покажется, что я совсем не желаю с ним общаться, а это тоже не так. - Конечно, я тебе верю. Мы ведь по-прежнему союзники. В глубине души я переживаю, как он воспримет это слово, заключающее в себе всю странность и неопределённость наших с ним отношений - я ведь так и не поговорила с ним начистоту, и, хоть он и настаивал перед Койн и Плутархом на том, что вся наша любовь – только фарс для Капитолия, Пит, может быть, ещё надеется, что это не так. - Союзники… - протягивает он, будто смакуя это слово. У меня сжимается сердце, но в следующий миг он умело переводит тему. – Ты, наверное, недоумеваешь, почему я так поступил? Почему согласился на предложение Койн, почему вновь предстал перед телекамерами? – поспешно киваю, хватаясь за эту его мысль, как за спасительный канат. – Просто я подумал, что наше с тобой участие в агитации Тринадцатого, может быть, приблизит момент победы Койн над Сноу. А когда это случится, всё закончится. И мы станем свободны. Совершенно свободны, понимаешь? Он не смотрит на меня, вперив взгляд в свои переплетённые пальцы, но я чувствую, как магия его слов обволакивает меня. Это невероятно: Пит только произнёс слово «свобода», а я уже почувствовала такую лёгкость, словно и впрямь могу делать то, что мне заблагорассудится. Такие люди, как он, рождаются, наверное, раз в поколение – художники, поэты, люди, способные подчинять себе людей не силой оружия, а силой красоты, исходящей от них самих. Вдруг я понимаю, что Пит, должно быть, самый несчастный человек в Тринадцатом: он так любит красоту, а здесь напрочь лишён её. Дистрикт-13 целиком и полностью соткан из прямых серых линий, и нет в нём ничего, что могло бы радовать столь тонкую натуру, как у Пита. Не задумываясь, я тянусь к нему и касаюсь его руки, переплетая наши пальцы. Пит не шевелится, словно боясь спугнуть меня, только искоса наблюдает за моими действиями. Он тяжело вздыхает и шепчет доверительно: - Ты даже не представляешь, Китнисс, как мне страшно, - его голос едва слышный, потому что это – его самая большая тайна. Та, которую он скрывает даже от себя самого. Я улыбаюсь уголками губ. - Мне тоже.

***

Назавтра я встаю в ряды подчинённых Дженкинса. Через два ряда от меня стоит Гейл, и его тяжёлый укоряющий взгляд я и сейчас чувствую на себе. И без того всегда немногословный, сегодня он особенно молчалив: его обычное утреннее приветствие я едва расслышала. Он расстроен, что я всё же настояла на своём, но я довольна, как никогда: я смогла перебороть свой страх и обратить свою яростную горькую боль в борьбу. Когда инструктор разбивает нас на пары, в напарники мне достаётся худая бледная девушка на пару лет старше меня. С удивлением замечаю, что умеет она ненамного больше меня, а ведь я думала, что безнадёжно отстала от тех, кто день за днём тренируется здесь. Всякий раз, когда я роняю свою партнёршу на пол, она издаёт тихий, едва слышный вздох, но всегда молчит. Впрочем, ей тоже удаётся несколько раз завалить меня на маты или скрутить каким-нибудь особенно болезненным захватом. Вдруг я замечаю, что сегодня ряды тренирующихся пополнились не только моей персоной: золотоволосый Финник Одэйр заинтересованно озирается по сторонам, стоя в дверях тренировочного зала. Дженкинс подходит к нему и что-то говорит, дружески похлопывая Победителя из Четвёртого по плечу. По губам Одэйра скользит мимолётная усмешка, а затем он становится в пару к нашему тренеру, а не отсиживается на лавке, как я вчера. В первый миг я удивляюсь тому, что его партнёром становится Дженкинс, но, понаблюдав за Финником всего пару минут, я отлично понимаю, почему он выбрал именно его: движения Одэйра не имеют ничего общего с тем подобием рукопашного боя, которым занимаемся мы все. Каждый его удар, замах или захват отточены до автоматизма; он победил на Голодных Играх несколько лет назад и с тех пор, наверное, не прекращал тренироваться. Всё во мне холодеет, когда я вспоминаю, что у нас был отличный шанс сшибиться с ним на Арене, если бы Квартальная Бойня всё-таки состоялась. Впрочем, наверняка, он так и не простил ни Питу, ни мне смерти своей возлюбленной и друзей, так что, если вдруг мы с ним окажемся вместе на поле боя, поворачиваться к нему спиной явно не стоит. Будто прочитав мои мысли, когда Дженкинс объявляет десятиминутный перерыв, Финник вдруг оказывается рядом со мной. Чувствую, что краснею до корней волос. А он лишь сверлит меня долгим безразличным взглядом, но заводить разговор не торопится. - Как ты? – голос противно подрагивает из-за неуёмного чувства вины, поселившегося где-то в груди. - Лучше, чем думал, - что ж, и правда, его затворничество никак не сказалось на внешности Финника и его силе. – А ты? Пожимаю плечами и украдкой потираю ушибленную руку. - Ну, я никогда не была воительницей, знаешь ли. - Но ты победила на Играх. - Это всё Пит, - бормочу я, отводя взгляд. Одэйр оббегает зал взглядом и замирает, неотрывно глядя на Пита. - Что ж, наверное. - Ты здорово дерёшься. Не хотела бы я, - с губ срывается нервный смешок, - быть тебе врагом. Он переводит свой взгляд с Пита на меня, и в глазах его я чётко различаю снисходительную жалость, словно он видит во мне лишь несмышлёную девчонку, не способную понять суть вещей. - А я тебе не враг, Китнисс, - размеренно, словно говоря с ребёнком, произносит он и тут же добавляет: - но и не друг. Сейчас мы союзники, и у нас общая цель, но так будет не всегда. Парень уходит раньше, чем я придумываю достойный ответ. А я пытаюсь понять смысл только что сказанных слов. Было ли это обещание мести, отложенной на потом? Или же Финник просто пытался сказать мне, что ему на меня на самом деле наплевать? Боюсь, этого я никогда не узнаю. В таком случае у меня только один выход: сделать так, чтобы мы как можно дольше нуждались друг в друге.