Искра

Самое холодное место во Вселенной? Наши сердца. Александр Вяземка «Товарищ Кот, английский жмот и человек-патефон, или Добро пожаловать в Велкомбританию»

Что чувствует Пит в эти дни после нашей размолвки? По его поведению совершенно невозможно понять, гнетёт ли его холод, разлившийся между нами, или же ему уже давно плевать на меня и наши отношения. Мелларк не избегает меня, нет; напротив, мы много времени проводим рядом на съёмках, совещаниях, тренировках, даже в столовой. Рядом, но не вместе. После того, как я расставила все точки над «i» во время той злополучной остановки на пути из Капитолия в Дистрикт-12, Пит и без того не был со мной слишком откровенен, теперь же он возвёл вокруг себя такую броню, через которую мне не пробиться. И, как бы глупо это ни было, я, которая избегала его общества все эти долгие недели в Тринадцатом, страшилась одного случайного взгляда, старалась держать Пита на расстоянии, чтобы не давать ему ложной надежды, страдаю теперь много больше него. Я позиционировала наши отношения лишь как взаимовыгодное сотрудничество ради выживания, совершенно забывая о чувствах Пита, а теперь он забыл о моих. Я отталкивала его, а теперь тоскую по его чуть насмешливым ободряющим словам, по его мягкой улыбке, по умению найти нужное слово в нужный момент. Никогда я не могла даже предположить, что пренебрежение может бить по сердцу так больно. Хуже всего то, что своими чувствами я не могу ни с кем поделиться. Хеймитч лишь посмеётся, бросит на меня один из своих фирменных колких взглядов и скажет что-то вроде «я так и думал». Гейл рассвирепеет, решит, что я влюблена в Пита, обидится и тоже оставит меня, углубившись в изучение азов военной подготовки, доводя себя до исступления бесконечными тренировками. Прим ещё слишком мала для того, чтобы по-настоящему понять меня, да и потом, для неё у меня в жизни всё хорошо; мама же, напротив, понимает всё слишком хорошо. Мне страшно признаться в своих чувствах и услышать в ответ, что я заслужила всё это. Мне страшно и от того, насколько я потеряна и беспомощна без постоянной поддержки напарника, от того, насколько меня угнетает его пренебрежение. Я всегда была одиночкой, всегда прятала ото всех свои чувства и эмоции, привыкла переживать всё внутри себя, ни с кем особо не делясь. Но похоже, что за эти долгие месяцы нашего притворства я стала тенью Пита, а он – моею, и без него мне теперь невыносимо. Спасаясь от изнуряющего, сводящего с ума отчаяния, я нахожу отдушину в тренировках. Каждую свободную минуту я посвящаю отработке новых приёмов, освоению новых видов оружия. Дженкинс, глядя на меня, шутит, что я решила стать настоящей машиной для убийств, но, что бы там он ни говорил, я вижу, что ему нравится моё рвение. Пусть в первые дни нашего с ним знакомства он был не слишком высокого мнения обо мне, полагая, что моя ценность раздута стараниями Пита и телевизионщиков Капитолия, теперь мало-помалу он проникается ко мне уважением, как и ко всякому, кто умеет сносно владеть оружием. Он ничем не выделяет меня, для него все его ученики – лишь солдаты, наделённые только определёнными умениями в области боевых искусств; всё остальное – наши сердца, души, умы – Дженкинса не волнует абсолютно. В какой-то момент, вконец измотанная попытками режиссёров, Койн и Плутарха проникнуть ко мне в сердце, вытащить наружу все мои эмоции, я начинаю ощущать определённую благодарность нашему тренеру за подобное равнодушие. На одну из таких тренировок приходит Боггс – штабной, по слухам, великолепный стратег и тактик, один из главных советников Койн во всём, что касается настоящих боевых действий. Он внимательно наблюдает за нами, и всё чаще его взгляд останавливается на мне. Они о чём-то переговариваются с Дженкинсом, и наш тренер тоже бросает на меня несколько ободряющих взглядов. И я стараюсь выложится на всю, хотя никогда прежде я не замечала в себе желания покрасоваться перед вышестоящими чинами. Мои противники Кейси, сбежавшая из Шестого, и Артур – худощавый, но удивительно сильный молодой человек с серым, как у большинства уроженцев Тринадцатого, лицом; их лица мне хорошо знакомы, и у меня нет причины ненавидеть этих людей, но я представляю на них белоснежную униформу капитолийских миротворцев, и ярость ярким пламенем разгорается во мне, придавая мне сил. Я представляю, что сейчас всё по-настоящему, что от моих быстроты и умений действительно зависит моя жизнь. Я не гнушаюсь и обманными приёмами, которые Дженкинс, как настоящий офицер, не признаёт. Но он не знает, что такое Голодные Игры, не знает, что победить порой можно только обманом. Он хмурится, понимая, что я действую нечестно, но вот Боггсу до моей честности явно нет никакого дела. Судя по его лицу, он вполне доволен увиденным. Когда оба моих противника повержены, я стираю пот со лба и позволяю себе выдохнуть. Дженкинс и Боггс подзывают меня к себе. - Великолепно, солдат Эвердин, - хвалит меня Боггс. – Теперь я вижу, что не всё в ваших роликах постановка. В его устах, привыкших отдавать отрывистые приказы, и эта сухая похвала звучит так, как не звучит ни одна моя вдохновляющая речь. Украдкой оглядываю его: короткие седые волосы, ясные светлые глаза, великолепная выправка, идеально подогнанный мундир. Вот, кого следует снимать Плутарху, чтобы привлечь на сторону Тринадцатого как можно больше людей. Вот, за кем пойдут люди, а не за мной – нервной плаксивой девчонкой. Я бы и сама пошла за ним и в огонь, и в воду. Дерзкая, почти безумная мысль мгновенно созревает в моём мозгу, обретает жизнь в порывисто слетевших с губ словах: - Я прошу перевести меня в действующую армию. Что скажет мама, если мне позволят? Гейл? Пит? Наш ментор? Хотелось бы увидеть лицо Койн и Плутарха, когда я ускользну из их цепких рук. Глаза Дженкинса изумлённо расширяются, брови сходятся у переносицы. Уверена, ему до смерти хочется отвесить мне затрещину, но в присутствии старшего по званию он не осмеливается ничего мне сказать. Глаза его так и мечут молнии, и я понимаю, что меня не ждёт ничего хорошего, когда Боггс уйдёт. Я раздвигаю губы в улыбке настолько вызывающей, насколько это вообще возможно для меня. Вероятно, Дженкинс думал, что я всё время буду прятаться за объективом камеры, предпочитая свой искусственный мирок реальной войне. Помощник Койн внимательно смотрит на меня, и под этим взглядом я чувствую себя глупенькой школьницей. - Не торопите события, мисс Эвердин, - спокойно отвечает мне Боггс. – У вас сейчас другое поле боя, не менее важное, но, уверен, у вас ещё будет возможность показать себя во всей вашей воинственной красе. Ожидаемый отказ облечён в такую форму, что спорить не представляется возможным. Мягко, но безапелляционно Боггс указывает мне моё место. Я молча киваю, повинуясь. - На сегодня ваши занятия окончены, солдат, - рычит тренер, и я понимаю, что лучше не напоминать ему, что в моём расписании стоит ещё два часа занятий по обезвреживанию ловушек и мин. Предпочитаю убраться из зала до того, как Боггс освободит Дженкинса от своего присутствия, тем самым развязав ему руки. Лишь выйдя за дверь, я понимаю, что колени у меня дрожат и подгибаются от осознания собственной шальной смелости и глупости. Время обеда. Я добираюсь до столовой, принимаю из рук повара поднос с обычной для всех порцией овощей; слюнки текут при одном воспоминании о мясе, и я стараюсь выбросить из памяти то, что даже в Двенадцатом благодаря моей ежедневной охоте мы часто ели мясо. Ни мамы, ни Прим ещё нет – вероятно, обеих задержали в медблоке; Пита тоже нигде не видно, да и едва ли он захочет портить себе обед моим присутствием за столом. Нахожу взглядом Гейла, сидящего в обществе своих братьев и сестры, и направляюсь к нему. Пози улыбается мне и пододвигается, позволяя сесть между ней и моим другом. - Как дела? – Гейл улыбается мне. Совершенно не хочется рассказывать ему о сегодняшней тренировке, о визите Боггса, о моей просьбе. Ни к чему ему это знать. Поэтому я ограничиваюсь одним коротким: - Нормально. А у тебя как дела? - Тоже ничего. Оказывается, - он смеётся и ерошит волосы на затылке, - новое звание предполагает кучу новых знаний и навыков. Иногда мне кажется, что я не справлюсь, и меня разжалуют до солдата или вовсе вышвырнут… - он обводит взглядом просторную столовую, на миг задерживая его на поварах у стойки, - … на кухню, например. Улыбаюсь. Сомнения Гейла мне понятны, но всё же беспочвенны. Если из него выйдет плохой военный, то кто тогда вообще может претендовать на это звание? - Ты справишься, - ободряюще похлопываю его по плечу. – Я в этом даже не сомневаюсь. Дети, доев свои порции, поднимаются, чтобы уйти. Пози машет мне. - Увидимся, Китнисс. - Да, конечно, малышка, - я улыбаюсь ей в ответ. Она напоминает мне Прим, и от этого я чувствую нежность с этой девочке. Пози и мальчики скрываются из виду, затерявшись среди множества жителей Тринадцатого. Моя рука всё ещё покоится на плече Гейла, и парень задерживает на ней взгляд и улыбается одними уголками губ. Я чувствую, что краснею. Нет, только не сейчас, не на глазах у десятков людей, которые уверены, что я до беспамятства люблю Пита, лишь его одного… Они не должны этого видеть… - Не помешал? От голоса Финника, раздавшегося слева от меня, где ещё недавно сидела сестра Гейла, я вздрагиваю и сбрасываю руку с плеча друга. Гейл поджимает губы: он недолюбливает Одэйра за его капитолийский лоск, считая чемпиона Четвёртого неотъемлемой частью всего того, что мы так ненавидим. Я бы могла рассказать ему, что на самом деле Финник ненавидит Сноу и режим Капитолия не меньше нашего, но безразличие, с которым Финник участвует во всех затеях Тринадцатого, едва ли убедит его в этом. От цепкого взгляда Одэйра не укрывается ничего, и он только криво усмехается. Не дожидаясь ответа, он ставит свой поднос на стол и усаживается рядом со мной. - Мне рассказали о сегодняшней тренировке, - принявшись за еду, как ни в чём не бывало, говорит он. – Боггс поражён, солдаты почти ликуют – Сойка-пересмешница по-настоящему с ними, а не только на телеэкранах и на словах! Койн будет в восторге, я уверен. Браво, Китнисс! А говорила, что тебе тяжело притворяться. - Я и не притворялась, - бросаю ему я, чувствуя на себе испытующий взгляд Хоторна и не зная, куда деться от него, а также от расспросов, которые непременно последуют за этим. - Охотно верю тебе, - Финник проглатывает очередную ложку супа. – И всё же попроситься в бой, в действующие отряды… храбрости тебе не занимать, вынужден признать. Гейл хмурится и хочет что-то сказать, но я перебиваю его, обращаясь к Финнику. - А ты думал, я трусиха? Он улыбается. Улыбка у него и впрямь очаровательная, нет ничего удивительного, что столько женщин и мужчин отдали свои сердца её обладателю. - И да, и нет, - мягко говорит он. – На Играх всё проще – или ты, или тебя, выбор невелик, так что поневоле приходится быть храбрецом. Но здесь, когда есть другие солдаты, которые могут умереть вместо тебя, есть охрана, которая закроет тебя своими спинами, есть режиссёры, для которых ты дороже любого другого человека… Не всякий пренебрёг бы этим ради настоящего сражения. - Ты что, попросилась на войну?! – взрывается Гейл. Глаза его сверкают гневом, кулаки сжаты. – Китнисс, ты с ума сошла?! - Да, - тихонько выдавливаю из себя я, пряча взгляд. - Да, - поддакивает Финник и тут же получает испепеляющий взгляд моего друга. Но ему, кажется, абсолютно наплевать. – Но Боггс ей отказал, так что не беспокойся, парень, - небрежно бросает он. - Это невероятно, просто невероятно! – продолжает негодовать Хоторн. – Я специально попросился в отряд твоей охраны, чтобы убедиться, что тебе ничего не будет угрожать, а ты… - Вот именно! – лучшая защита – это нападение, не так ли? – Ты решил, что твоё место на войне, так почему я не могу хотеть того же? Может быть, мне до смерти надоело то притворство, в котором я живу?! Об этом ты не подумал? Финник некоторое время наблюдает за нами, а потом переводит взгляд куда-то в сторону и машет кому-то рукой. - Ну-ну, Китнисс, достаточно, - увещевает он меня. – Ссоритесь, будто влюблённые. Не следует всему Тринадцатому знать, что ты потчуешь их ложью. - Я не… - резко поворачиваюсь к Финнику, и мой взгляд падает на Пита, сидящего через два стола от нас. Вероятно, ему Одэйр и махал. Чувствую, как краска заливает мои лицо и шею. Если он и не слышал меня, то наша с Гейлом ссора, должно быть, выглядела действительно как ссора двоих влюблённых. Поймав мой взгляд, напарник отворачивается, утыкаясь взглядом в свою тарелку. За столом он совсем один, и я с трудом подавляю в себе желание подсесть к нему. Но Пит, похоже, и сам-то не горит желанием общаться со мной, Гейл взбесится, если я сейчас уйду от него к Мелларку, и ко всему прочему мне совсем не хочется, чтобы за всем этим наблюдал Финник. Поэтому я остаюсь на своём месте, бросив гневный взгляд на Одэйра. Он отвечает мне смехом и подмигивает, давая понять, что никакие из моих метаний не остались незамеченными для него. - Видел, как ты сегодня тренировалась, - вдруг он переводит тему совсем на другое. – Это действительно было потрясающе. - Спасибо. Приятно слышать это от такого мастера, как ты. - Это не комплимент, Китнисс, - достаточно грубо осаживает меня Одэйр. – Мне просто нравится, что человек, которому, возможно, придётся прикрывать мою спину, кое-что умеет. Вот и всё. Ничего личного. Он уходит, а у меня в душе остаётся гадкий осадок. Всё время сегодня он вёл себя так, словно мы с ним если не друзья, то добрые знакомые, и я действительно понадеялась, что Финник меняет своё ко мне отношение. Но, нет, ничего не изменилось. А это значит, что ему я всё ещё не могу доверять. Последние ночи и без того выдались для меня тяжёлыми, но эта не шла с ними ни в какое сравнение. Долгие часы я ворочалась без сна и только незадолго до сигнала сирены погрузилась в сумрачное вязкое марево. Но лишь для того, чтобы при первых же звуках ненавистного будильника вскочить с кровати, тяжело дыша, словно за много гонится кто-то ужасный. Пытаясь выровнять дыхание, замечаю косой взгляд матери, причёсывающейся на своей кровати. Из крошечного умывальника доносится журчание воды. Шлёпаю босыми ногами по холодному бетонному полу, мысленно проклиная Тринадцатый с их жуткой сиреной, от которой меня каждое утро бросает в дрожь, вхожу в умывальник. Отражение Прим приветливо улыбается мне, когда девочка поднимает голову от раковины. - Доброе утро, - она не поворачивается, пристально разглядывая моё отражение в зеркале. –Всё в порядке, Китнисс? Ты выглядишь усталой, - в её голосе отчётливо слышится беспокойство, которое не спрятать за улыбкой. - Всё в порядке, - мгновенно отзываюсь я. – Тяжёлая тренировка. Кажется, у меня болит каждая мышца, - нервно усмехаюсь. Прим над чем-то раздумывает доли секунды, качает головой. Я тоже пристально рассматриваю себя в зеркале, пытаясь понять, какие чувства отразились на моём лице, что смогла прочесть по нему сестра. Она не должна даже заподозрить ничего плохого. Для Прим у меня всегда всё хорошо, если исключить извергов-тренеров. Но это то, что она может понять, то, что не расстроит её, потому что тренировки и тренера – неотъемлемая часть Дистрикта-13, такая же, как медблок и её учителя. Остальное же… Она ни в коем случае не должна понять, что я страдаю ради её и маминой безопасности. Потому что, я знаю, она любит меня так же сильно, как и я люблю её, и не сможет принять от меня такой жертвы. - Зайди в больницу после обеда. Уверена, мы с мамой сможем подобрать для тебя какую-нибудь мазь. - Спасибо, Утёнок, - я ласково треплю её по светловолосой голове. Жаль только, что у них нет никаких мазей от уставшего сердца и шрамов, оставленных на нём. Когда Прим выходит, я занимаю её место у раковины и остервенело плескаю воду себе в лицо. Вода холодная, но я надеюсь, что она придаст мне сил и поможет собраться с мыслями. Всю ночь я не сомкнула глаз, думая о Пите и размышляя о наших с ним непростых отношениях. И пришла к единственно верному выводу: так больше продолжаться не может. Что бы ни происходило вокруг нас, мы – команда, которая должна держаться вместе. И, раз уж я спровоцировала нашу ссору, эгоистично требуя от него невозможного, я же должна и сделать первый шаг к примирению. Я должна сделать всё для того, чтобы всё стало как прежде. В столовой я, вопреки своему обыкновению, сажусь не со своей семьёй и не за тот стол, где мы обычно сидим с Гейлом; я занимаю место за столом, где обычно ест Пит – с семьёй, но чаще с какими-то товарищами по тренировкам. Столовая ещё полупустая, и я взволнованно слежу за дверями, запрещая себе думать о том, что подумает или почувствует Гейл, увидев меня на новом месте. Остальным же либо плевать, либо они видят, что Китнисс Эвердин не может расстаться со своим женихом даже во время приёма пищи. Постепенно столовая заполняется, и я начинаю немного нервничать, потому что Мелларка всё ещё нет. Что, если он вовсе не придёт? Если он предпочёл столовой тренировочный зал или его, например, снова вызвали на одно из тех совещаний, куда не приглашают меня? Чтобы снова набраться смелости для разговора с ним, мне понадобится ещё несколько дней. И несколько бессонных ночей. А это окончательно сведёт меня с ума. Я старательно размазываю по тарелке вязкую неаппетитную кашу и долго цежу воду, пытаясь потянуть время, но вечно это продолжаться не может. Ещё немного, и мне придётся уйти ни с чем. Я избегаю смотреть по сторонам, опасаясь столкнуться взглядом к Гейлом, не отрываю взгляда от дверей, но Пита всё нет, и меня захлёстывает паника при одной мысли, что он мог заметить меня за своим столом и просто сесть в другом месте. Тогда всё намного хуже, чем я себе представляла. Но вот, когда я уже готова сдаться и уйти, моё терпение вознаграждается: мой напарник появляется в столовой в сопровождении братьев. Касс замечает меня первым, кивает в мою сторону и что-то говорит Питу, похлопывая его по плечу. Несколько долгих секунд парень смотрит на меня, словно размышляя, стоит ли подойти и заговорить со мной или лучше пройти мимо, но всё же отделяется от братьев, подходит и садится рядом со мной. - Доброе утро, - он говорит это так просто, словно между нами не было бесконечно долгого холодного молчания. - Доброе… - протягиваю я, пряча лицо за почти пустым стаканом. Нетронутый завтрак Пита на его подносе медленно остывает. – Поешь, - я киваю на тарелку, - пока тёплая. Знаешь, каша не такая ужасная, как пару дней назад, но, уверена, холодная она на вкус будет напоминать клейстер. Что я несу? Вместо того чтобы нормально извиниться перед ним и просто поговорить, я болтаю какую-то чушь о каше! - Спасибо. Он принимается за еду. Я рассматриваю Пита так, словно не видела его несколько месяцев. Замечаю тоненькие морщинки у глаз и одну складку на лбу, которой прежде не было. С моих губ срывается вздох: не только война, обстановка в Тринадцатом и напряжённые съёмки тому виной, но и я. Может быть, прежде всего я. - Мне очень жаль, Пит, - выпаливаю я. Мелларк поднимает глаза от тарелки. В его взгляде сквозит непонимание. - Что? - Ну… то, как я себя повела… тогда… - сбивчиво поясняю я, нервно накручивая на палец кончик косы. – Я не должна была просить тебя о том, что ты не можешь – или не хочешь – сделать. Я должна была думать не только о себе, но и о тебе тоже. - Ты просила не за себя. Ты просила за Гейла, - спокойно напоминает он. - Да, но… - это тяжело. Извиняться тяжело, оправдываться тяжело, особенно когда язык такой закостенелый, как у меня. Но он должен мне поверить. Должен понять, что мне правда очень-очень жаль. – Я хотела спокойствия и для себя. Мне было бы так спокойнее. Тогда, пожалуй, я не думала ни о тебе, ни о Гейле, а только о себе, о том, как я себя буду чувствовать, если… - нет, это неправильно. Не то. Я должна говорить о Пите, а не о Гейле, в этом разговоре нас должно быть лишь двое. – Я понимаю, что ты делаешь так много всего, что мне не под силу, ты во многом отдуваешься за нас обоих. Больше этого не будет. Я попробую тебе помочь. Ты простишь меня, Пит? – с трудом сдерживаюсь, чтобы совсем по-детски не заглянуть ему в глаза. - Я не злюсь на тебя, - после некоторого молчания говорит он. – Я понимаю: мы все хотим защитить дорогих нам людей. И я не стал исключением. Просто… я очень устал и тогда вспылил. Я был неправ, но я не злюсь на тебя. Я просто не имею на это права. Он протягивает мне руку раскрытой ладонью вверх, молча предлагая скрепить наше перемирие рукопожатием. Я нерешительно вкладываю руку в его руку, думая о том, что молилась, чтобы он не произнёс своих последних слов; они всё ещё звучат у меня в голове, и я чувствую себя паршиво. Неужели чувство вины будет терзать меня теперь всякий раз, когда я буду смотреть на напарника, просто находиться рядом с ним? Пит откровенен в своих чувствах; мне почему-то эта роскошь недоступна. Я старательно сосредотачиваюсь на мысли о том, что теперь, когда мы с Питом поговорили почти откровенно, я снова могу рассчитывать на него, его помощь, его поддержку. Это вселяет в меня веру в то, что я тоже смогу добиться кое-чего для нашей общей победы. - Мне тебя не хватало, - признаюсь я, едва ощутимо сжимая его пальцы. Пит улыбается. Не натянуто и вынужденно, как часто улыбается теперь, а светло, искренне. Понимаю, что скучала за его улыбкой. Понимаю, что скучала за ним таким, настоящим. - Мне тебя тоже. Я чувствую, как обитатели Тринадцатого смотрят на нас, и улыбки зажигаются на их лицах. Удивительно, но мы с Питом можем заставить людей радоваться, чувствовать надежду. И я тоже снова чувствую надежду рядом с ним. Коммуникатор Пита пронзительно пищит, разрушая наш идиллический момент. Мой, как ни странно, вторит ему. Рассеянно смотрю на небольшой прибор. О чём я забыла? Тренировка? Учебная тревога? Занятия? Съёмки? Примерка костюмов? - Нас приглашают в штаб для совещания, - как ни в чём не бывало, говорит он. Похоже, для Пита совещания стали привычным делом. Он следит за моим взглядом и кивает на мой коммуникатор: - тебя тоже. - Удивительно, - бормочу я. – Думала, Койн не высокого мнения о моих умственных способностях, от того считает, что на совещаниях от меня толку не будет. Напарник тихонько смеётся, поднимаясь. Взглядом приглашает следовать за ним. - Твоего мнения на этих совещаниях не спросят всё равно, Китнисс, - поясняет он. – Как и моего. За нас и за всех остальных солдат Революции всё решают военные с многолетним стажем, великолепные стратеги и тактики, и, конечно же, Президент. Наше присутствие в штабе просто показывает, что мы тоже… одобряем начинания руководителей Тринадцатого. Только и всего. И Пит оказывается прав: ничего скучнее и бесполезнее своей роли на совещании я и представить не могу. Мы сидим среди прочих военных чинов, главных инженеров Тринадцатого, главным мозговым центром которых является Бити, Плутарха с его командой, которые кажутся такой же серой массовкой, как и мы с Питом, и на нашу долю остаётся только слушать их споры, предложения, рассуждения и не уснуть. Бити, наш товарищ по несчастью из Третьего, кажется, единственная по-настоящему значимая фигура из Победителей в этом странном действе. Финника тоже звали, но он не пришёл. Нашего ментора, как позже оказалось, не приглашали вовсе. В дальнем углу просторного зала с большим овальным столом, во главе которого восседает как всегда безупречная Альма Койн, размеренно мигает красный огонёк. Мне не нужно объяснять, что это значит: везде, куда дотянется сигнал Тринадцатого, увидят единство Президента, военных и бывших Победителей, которые, как один организм, работают на благо Революции. Возможно, в кого-то это вдохнёт решимость, в кого-то вселит надежду, кого-то побудит встать на сторону бунтовщиков. Тринадцатому нужен каждый солдат, которого он может заполучить. Когда совещание наконец заканчивается, и военные расходятся, Койн останавливает выразительный взгляд на нас. Её улыбка холодна, как и всегда, но глаза смотрят мягче обычного. - У вас всё хорошо, как я погляжу. Понятия не имею, что она имеет в виду, но на всякий случай улыбаюсь ей и неопределённо повожу плечами. - Я слышала о ваших успехах в военной подготовке, мисс Эвердин. Поздравляю. - Спасибо, госпожа Президент, - вяло отзываюсь я. - Полагаю, нам нужно будет продемонстрировать их всему Панему в одном из будущих промо. Я подскажу идею мистеру Хэвенсби. - Не лучше ли, чтобы мои навыки стали сюрпризом для Сноу? Несколько секунд она смотрит на меня, и по лицу её нельзя прочитать абсолютно ничего. - Может быть. Но не все. Людям Панема нужно видеть, что вы становитесь сильнее. Что вы сильнее, чем прежде. Особенно это необходимо тем, кто пока ещё не имеет возможности видеть вас каждый день, как видят вас жители нашего дистрикта. Это подтолкнёт их, поможет сделать верный выбор. Вы так не считаете? Чувствую на себе выразительный взгляд Пита. Колкие слова так и вертятся на языке, но перечить Президенту опасно. - Да, пожалуй. Думаю, мистер Хэвенсби найдёт способ показать всё так, как нужно. Но нам с Питом пора, - я боком пробираюсь к выходу из зала. – У нас по расписанию тренировка, а наш тренер ненавидит опаздывающих. Она кивает. - Конечно, вы можете идти. Но вашего жениха, - женщина делает акцент на этом слове, - я попрошу задержаться на пару минут. Скажете мистеру Дженкинсу, что его задержала Президент? Думаю, это станет для него основательным аргументом. Мы с Питом обмениваемся непонимающими взглядами. Что нужно Койн от него такого, чего нельзя сказать при мне? Я покидаю штаб с неровно бьющимся сердцем. В груди разрастается тяжёлое предчувствие неотвратимой беды. Когда я добираюсь до тренировочного зала, Дженкинс встречает меня недовольным взглядом – я задержалась на полторы минуты. Сбивчиво передаю ему объяснение Президента, он недоволен, но, конечно, благоразумно проглатывает всё своё возмущение. Гейл, сегодня присутствующий на тренировке, замечает меня и подбирается поближе, в глазах его беспокойство. - Всё хорошо, Кискисс? Где ты пропадала? - Совещание, - едва слышно отвечаю я ему. Сосредотачиваюсь на разминке и на том, как сохранить дыхание ровным, но мысли мои неизменно стремятся к Питу, оставшемуся один на один с Койн в комнате для совещаний. Беспокойство нарастает, а, между тем, я не уверена, что напарник поделится со мной тем, что Койн нужно было от него. Когда мы переходим к спаррингам, я настолько рассеянна, что то и дело пропускаю удары и дважды оказываюсь побеждённой. - Соберись, Эвердин! – орёт мне из другого конца зала наш тренер. – Что с тобой сегодня?! Мне что, снова пригласить Боггса? Но даже его грубоватые подначки не помогают мне отвлечься от моей тревоги. Он злится и, вероятно, готов устроить мне самую настоящую взбучку, но появление Пита спасает меня от этого. Мелларк что-то тихо говорит Дженкинсу, тот только кивает, а затем снова кричит: - Хватит, Эвердин! Иди, проветрись! Ничего не понимая, я подхожу к нему и Питу. Замечаю, что мой напарник упорно отводит взгляд от моего лица. Что-то изменилось в нём с утра, и эти перемены мне совершенно не нравятся. Страх растекается по телу, сковывая даже дыхание в груди. - Идём, Китнисс, - тихо говорит Пит и протягивает мне руку, - нужно поговорить. Я касаюсь его руки, невольно отмечая, какая она холодная. Я чувствую, что Пит напряжён до предела. - Что произошло? – выпаливаю я, едва за нами закрываются двери тренировочного зала. Несколько невероятно длинных мгновений он молчит. - Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, - тихо и бесцветно говорит Пит. Он не смотрит на меня, а потому не видит, как расширяются от удивления мои глаза. Эти слова прозвучали для меня как гром среди ясного неба: я-то думала, что этот вопрос для нас ясен с того момента, как мы пересекли границу Двенадцатого. Впрочем, Мелларк не выглядит, как счастливый жених, да даже и не пытается выглядеть таковым. Сейчас, когда кроме нас в коридоре никого нет, он не притворяется, он такой, каким был в последние недели: замкнутый, тихий, мрачный. В нём нет сейчас ни капли тепла. И улыбающийся Пит из сегодняшнего утра кажется мне растаявшим в ночи видением. - Но, Пит, я… Мы… - почему-то невозможно бросить ему в лицо напоминание о нашей лжи. Слова застревают в горле, я мнусь и краснею, как дурочка. – Пит, ведь мы, кажется, решили… Он морщится и отмахивается, словно я сказала совершеннейшую глупость. - Дело не в моих или твоих чувствах, Китнисс. Ничего личного, - сухо замечает он. – Всё дело в людях, которые живут в Тринадцатом и в остальной стране. Почему-то наша с тобой ложь пришлась им по сердцу. Они даже, - он криво ухмыляется, - нашли в ней какую-то надежду для себя. Но… - на секунду Пит смолкает, подбирая слова. – Пока об этом молчат, но люди заметили наш с тобой разлад… Во мне борются сейчас чувство облегчения и негодования: на сердце становится легче, ведь не из-за любви Пит сделал мне предложение, а, значит, мой отказ ранит его не так сильно, как можно было бы представить. Но он хочет принести наши судьбы, нашу свободу в жертву… кому? Чужим людям, для которых наша жизнь – лишь красивая картинка. - Ты в своём уме?! – взрываюсь я. – Доказывать им что-то… такой ценой? Нет, Пит, где-то же ведь должны быть пределы нашей службы Тринадцатому! Мы делаем эти дурацкие промо и выматываемся на тренировках, и, может быть, нам когда-нибудь придётся участвовать в настоящем сражении! А ты предлагаешь отдать им то единственное, что у нас осталось, наше личное! Он спокойно выслушивает меня и только пожимает плечами. На лице Пита по-прежнему то отрешённое выражение, и я вдруг ужасаюсь: трогает ли его хоть что-то или он навсегда закрылся? Пит трёт лоб большим и указательным пальцами, словно этот разговор невероятно утомил его. - Если ты думала, что Койн однажды не потребует этого, то ты сильно ошибалась. И она не станет выслушивать эти твои пылкие речи о свободе и праве выбора – для неё и ты, и я всего лишь солдаты, которые обязаны исполнять её приказы. В голове всплывают слова, сказанные Хеймитчем, кажется, когда-то очень давно: «Этот поезд – вся ваша жизнь». Я полагала, что, сбежав из Двенадцатого, я разобью это мрачное пророчество ментора, изменю свою судьбу, начну жить той жизнью, какую выберу для себя сама. Но, Господи, как же я ошибалась! Нет разницы между Капитолием и Тринадцатым, между Сноу и Койн – им плевать на то, что мы чувствуем на самом деле, им нужна лишь красивая иллюстрация для пропаганды их идей. От этого осознания тошно и горько, и слёзы сами собой наворачиваются на глаза. Я стираю их грубой тканью рукава. Пит смотрит куда-то мимо меня, заблудившись где-то в своих невесёлых мыслях. - И этого никак не избежать? – упавшим голосом спрашиваю я. Где-то на краю сознания мелькает мысль о том, что эти слова, должно быть, режут по сердцу Пита, как ножом. Но громче кричит моё отчаяние, и я не способна сейчас думать ни о чём другом, кроме как о том, что вот-вот за мной навсегда захлопнется клетка, из которой не выбраться. – Зачем им это? Это ведь… ложь, - я хватаюсь за последнюю соломинку, называя вещи своими именами. Пит наконец поднимает на меня взгляд, от которого хочется спрятаться. Даже не представляю, как больно ему сейчас. И эта боль искажает, портит черты его лица, ледяным холодом просачивается в слова. - Ну, дела у Тринадцатого пока что идут не слишком хорошо, и люди находят в истории «несчастных влюблённых» какую-то отдушину, даже радость. Так что она должна придти к своему логическому завершению. - И ты настолько проникся сочувствием к людям Тринадцатого, что готов пожертвовать своим сердцем ради них? – вскидываюсь я. Его покорность мне не понятна, она мне претит. Напарник отвечает мне неестественно спокойной непроницаемой улыбкой, от которой меня бросает в дрожь. - Не то, чтобы я проникся… Я просто не хочу провести всю жизнь под землёй. А для этого мы должны выиграть эту войну. Выиграть… Легче сказать, чем сделать. Но мы должны победить, иначе нам никогда не стать свободными друг от друга.