Только враги говорят правду друг другу. Друзья и влюблённые, запутавшись в паутине взаимного долга, врут бесконечно. Стивен Кинг «Тёмная Башня»
Тишина за дверью настораживает – значит, Дженкинс уже построил своих подопечных, и в наказание за опоздание меня ждёт несколько дополнительных подходов по окончании тренировки. Тихонько приоткрываю дверь, осторожно заглядываю в зал, и с губ моих срывается изумлённый вздох. Никого. А ведь в расписании у меня и ещё трёх десятков юношей и девушек двухчасовая тренировка с отработкой навыков рукопашного боя. Никакая сила на свете не способна заставить нашего тренера отменить или перенести тренировку. Невольно напрягаюсь, перебирая в уме все возможные причины сорванного занятия, и в голову, как назло, приходят самые неприятные. Всегда ли теперь я буду думать о самом худшем? - Входи, Китнисс. Не бойся. Я без труда узнаю этот голос, полный равнодушия и насмешки. Финник Одэйр. Замираю у дверей на доли секунды, как на охоте, словно я охотник, а он – моя добыча. Или, может быть, наоборот? Он не причинит мне вреда, ведь мы союзники, но я всё равно… Боюсь его? Нет, скорее, не его, а того выражения, которое появится на его красивом лице, когда он увидит меня; напоминания о том, что его невеста погибла лишь потому, что я так неистово хотела жить. Имею ли я право даже на этот страх? Едва ли – герои не знают страха ни перед чем, ни перед врагами, ни перед союзниками. Значит, они все ошиблись. Я – не герой. Перевожу дыхание и решительно толкаю дверь с самой равнодушной миной, на которую только способна – я снова играю, пусть сейчас зритель всего один. Он встречает меня с мачете в руках, и я невольно всего на миг затаиваю дыхание. Что-то отражается на моём лице, потому что чемпион Четвёртого не может сдержать смех. - Входи, я не убью тебя, - говорит он сквозь смех. – Иначе Плутарх из меня котлету сделает. Стыдно признаться с собственном страхе, особенно таком нелепом. Я вскидываю подбородок и отвечаю, пытаясь говорить как можно спокойнее. - Тогда хотя бы на один день в Тринадцатом появится мясо. Может быть, стоит попробовать? С усмешкой Финник поднимает оружие и дважды взмахивает им перед собой; остро отточенный клинок со свистом рассекает воздух, и я почти вижу замершую в воздухе букву «Х», начертанную мачете. - Не искушай судьбу, - качает головой Одэйр. Отвечаю ему безмолвной усмешкой. За его спиной замечаю длинную, во всю стену, стойку с оружием. Чего там только нет: копья, топоры всех размеров, мечи, арбалеты, мачете, трезубцы вроде тех, с которыми выходят на Арену бойцы из Дистрикта-4, короткие кинжалы и стилеты. Сотня видов смерти дремлет позади Финника, блестя в жёлтом свете электрических ламп. - А где все? – я оглядываю пустующий зал. – Почему отменили тренировку? - Дженкинса вызвали в штаб. И твоего жениха тоже, - искоса поглядывает на меня Финник. Что ему известно о нас с Питом? – А твой друг, - он улыбается одними уголками губ, и я понимаю, что речь идёт о Гейле, - теперь командует взводом. Дженкинс его рекомендовал. - Мой кузен, - машинально поправляю я. Легенда, изобретённая Капитолием, сгодится и здесь, раз уж мы с Питом и здесь «несчастные влюблённые». Итак, Гейл сам стал на шаг ближе к той войне, от участия в которой так яро отговаривал меня. Зачем он делает это? У меня нет возможности отсидеться в безопасности катакомб Тринадцатого, но он мог бы не соваться в самое пекло. Меня так и подмывает отправиться на его поиски, заглянуть в серые глаза и задать один-единственный вопрос, но что-то мне подсказывает, что ответ мне совсем не понравится. Финник снисходительно ухмыляется, пристально глядя на меня. - Сразимся, Китнисс? – он кивает на оружие. – Раз уж нам приходится пропустить тренировку. Скольжу взглядом по стойке, замечаю несколько первоклассных, выполненных по последнему слову оружейного искусства луков и с десяток колчанов со стрелами. Мне хватило бы и одной, чтобы уложить Одэйра наповал или же доставить ему немало неприятностей. Но мы союзники, так что приходится быть снисходительными. Я лишь качаю головой. - Нет. Прибереги свой пыл для миротворцев Сноу. Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но тут голос парня пригвождает меня к месту. - Пит молодец. Он делает всё, чтобы вытащить себя, тебя, ваши семьи, и даже Хоторна, хотя у него, я полагаю, есть все причины ненавидеть его, - стремительно поворачиваюсь, ожидая увидеть на лице Финника противную саркастическую улыбочку, но, на удивление, он серьёзен и спокоен. – Просто находка для Плутарха и Койн. Но ты не такая, - продолжает он. – Ты настоящая, искренняя. Слишком настоящая. Тебе нужно быть осторожной и всегда следовать за Питом. Если кто-то и выведет вас из того болота, куда вы сами же себя загнали, то это будет именно он. Почему в его устах качества, которые в Капитолии ценились больше всего, становятся ругательствами? Недоумённо смотрю на него, ожидая объяснений. Лишь в одном я могу согласиться с Финником: Пит каким-то чудесным образом смог стать незаменимым для верхушки Тринадцатого, и своим для людей попроще. Мне стоит лишь держаться в его тени, и тогда война пройдёт для меня почти незамеченной. - Ты ничего не знаешь, Финник! – рявкаю я. – Ничего! - Вот как? – он лишь приподнимает брови. – Но я же не слепой. На спине выступает холодный пот. Если видит он, видят ли другие? Мы все ходим по острию ножа, оступиться и упасть ничего не стоит. Мне казалось, я всё делаю правильно, следуя сценарию, написанному не мной, но что, если я слишком плохо играю в любовь? - Не бойся, - вдруг говорит Одэйр. Я вскипаю: в его словах я всегда трусиха. – Думаю, кроме меня никто не знает, что ваша с Питом любовь – фикция. Не забывай, я прошёл великолепную школу Капитолия, где вместо двоек – пытки, убийства и Арена. Поневоле учишься угадывать чувства и мысли других людей с полувзгляда и полуслова. Я просто предупреждаю тебя, чтобы ты не засыпалась однажды и не увлекла в пропасть Пита. Он хороший человек. Интересно, думаю я, винит ли Финник и Пита в гибели Кресты? Эгоизм и обида побуждают меня напомнить ему о том, что мы с Питом вместе сбежали из Двенадцатого, но здравый смысл подсказывает, что Пит никогда бы не решился на побег, если бы не решилась я. И Финник, оказавшийся вдруг невероятно проницательным, должно быть, тоже знает это. Если бы всё было по-другому, его Энни была бы жива. Если бы всё было по-другому… Если бы всё было по-другому, мы с ним не стояли бы, как сейчас, в многоярусном бункере, а друг против друга посреди пустыни или заснеженной равнины, или каменистой безжизненной пустоши – словом, посреди очередной фантазии распорядителей Голодных Игр и были бы готовы сразиться не на жизнь, а на смерть. - Я знаю, - выдавливаю из себя я. Что мне ещё ему сказать? Пронзительный взгляд этих глаз цвета морской волны парализует мои мысли подобно гипнотическому взгляду какой-нибудь змеи. В очередной раз думаю о том, что Финник Одэйр опасен, что он помнит, что я явилась причиной гибели его возлюбленной, и ненавидит меня за это; теперь к этим мыслям прибавляется и новая тревога: он знает нашу с Питом тайну, и остаётся только гадать, когда и для чего он использует её для того, чтобы нас погубить. После обеда мне удаётся застать Гейла одного – Хейзел в мастерской, дети в школе. Мне нужно поговорить с ним и, если это ещё возможно, убедить его не становиться в первые ряды повстанцев. Кто-то же должен оставаться в безопасности. У меня или Пита нет такой возможности, мы обрекли себя на более чем пристальное внимание Капитолия ещё своей вызывающей выходкой на Арене, но у Гейла ещё был такой шанс. И он от него так бездумно отказался. Зачем? Чтобы быть рядом со мной на поле боя? Он знает не хуже меня, что до конца войны это место принадлежит Питу. Что бы он ни чувствовал ко мне, ему нужно забыть об этом до того момента, когда мы победим и сможем оставить всё, что было до победы, в прошлом. Дверь отсека Хоторнов приоткрыта, в щель я вижу Гейла, старательно начищающего свои ботинки. Двигаясь бесшумно, проскальзываю в комнату, а парень даже не замечает моего появления, поглощённый своим занятием. Кажется, в безопасности Тринадцатого его инстинкты охотника притупились. На войне это может стоить ему жизни. - Слышала, тебя можно поздравить с повышением? Он вздрагивает, вскакивает, поворачиваясь ко мне. Лишь увидев меня, он резко выдыхает, успокаиваясь. Выпускает из рук ботинок, вытирает тряпицей с рук воск. - Кто тебе сказал? - Как легко тебя застать врасплох, - улыбаюсь. - Кто тебе сказал, Китнисс? - Финник. Неужели ты думал, что это долго останется тайной? Гейл окидывает меня странным взглядом, а затем проходит мимо и плотно прикрывает дверь. Он выглядит несколько виноватым, но во взгляде его серых глаз я замечаю и отблеск вызова. Нелегко мне будет переубедить его, ох нелегко. - Одэйр… - протягивает он. – Скользкий тип. Он ведёт себя так, словно весь Тринадцатый и Койн со всем штабом принадлежат ему. Кажется, его красивые глаза нравятся девушкам во всех дистриктах. Вероятно, поэтому командование и терпит его выходки. Ты знаешь, что его звали на сегодняшнее совещание? Он так вызывающе отказался, что я уж подумал, что Дженкинс применит к нему наказание. Стоило этого ожидать. Финник не скрывает своего отношения к Президенту Тринадцатого, и хотя бы отчасти я могу его понять: не считаясь с его чувствами, его снова бросают в мясорубку информационной войны, заставляют играть роль, несмотря на то, что его сердце переполняет ненависть к миру, где нет его Энни. - Ты не должен так говорить о нём, Гейл. Его сердце разбито. Не удивительно, что ему сейчас не до патриотических проповедей. Мой друг изумлённо вскидывает брови. Ещё немного, и вместе с Финником он осудит и меня. - Ты защищаешь его? Один-единственный миг Гейл смотрит на меня так, как смотрели все жители всех дистриктов во время Тура, как по-прежнему смотрят на меня в Тринадцатом. На нас с Питом. На Победителей. Выживших. Они готовы восхищаться нами и даже следовать за нами, но близко подпускать не торопятся, исключив нас из своего круга, как только за нами захлопнулись двери капитолийского экспресса. Для кого-то мы всё-таки герои, но для большинства – выкормыши Капитолия, ручные питомцы Сноу, далёкие от простых людей. Никто не знает, сколько приходится на долю удачи в победе на Голодных Играх, зато каждый ребёнок Панема знает, как коротка золотая цепь, которую Капитолий надевает на победителя вместе с короной. Мне всегда было плевать на то, что думают обо мне остальные, но тяжело признать, что Гейл, ближе которого у меня никого нет, хотя бы даже в глубине души разделяет чувства тысяч. Отмахнуться от этого тяжело, но приходится, ведь сейчас речь идёт не обо мне. - Нет. Дело не в Финнике. Дело в тебе. Зачем ты принял предложение? Он пожимает плечами. - А должен был отказаться? Взводным быть почётнее, чем простым солдатом, и потом... Я чувствую себя на своём месте, Китнисс. Может быть, впервые за всю свою жизнь. - Ты не должен был делать этого, - тихо произношу я, глядя мимо него. Нет сил взглянуть ему в лицо, не представляя, что в любой миг теперь это лицо может тронуть тень смерти, исказить мука, залить кровь. Мы с Питом, Финник слишком ценны для Тринадцатого, но таких, как Гейл не ценят и не оберегают. Кто заслонит его своей грудью, кто подставит плечо в случае опасности? – Это слишком опасно. Я даже не замечаю, когда он успевает оказаться прямо передо мной. Осторожно прикасается к подбородку, заставляя посмотреть на него. Таким серьёзным я, пожалуй, ещё никогда не видела его. Он настойчиво ловит мой взгляд. - Я же не могу отсиживаться в бункере, пока ты будешь рисковать собой, - его негромкий голос дрожью отдаётся в моём сердце. - Можешь! – выпаливаю я. – Тем более, что я почти ничем не рискую. Говорящая кукла, - мои губы искажает горькая ухмылка, - слишком дорога, чтобы позволить ей сломаться. Он закусывает губу, размышляя над чем-то. Я вижу по его лицу, что сомнение борется в его душе с решимостью. Это пробуждает во мне беспокойство. Чего ещё я не знаю? Не могу отделаться от ощущения, что над нами нависла какая-то серьёзная опасность, и от этого мне становится совсем не по себе. Но прежде, чем я успеваю о чём-то спросить Гейла, он заговаривает сам. - Я бы не был на твоём месте так уверен. То, что вы делали до сих пор… Койн хочет, чтобы в последующем вы выезжали на съёмки в разные горячие точки. Она хочет показать, как много повстанцев в стране, и как принимают Огненную Китнисс в разных точках Панема. Но никто не знает, сколько у Революции приверженцев в других дистриктах, никто не может гарантировать безопасность тебе… и Питу. Поэтому для вашей безопасности создан специальный отряд. И меня, - он густо краснеет не то от гордости, не то от волнения, - назначили его командиром. Только пока ещё это секрет. Пока ещё я только взводный. - Что?! – порывисто хватаю его за руки. – Что ты такое говоришь?! Он краснеет ещё больше. Ищет взглядом в моём лице что-то неведомое мне. А меня мгновение за мгновением всё больше охватывает паника. Сегодня ночью меня ждёт новая порция кошмаров с умирающим Хоторном в главной роли. Просто невероятно! Гейл станет моим щитом, и пуля, предназначенная мне, пронзит его грудь. Сколько таких пуль заготовлено по всему Панему? Которая станет последней для него? И чем, чёрт возьми, так гордится Гейл?! Я сжимаю руки в кулаки, чтобы не дать выхода эмоциям, а так хочется ударить его. Может быть, хоть это вразумит его, заставит отказаться, пока ещё не слишком поздно? - Ты хоть понимаешь, что натворил, а?! – я почти кричу. – Понимаешь, на что подписался?! Даже если бы ты нарисовал у себя на спине мишень, ты был бы менее привлекателен для миротворцев! Что станет с твоими родными, если ты погибнешь? А что станет с моей семьёй? Ты единственный, на кого я могла оставить маму и Прим, я знала, что ты позаботишься о них, как о своих родных, и только это успокаивало меня, когда мне приходилось отправиться на съёмки! Бомбёжка Тринадцатого доказала, что для Капитолия нет ничего недосягаемого. Но у меня нет и не было выбора, но ты... На что ты обрекаешь наши семьи? Я прерываю свою пламенную речь лишь потому, что воздуха в груди не хватает. Выражение лица парня мгновенно меняется, становится замкнутым, холодным, словно маска. Я физически ощущаю, как он отдаляется от меня, хотя всё ещё находится рядом. Похоже, пытаясь достучаться до него, используя единственный аргумент, который был в моём распоряжении, я оттолкнула его. А ведь я хотела добиться совсем другого! Как вообще я могу убедить в чём-то сотни незнакомых людей, если даже мой друг остаётся глух к моим словам? Пит справился бы лучше, он нашёл бы правильные слова и правильный подход к Гейлу, но здравый смысл не даёт мне вмешать в это дело ещё и его. Между нами троими и без того всё слишком запутанно, это было бы слишком глупо и только усложнило бы всё. - Гейл… - я пытаюсь коснуться его плеча, но он отстраняется. - Я ждал от тебя совсем других слов, Китнисс, - горькое разочарование слышится в его голосе. – Совсем других.***
Отсек Хеймитча – единственное место во всём Тринадцатом, где мы можем быть сами собой. Даже в глазах собственных семей мы должны быть сильными, мужественными и бесстрашными, а что уж говорить об остальных жителях Тринадцатого? Но рядом с Хеймитчем мы можем снова стать беспомощными детьми, которые хотели просто выжить, и совсем не готовы к тому, чтобы нести ответственность за чужие жизни. А ответственность на нас лежит едва ли не большая, чем на Койн и остальном командовании: мы зовём людей в тот ад, которого, скорее всего, никогда не познаем сами. Мы призываем жителей Панема взбунтоваться, прекрасно зная, чего им это будет стоить, мы призываем их взять в руки оружие, убивать и умирать самим, когда для нашей охраны создан специальный отряд. А кто защитит их? На их стороне лишь случай и их собственное отчаянное желание выжить. И только наш бывший ментор способен по-настоящему понять нас с Питом, и его насмешливое сочувствие будет ценнее, чем елейная, но неискренняя жалость сотен других. Ведь он так же, как и мы, из года в год нёс ответственность за жизнь и смерть двоих подростков из Двенадцатого, он знает, как тяжело нам с напарником каждый раз, когда из очередной вылазки не возвращается несколько солдат. Он один понимает, чего нам стоит продолжать игру в «несчастных влюблённых» и не свихнуться. Он один знает, как страшно нам от того, что однажды обман может вскрыться, и наши родные понесут за это наказание. Он один может нам помочь советом и делом. Только он. Вот и сейчас, когда перед нами разложен сценарий очередной запланированной Плутархом съёмки, он рядом с нами. Усмехается, пробегая глазами штампованные призывные фразы, полные пафоса и обещаний, которые никто никогда не исполнит. Задумчиво похлопывает Пита по плечу. - Возьми всё в свои руки, Пит. Если бы кто-то толкнул передо мной подобную речь, я бы ни за что не повёлся. А ты, Китнисс, должна быть поживее, чтобы у зрителей не создавалось впечатление, что ты снимаешься под дулом пистолета. Мы с Питом переглядываемся. Отчасти так и есть, только дуло это направлено не на нас, а на наши семьи. Если мы ошибёмся, Койн может сделать с ними всё, что угодно. Они полностью в её власти. - Легко тебе говорить, - ворчу я. Он в упор смотрит на меня. - Не забывай, солнышко, что я много лет исправно играл свою роль, и куда менее приятную, чем ваша. Вам же следует потерпеть гораздо меньше. - Меньше? – неуверенно переспрашивает мой напарник, не отрывая взгляда от печатного текста. - Эта война не будет длиться годами, - равнодушно бросает мужчина. – Мы либо победим, и тогда вам будет позволено вести себя так, как вам заблагорассудится, либо проиграем, и тогда… - он не договаривает, да в этом и нет нужды: каждый из нас слишком хорошо знает, что ждёт нас в случае победы Капитолия. Судьба казнённых Победителей покажется нам завидной. Пит пожимает плечами. - Так или иначе, скоро всё кончится, - но в его голосе нет ни радости, ни облегчения, только бесконечная усталость. Я словно впервые за долгое время смотрю на Пита, хотя мы видимся каждый день в столовой, на съёмках, тренировках, занятиях. Но я только сейчас замечаю его бледность и тени, залёгшие под глазами. Горько и стыдно осознавать, что всё это время я была так поглощена собственными горестями, что совсем не думала о том, как в этом мире, выстроенном из лжи, живётся ему. Моя невнимательность просто ужасна, ведь мы с Питом одно целое, вне зависимости от того, какие чувства испытываем друг к другу. Но я видела только то, что видели со своих экранов сотни жителей Панема: сильно, уверенного в своих силах повстанца. Я видела только то, что он позволял видеть. И теперь, обнаружив, что он совсем не такой, что он опустошён не меньше моего, измотан бесконечным, круглосуточным враньём, я чувствую себя так, словно у меня отобрали единственную мою опору. - Гейла сделали командиром отряда, который создали для нашей защиты, - целый день я не могла думать о чём-то другом, и вот теперь слова против воли срываются с губ. Две пары голубых глаз смотрят на меня, предлагая продолжать: взгляд Пита не выражает ничего, в глазах Хеймитча насмешливый интерес – ко всему, что связано с Гейлом, он относится как к чему-то неважному. - Я знаю, - спокойно отзывается Пит. - Знаешь? – вскидываю на него взгляд. - Койн сделала назначение сегодня утром. - Ты не… ты не пробовал его отговорить? Пит недоумённо хмурится. - А должен был? К тому же, - он криво ухмыляется, - не думаю, что хоть что-то могло отвратить его от этой затеи, Китнисс. Его взгляд совершенно ясно говорит мне, что он полагает, что Гейл принял это предложение лишь для того, чтобы быть рядом со мной. Я чувствую, как румянец заливает мои щёки. - Я пыталась отговорить его, но он ни за что не соглашается. - Если теперь, когда его назначение одобрено всем штабом, он пойдёт на попятную, ему же будет хуже, - замечает ментор. Он внимательно следит за тем, как меняется выражение глаз Пита, а мне самой не хватает духу взглянуть напарнику в лицо. - Мы должны поговорить с Койн. Пит, пожалуйста… - я прикасаюсь к его руке, и его будто бы передёргивает. – Я знаю, что Президент и остальные ценят тебя, они прислушаются к тебе. Если ты попросишь их… - Почему я должен делать это, Китнисс? – голос его дрожит, как будто он с трудом сдерживает ярость. Хеймитч предостерегающе кладёт руку ему на плечо. - Парень… Я заставляю себя поднять глаза на Мелларка. На его прежде непроницаемом лице боль и негодование смешались в одно, искажая так хорошо знакомые черты. Мне становится страшно от того, что я не узнаю в этом человеке напротив меня Пита, которого я знаю. - Он рискует жизнью, - глупо лепечу я, - больше, чем мы с тобой… Никто его не спасёт. Никто. - А нас, Китнисс?! Кто спасёт нас?! – почти кричит он. – Кто спасёт нас от Сноу, который держит нас на мушке? Кто спасёт нас от Койн, которая держит нас в своих руках, как будто мы её куклы? Неужели ты ещё не поняла, Китнисс? Всё, что мы с тобой делаем – лжём, гримасничаем на камеру, будь она проклята, произносим фальшивые речи, в которые никто не верит – всё это для спасения, только лишь для спасения! Президент Койн использует нас для того же, для чего использовал Сноу – чтобы держать в узде свой народ. И если ты думаешь, что я значу для неё больше, чем любой из солдат, то ты ошибаешься! Ослушаться её, перечить её приказам здесь, в Тринадцатом, равносильно измене! Если ты думаешь, что я стану рисковать собой, тобой и своей семьёй лишь для того, чтобы Гейл Хоторн оставался в безопасности за стенами Тринадцатого, то ты ошибаешься! Я и без того делаю больше, чем от меня зависит, чтобы удержать нас на плаву, чтобы не дать Койн повода растоптать нас, но спасти и Гейла тоже я не в состоянии! У меня попросту нет на это сил! Ошарашенные его неистовой речью, мы с Хеймитчем не можем вымолвить ни слова. А Пит, воспользовавшись нашим изумлением и молчанием, быстро выходит из комнаты, хлопнув за собой дверью. Нервно сглатываю, глядя ему вслед. Никогда прежде, даже в самые напряжённые моменты нашей жизни я не видела его таким. Трудно поверить, что внутри такого спокойного, рассудительного и всегда надёжного парня пылает такой огонь. Трудно поверить, что и в нём может жить эгоистичное желание защитить себя и родных, не считаясь ни с кем другим. Впервые с момента нашего знакомства я узнаю в Пите себя, чувствую с ним настоящее родство, и тем более удивительно, что это происходит в момент такого невыносимого душевного напряжения. Я ведь тоже выбирала свою семью, свою жизнь, не задумываясь о том, чем придётся пожертвовать другим людям. В моменты, когда нужно было выбирать, сотен тысяч других людей для меня просто не существовало, а, значит, и выбора не существовало. Но Пит… он всегда был другим, лучше, он всегда заботился о других и почти никогда – о себе. Принять то, что ему тоже свойственны страх, нервозность, стремление выжить самому – то самое, что я так часто замечаю в себе – тяжело, и это заставляет меня посмотреть на напарника по-новому. Что-то во мне бунтует, ведь я надеялась получить от Пита поддержку, как получала её всегда и во всём, но в то же время мне кажется, что теперь мне будет легче, когда я вижу обратную сторону души Мелларка. То, что он никогда не позволял мне увидеть. - Он прав, солнышко, - замечает Хеймитч, первым отошедший от изумления, - Хоторн вполне способен позаботится о себе сам. Неизвестно ещё, поблагодарил бы он Пита, если бы по его просьбе Койн отстранила бы Гейла от командования спецотрядом. Я полагаю, что нет. - Никогда прежде не видела его таким… - тихо выдыхаю я, отвечая скорее на собственные мысли. - У всех случаются срывы, - хмыкает ментор. – Странно, что Пит взорвался только сейчас. Ты давала ему достаточно поводов, чтобы это произошло раньше. Хмурюсь, глядя на него. Я не нуждаюсь в пояснении его слов, но Хеймитч никогда не щадит никого, всегда рубит с плеча. - Ты и Хоторн, - многозначительно говорит он. Я краснею. - Между нами ничего нет, Хеймитч. Он пожимает плечами, поднимается и подходит к маленькому шкафчику. Через минуту он извлекает из него стакан и небольшую бутылку, и в следующий миг по комнате разносится острый запах спирта. Я знаю, что нашему ментору потихоньку передают спирт из медблока, и мне остаётся надеяться только на то, что моя мать не замешана в этом. Если узнает руководство Тринадцатого, всем участникам этих махинаций несдобровать. Но Хеймитч по старой, укоренившейся в нём привычке не может без спасительного алкоголя. Его молчание заставляет меня напрячься, но мне приходится подождать, пока мужчина не осушит стакан разбавленного спирта. - Я знаю, - он ставит пустой стакан на стол, - и Пит тоже это знает. Только для него это ничего не меняет – он знает, как ты относишься к нему, и как относишься к Гейлу. А ты даже не пытаешься это скрыть, - в Капитолии он учил меня искренности, а сейчас в его голосе звучит неприкрытое осуждение. - Послушай, Хеймитч… - я поднимаюсь. Я не собираюсь оправдываться перед ним или выслушивать его нотации; мне совсем не так легко, как думает он, и совсем не приятно вводить в заблуждение кого-либо из парней. Я бы и не делала этого никогда, если бы не обстоятельства, вынуждающие меня. – Пит знает, что всё, что между нами… - игра? Ложь? Спектакль? Какое слово правильнее всего опишет то, что происходит между нами? Ментор понимает меня с полуслова. Он ерошит светлые, с проседью, волосы, задумчиво трёт подбородок, а затем поднимает взгляд на меня, и в его глазах я вижу одну только жалость. От этого мне становится не по себе. Почему он жалеет меня? - Конечно, знает, Китнисс. Только от этого ему не легче.