Если тебе скажут, что союзники спешат нам на выручку, — не верь. Союзники — сволочи. Михаил Булгаков «Белая гвардия»
Просыпаюсь за несколько минут до сигнала подъёма в объятиях Пита, в обволакивающем и убаюкивающем тепле. Из памяти почти вытеснена его странная холодность, но жар поцелуев, который она сменила, я ощущаю как сейчас. На щеках загорается румянец — я чувствую его, прижимаю руку тыльной стороной к щеке, пытаясь прогнать его, а заодно и будоражащие воспоминания. Они кажутся неуместными и неправильными, и мне только предстоит разобраться, почему вдруг случившееся вчера стало иметь для меня такое значение. Пит, по счастью, ещё спит; у меня есть несколько мгновений, чтобы взять себя в руки. Невольно задерживаю взгляд на муже: рот его приоткрыт, уголки губ чуть вздёрнуты в намёке на улыбку, светлые волосы взъерошены. Хочется прикоснуться к ним, затем к губам, но я останавливаю себя. Во сне Пит всё ещё обнимает меня, и в этом объятии, таком привычном, кажется, что-то неуловимо изменилось. Оно как будто стало крепче и увереннее… Пит прижимает меня к себе так, словно я принадлежу ему. Принадлежу. Отвратительное слово, не имеющее ничего общего со свободой, к которой я всегда стремилась и всё ещё стремлюсь, хотя к моим ногам всё ещё и привязан груз нечаянно взваленной на себя ответственности за сотни жизней. «Китнисс не вещь» — так сказал Пит Гейлу. Он желает моей свободы больше, чем я. От себя — прежде всего. Но, похоже, мысль о том, чтобы принадлежать Питу, впервые не коробит меня, не вызывает во мне отторжения. Умиротворение заканчивается вместе с набившей оскомину сиреной, громким стуком в дверь и, одновременно, появившемся на пороге Хеймитчем. Пит мгновенно просыпается и садится на постели, его рука соскальзывает с моих плеч, но, конечно, от острого взгляда нашего ментора это не укрывается. Как и мой румянец, предательски вспыхнувший с новой силой. — У вас вылет через час, — с укором говорит Хеймитч. Наверное, скоро он обзаведётся таким же отвратительным планшетом, как и его дружок, чтобы ещё качественнее загонять нас в рамки графиков и планов ради удовольствия Президента. — Очень мило, — отзывается Пит. — Порция планирует нас загримировать? — он морщится. — Думаю, самую малость. Какие-то вы помятые, ребятки. — Наш ментор ухмыляется. — Мне тебя за шкирку в ванную отвести? Или кто-то хочет объясняться с Плутархом из-за сорванного графика? Уж точно не я. Пит выскальзывает из-под одеяла, даже не взглянув на меня, и вся моя уверенность в переменах в наших отношениях разбивается. Не то чтобы я чего-то ждала или на что-то надеялась… Однако меня накрывает горькое разочарование, чувство потери поселяется в сердце, хотя я так до конца и не осознаю, что именно потеряла. Что-то очень важное. Пит ушёл всего-то в ванную, а я уже ощущаю эту пустоту. Сгребаю одеяло, прижимаю его к груди, силясь сохранить последние крохи тепла и этого чувства, которое меня так неожиданно окрылило. Сталкиваюсь взглядом с Хеймитчем — ментор смотрит на меня, высоко подняв одну бровь. — И как давно это у вас? — Что?! Спим вместе… вдвоём?! — шиплю я и беспомощно развожу руками. В душе препротивнейшее чувство: я не могу понять, хочу я оправдаться как-нибудь или отстоять своё право на Пита. — С самого первого дня, ведь Койн не соизволила поставить сюда вторую кровать! Создаёт иллюзию там, где её никто не может видеть. А ты чему удивляешься? Ты же знал, ты видел нас с Питом! — Да, видел, — спокойно, без тени колкости соглашается Хеймитч, — но… Койн играет по правилам, солнышко. — Вот и нам приходится играть в молодожёнов. По правилам. Но не по всем, — добавляю я зачем-то, чувствуя, что вот-вот сгорю со стыда. — Ага, — задумчиво отвечает ментор, лицо его разглаживается, смешинка исчезает из взгляда. Несколько мгновений он смотрит на меня. — Не морочь парню голову, солнышко, не надо. Я вспыхиваю ещё больше, если только такое возможно, и нервно оглядываюсь на дверь ванной. За запертой дверью шумит вода, способная заглушить бредни Хеймитча. К счастью. Не хочу, чтобы он снова думал, будто мы с Хеймитчем снова объединились у него за спиной и обсуждаем наши отношения так, словно они имеют значение лишь на экране. Сама ещё не до конца понимая, что происходит между нами, я точно хочу, чтобы это осталось только для нас, за запертой дверью отсека. — Даже и не думаю. Не воображай, что только тебе дорог Пит, что только ты хочешь его счастья. Он кивает, но я не уверена, что Хеймитч в самом деле понимает меня. — Ну, тогда тебе стоит разобраться со своим охотником, детка. Для начала. — Он разворачивается, чтобы уйти и уже на пороге бросает через плечо: — и поторопи Пита. Не хочется выслушивать брюзжание Плутарха. При упоминании Гейла становится неуютно, словно я ощущаю на себе его колкий и всегда выжидающий взгляд. Память снова возвращается ко вчерашнему вечеру, к тем нескольким сладким мгновениям перед тем, как всё снова разрушилось и непостижимым образом усложнилось. На минуту становится интересно, что сделает Гейл, если узнает об этом поцелуе? Он всегда ведёт себя так, словно я — его, а наши странные отношения с Питом — лишь досадная случайность, которую нужно устранить как можно скорее. Что ж, вероятно, я сама долгое время думала так… слишком долгое, и собственные желания застали меня врасплох. Что-то подобное я чувствовала в пещере на Арене, кажется, несколько жизней назад, и иногда после, когда Пит невесомо касался губами моих губ или щеки или брал за руку; но по сравнению с тем, что я испытала вчера, то были лишь слабые отголоски. Падаю на кровать, сжимаю кулаки на коленях, рассеянно прислушиваюсь к звуку льющейся воды за дверью. Глупая девчонка. Я слишком запуталась в своих отношениях с Питом и Гейлом, вот так запросто не разобраться, тем более, сейчас бы мне стоило думать совсем о другом. Через несколько часов мы должны будем оказаться в Третьем, электронном сердце машины Капитолия, которое наверняка охраняется куда лучше, чем наш разнесчастный Двенадцатый. Нам повезёт, если нас не убьют ещё на подходе к дистрикту, а если мы выберемся оттуда живыми, то нас можно считать вовсе счастливчиками. Если удача будет на нашей стороне, мы переманим к себе всех тех, без кого высокотехнологичная удавка Капитолия ослабнет, а миротворцы Сноу станут медлительными, слепыми и дезориентированными… Это, конечно, только мечты, хоть Койн и Плутарх в унисон твердят о том, что Третий, как перезревший фрукт, готов вот-вот лопнуть, выпуская наружу всю мощь гнева и ярости, направленной на Сноу. Однако и наша с Питом репутация изрядно подмочена, даже люди из Двенадцатого, с которыми мы росли бок о бок, не доверились нам безусловно… Или доверились, но мы растоптали их доверие. А что говорить о тех, кто видел нас только с экранов телевизоров? Только несчастных влюблённых, а не настоящих нас. Но отчего-то мне кажется чрезвычайно важным разобраться со всем именно сейчас, пока мы ещё здесь, в ячейке Тринадцатого, ставшей нам единственным домом, пусть неродным, неуютным. Но сейчас это единственный дом, который у нас есть. Посреди подстерегающих нас опасностей будет не до того, а впервые мне не хочется отмахнуться от проблемы, которую я до сих пор откладывала на потом, всегда на потом. Душу гложет странный страх того, что я могу не успеть и потерять единственную возможность дать ответы себе и им, если не сделаю это прямо сейчас. Но как это сделать, если всё так сложно? — Китнисс? — голос Пита вырывает меня из размышлений. Пит стоит прямо передо мной, уже одетый в серый форменный комбинезон; светлые волосы влажными прядями липнут ко лбу и вискам. Хочется прикоснуться, убрать их, но я лишь крепче сжимаю руку в кулак. И молча смотрю на него, растерянная, застигнутая врасплох. Не могу отделаться от мысли, что все мои сомнения и размышления отражаются на моём лице. Только этого не хватало — Питу и без того досталось моих сомнений. — Всё хорошо? — Он внимательнее вглядывается в моё лицо. В глазах блестит беспокойство. — Да. Если не считать того, что мы должны просочиться в самый охраняемый дистрикт Панема. Если честно, мне страшно. — Я снова лгу, но просто знаю, что не смогу сейчас объяснить Питу, что творится со мной. А если попытаюсь, то только снова причиню ему боль. Последнее, что нужно ему перед трудным заданием, это лишний раз задетые чувства. — Эй. — Он присаживается на самый краешек кровати, накрывает своей ладонью мой сжатый кулак — и рука расслабляется, согретая его теплом. Мне хочется уже привычно переплести наши пальцы, но я останавливаю себя: этот жест как будто только для камер, этакая визитная карточка мистера и миссис Мелларк, жест неискренний, хотя и тот, которого все ждут. Когда мы наедине, я на него не решаюсь. — Всё будет в порядке. Я не дам тебя в обиду. — Как будто это хулиганы в Шлаке, а не миротворцы Сноу, — вздыхаю я, но всё же улыбаюсь. — Ну, плевать. — Пит тоже улыбается, но лишь на мгновение, а потом его лицо приобретает серьёзное, почти суровое выражение. — Сноу тебя не получит. Проверь «морник». На всякий случай, хотя я постараюсь этого не допустить. Странное ощущение, одолевшее меня на миг, — будто мы вернулись в Двенадцатый и невинно флиртуем в солнечный день — исчезает. Приходится возвращаться к реальности, в которой в крошечном кармашке на рукаве каждого комплекта формы лежит ядовитая таблетка. Наше последнее оружие. Логическая цепочка выстраивается слишком быстро, будто выбрасывая меня из вихря растрёпанных чувств: «морник», форма, Порция. Время. Койн и Плутарх, ревностно следящие за бегом минутной стрелки в вычурных часах Хевенсби — последнего воспоминания о капитолийской жизни, с которыми он, видимо, не сумел расстаться. Мы нужны им, но ничто не помешает Плутарху отчитать нас как нашкодивших школьников. А я этого не хочу. Не хочу давать им повода снова снисходительно улыбаться и кивать головами, мол, всё понятно с Сойкой-пересмешницей, напуганная ненадёжная девочка, на которую нельзя положиться даже в такой мелочи, как вылет вовремя. Кроме того, если верить Гейлу, наше прибытие в Третий и всё остальное рассчитано по минутам. Любое промедление или задержка могут обойтись нам слишком дорого. Поэтому я выпутываюсь из спасительного рукопожатия Пита и сама отправляюсь в ванную. С щелчком замка крепко зажмуриваю глаза, заставляя себя выбросить из головы все размышления о Пите и Гейле; сейчас это точно не то, что должно заботить меня. А когда мы вернёмся с этого задания, я обязательно разберусь со всем. Мы появляемся в штабе, кажется, лишь на пару мгновений опережая гнев Президента. При виде нас с Питом её лицо, уже нахмуренное, разглаживается, поджатые губы растягиваются в хорошо отрепетированной, а-ля мать нации, улыбке; иногда мне кажется, что Койн тайком пересматривает многочисленные выступления Сноу, чтобы приобрести такую же манеру снисходительно улыбаться, разговаривая со своими подчинёнными. Сноу по-отечески улыбался всегда, даже когда грозил смертью, и мгновения, когда он с такой улыбкой смотрел на меня, навсегда отпечатались в моей памяти. И в небрежном приветствии Койн я сейчас слышу отголоски угроз Сноу. Есть ли между ними разница? Эта мысль приходит в мою голову не впервые, но сейчас — особенно отчётливо. Кажется, это самое опасное место, где я могу так думать: с десяток пар глаз и множество камер и микрофонов устремлены на меня, смотрят так пристально, словно способны проникнуть в мысли. Снова сомнения. Почва уходит из-под ног, так сложно разобраться в вихре лиц и слов. Ища опору, вслепую хватаю Пита за руку и стискиваю его ладонь. Конечно, это ни от кого не укрывается: Койн скользит по нам равнодушным взглядом и как будто сдерживается, чтобы не закатить устало глаза; Хеймитч ухмыляется, но тут же хмурится; Гейл сверлит меня взглядом — мрачнее тучи. Только Плутарх Хевенсби не обращает на нас никакого внимания — мимолётный взгляд, чтобы удостовериться, что мы пришли, не в счёт — и что-то озабоченно рассматривает в своём планшете. — Чуть не опоздали, — шипит Порция, когда мы проходим мимо неё. Пит отмахивается от неё кончиками пальцев. Я слышу, как она вздыхает, когда остаётся у нас за спиной. В Капитолии её, как и остальных стилистов, отлично вышколили, так что любые отклонения от графика кажутся им столь же катастрофическими явлениями, как революция и война. А может быть, только в такие моменты, занятая нами, Порция чувствует себя по-настоящему живой? В самом деле, у неё отняли её дом, друзей, семью, если она у неё была, привычный образ жизни; возможность возиться со скудным швейным арсеналом Тринадцатого да наставления для нас перед очередной съемкой — вот всё, что возвращает её к жизни, к которой Порция привыкла. Койн дожидается, пока мы с Питом усядемся, поднимается и подходит к экрану, на котором сверкает разными значками карта Панема. По прикосновению её пальцев карта увеличивается, приближается Дистрикт-3 со всеми его холмами, дорогами и даже домами. — Итак. — Койн прокашливается и медленно обводит собравшихся строгим взглядом. — Каждый из нас знает, где его место, — она говорит так, словно собирается в экспедицию вместе с нами, — и каковы его задачи. Но самая главная задача — не попасться! Наши шпионы докладывают мне, что Сноу приказал усилить меры безопасности в Третьем, особенно стратегических объектов. — Что ж, — едва слышно шепчу я Питу одними губами, — там хотя бы есть наши союзники. — Не наши. Союзники Койн, — поправляет он меня, и его голос шелестит не громче, чем дыхание. Слова Пита заставляют напрячься, заодно напоминая, что мы — не то же, что Тринадцатый. И для Койн мы не союзники, а лишь послушные марионетки. А она для нас — кукловод, не слишком заботящийся о чувствах кукол. Если кто и позаботится о куклах, то только они сами. Плутарх по правую руку от Президента шуршит какими-то бумагами. Незаметно склоняю голову к Питу, намереваясь напомнить ему, что один союзник у него всё-таки есть, но тут, словно на колючку, натыкаюсь на взгляд Гейла. Похоже, он не обращает никакого внимания на слова Плутарха, полностью поглощённый наблюдением за нами. Я отстраняюсь от Пита так быстро, как только это возможно, чтобы не стало достоянием общественности, даже руку с подлокотника убираю. Чувствую себя невроятно глупо, и в то же время меня не покидает грызущее ощущение, будто меня застигли за чем-то неприличным. — Поэтому, — вступает Плутарх; он комично жестикулирует, и моё внимание возвращается к карте и Президенту, — мы решили отказаться от посещения завода, хотя это и был бы красивый пропагандистский ход. — Плевок в лицо Сноу, — небрежно добавляет наш ментор, — правда, Сноу после заставил бы нас харкать кровью. — Похоже, идея с вылазкой в Третий — вся целиком — всё ещё не нравится Хеймитчу. На щеке Плутарха дёргается мускул, Хевенсби презрительно морщит нос. Капитолийское воспитание и привычки снова перевешивают все усилия, приложенные для того, чтобы приблизиться к тем, кто всегда был для Плутарха пылью под ногами. — Спасибо, мистер Эбернети. Вы всё очень наглядно объяснили. В сущности… да, пожалуй, так и есть. Пусть наш ролик поднимет чуть меньше шуму, зато вы будете подвергаться меньшей опасности. Это так непохоже на Плутарха, Койн и вообще всё то, что делается в Тринадцатом или делалось в Капитолии, что я на мгновение не знаю, что и думать. Наверняка Хеймитч приложил к этому руку раньше, а не только острое словцо. Судя по его самодовольному виду, именно так всё и было. Он украдкой поворачивается ко мне и задорно подмигивает. В самом деле, наш ментор — один из немногих людей здесь, кому действительно не всё равно, останемся ли мы живы или погибнем за Революцию. Плутарх на несколько мгновений поднимает взгляд от планшета, внимательно оглядывает всех нас — и на несколько долгих секунд его взгляд останавливается на Президенте. Лицо его остаётся совершенно бесстрастным, но в глазах, обычно непроницаемых, с тщательно выверенным и отрепетированным выражением угодливости, мелькает что-то… Госпожа Президент мне не нравится, но на её месте я бы поостереглась этого чрезвычайно подкованного в интригах человека. Мгновение уходит, Плутарх снова утыкается в свой планшет, пряча глаза, а я стараюсь выбросить из головы только что увиденное. Мне и без того хватает забот. Для Койн ли, для Плутарха или даже для Кориолана Сноу мы все — лишь инструмент для достижения их собственных целей. Так не всё ли мне равно, кто кому горло перегрызёт? — Капрал Хоторн, — обращается Президент к Гейлу, — вам всё ясно? Все позиции? Необходимо, чтобы вы просчитали всё до мелочей. Если у вас будут сомнения, поддайтесь им и не совершайте опрометчивых поступков. — Она мельком почти нежно улыбается ему: Гейл, послушный и исполнительный солдат, воплощённый порядок. — Сохраните нашу дорогую Сойку до парада в Капитолии. Мы все верим, что его уже недолго осталось ждать. Плутарх и другие советники Койн услуживо кивают. Гейл отдаёт честь. — Слушаюсь, госпожа Президент! На этом совещание неожиданно для меня заканчивается. Койн удаляется, вслед за нею Штаб покидают и другие. Пит хмурится. — Я думал, мы будем обсуждать план наших действий. Рядом с нами материализуется Гейл. Коммуникатор на руке и планшет, зажатый в ладонях, делают его похожим на одного из прихвостней Койн, но это ведь не так. Он на нашей стороне. — Вкратце вы всё знаете. В остальном положитесь на нас, свою команду. — Надеюсь, ты не будешь слишком сильно натягивать поводок, Хоторн, — раздражённо бросает Пит. — Ты точно наша охрана, а не надсмотрщик? И твои парни? У тебя есть электрическая дубинка? Мускул на щеке Гейла дёргается, пальцы крепче сжимают планшет. Я охаю. Даже столь призрачное сравнение с миротворцем может легко вывести Гейла из себя. И это, кажется, почти произошло. — Пит, — шиплю я. Не хватало ещё, чтобы они сцепились прямо здесь, на глазах у всех. — Помни про карцер. — Нет сомнений, что Плутарх пожертвует расписанием ради воспитательных мер. Он только раздражённо дёргает плечом. Гейл переводит потемневший от гнева взгляд на меня. — После того демарша в Двенадцатом под виселицей Койн больше не хочет… эксцессов. Ваши жизни слишком ценны, Мелларк, пойми наконец. И если ты позволяешь Китнисс делать то, что ей вздумается, — он говорит так, словно меня рядом и вовсе нет, — то, к счастью, здесь есть ещё здравомыслящие люди, которым не всё равно, что с ней случится. Если в Двенадцатом Сноу допустил осечку или проявил странную снисходительность, то больше он так не ошибётся. Не в Третьем. Дистрикт-3 слишком ценен. Но разве тебе это понять! Взгляд Пита темнеет, и сердце моё пропускает удар; Пита вывести из себя сложно, но не невозможно, и когда это случается, он становится настоящей грозой. Подобная свара меньше всего нужна нам в команде перед вылетом на столь опасное задание, а выброс адреналина в кровь раньше положенного времени обеспечит нам лишь проблемы. Но я знаю, что мне не пресечь эту ссору, моё вмешательство будет подобно бутылке бензина, вылитого в костёр. Положение спасает Порция. Униформа Тринадцатого кажется нелепой на этой некогда яркой пташке Капитолия, и она сама кажется нелепой. Но тихий голос всё ещё сохранил повелительные нотки, и так же, как она когда-то командовала трибутами, она осаживает Гейла. — Мистер Хоторн, нет нужды ввязываться в драку сейчас, она, вполне возможно, ждёт вас через пару часов. А Питу и Китнисс к ней нужно подготовиться. Идёмте, ребятки.***
Наблюдаю, как Гейл тщательно ощупывает мой костюм, будто пытается что-то там найти. До вылета примерно полчаса, и Порция уже наложила макияж и заплела мне привычную для Сойки-пересмешницы косу. — Не думаю, что кто-то его заминировал, — осторожно замечаю я, но Гейл только фыркает. — Конечно нет, Кискисс, — он смеётся. После его взглядов в Штабе и той бури, что коснулась нас всех горьким и холодным дыханием, эта улыбка — словно лучик солнца. — Просто на всякий случай в твою броню добавили пару пластин. Так безопаснее. После Двенадцатого мы должны быть начеку. Я только вздыхаю. Дополнительные пластины в изысканную броню костюма — лишние несколько фунтов. — В Двенадцатом ничего не случилось, — бормочу, понимая, что для Гейла и остальной команды это вовсе не аргумент. — Вот именно. Поэтому следующий шанс Сноу едва ли упустит. Мне нечего ответить. Каждое его слово лишь подпитывает мою тревогу, хотя он наверняка пытается меня успокоить, рассуждая о броне. Гейл медленно ведёт рукой по ткани — горловина, плечо, грудь, рукав — и наконец прикасается к крошечному кармашку для «морника». Он пока пустует, таблетки выдадут нам лишь при входе в планолёт. Как будто боятся, что с помощью яда мы сбежим из Тринадцатого раньше — и безвозвратно. — Надеюсь, до этого не дойдёт. Лучше уж несколько лишних фунтов, правда? — Конечно, — киваю. Несколько мгновений мы просто смотрим друг на друга. Минуты утекают, и скоро придёт Порция, чтобы помочь мне облачиться. Гейл как будто хочет мне что-то сказать, но всё так же молчит. И я разрываю безмолвие первой. — А костюм Пита ты тоже проверил? И пластины поставил? — Запоздало осознаю, что в голосе моём звучит совершенно ненужный вызов. А ведь я в действительности просто волнуюсь. В свете всего произошедшего упоминать имя Пита при Гейле — не лучшая идея, но я всё равно не могу сдержаться. Это волнует меня, и Гейл должен бы понять… Но он, похоже, не желает понимать. Во взгляде его что-то неуловимо меняется, он становится жёстче. — Я предложил, но он отказался, — выдавливает из себя Гейл, а глаза мечут молнии. — Заявил, что с такой тяжестью на протезе может не справиться. В каждом его слове сквозит отчаянное желание задеть Пита; мне оно понятно, а всё же причиняет отчаянную боль. — Ну, меня-то ты не спрашивал. — Это не обсуждается, — отрезает он. — Ты — Сойка, ты… слишком ценна, — его голос удивительным образом меняется, утрачивая любые жёсткие нотки. Но я всё ещё надеюсь, что он рассуждает с точки зрения Койн и блага Революции. — Пит тоже, — настаиваю я. — Я лицо Революции, но Пит — её голос. Немая Революция бессмысленна, как ты её ни гримируй. — И поэтому Пит — её душа. Гейл ничего не отвечает. Он резко выдыхает и направляется к выходу из комнатки, в которой во всю властвует, довлея над нами, белоснежная броня Сойки-пересмешницы. Но я хватаю его за руку, не позволяя так закончить этот разговор. — Я не знаю, что ты там думаешь, и знать не хочу. И о чём думает Пит, — шиплю я, впиваясь взглядом в смуглое лицо Гейла. На острых обтянутых кожей скулах проступает румянец гнева. — Но я не прощу тебя, если с Питом что-то случится. Я тогда… даже не заговорю с тобой. Больше никогда. Каждое слово отзывается болью. Конечно, я не смогу отказаться от лучшего друга, ведь Гейл — половина меня самой. Но я надеюсь, что он этого не знает. Понимаю, что наши вылазки становятся всё безумнее, и случиться может что угодно; но Гейл и вся до зубов вооружённая охрана приставлены не ко мне одной. И я всё ещё не могу подавить сомнения на счёт Гейла… как это ни печально. Мне бы никогда не пришло в голову говорить подобные слова Питу. Но Гейлу — нужно. Гейл смотрит на меня прищурившись. Я не раз видела этот его взгляд на охоте — как раз перед выстрелом, и непременно удачным, но никогда ещё этот взгляд не был направлен на меня. Становится чертовски неуютно, но я выдерживаю его. — Вот значит, как, Кискисс? — впервые моё привычное прозвище звучит резко, неприятно. — Да, Гейл. — Ладно. Койн Пит действительно, похоже, нужен не меньше, чем ты. Хотя люди идут именно за тобой. Как же он ошибается! И не только в истинном лидере восстания. — Не для Койн, — уточняю я, — ради меня. Он не отечает. Его взгляд медленно скользит по моему лицу сверху вниз, цепляется за губы. А потом Гейл обхватывает моё лицо ладонями и целует. Кончики его пальцев ледяные, а губы горячие и твёрдые. И в поцелуе чувствуется привкус упрямства и обиды; он и вопрос, и доказательство. Прислушиваюсь к себе, вспоминаю, что чувствовала, когда Гейл в последний раз вот так же украдкой целовал меня. Но на ум упрямо приходят воспоминания о вчерашней ночи и поцелуе Пита. И вдруг я понимаю, что поцелуй Гейла оставил меня равнодушной. Ничего. Ни трепета, ни радости, ни волнения — разве что не хотелось бы, чтобы сейчас кто-то вошёл и застал нас вот так. Сегодня утром у меня было множество вопросов к собственному сердцу. Что ж… Вот и ответ.***
Третий встречает нас низкими серыми тучами и молчанием. Мне до сих пор кажется чудом, что наш планолёт не засёк ни один из радаров — или засёк, и нас ждёт неприятный сюрприз. Оставив при мне Пита с автоматом и Дорнана в качестве охраны, Гейл с парнями рассеиваются по заросшей низким кустарником равнине вокруг. Крессида с операторами перепроверяют своё оборудование и осматриваются. — Миленькое местечко, — цедит она. — Нас ведь должны встретить? — Ага. Пит немногословен: напряжение утра даёт о себе знать, и каждый из нас взвинчен. Не лучшее состояние, чтобы сосредоточиться на опасности, которую может нести всё, что угодно. И на заготовленных Крессидой текстах. — Всё нормально. — Гейл выныривает откуда-то со стороны, заставляя меня вздрогнуть. Он замечает это. — Всё хорошо, Кискисс, это всего лишь я. — И ничего, что бы напоминало о полном ярости Гейле, который оставил меня в импровизированной гримёрке. — Теперь ждём нашего проводника. Вы знаете, что это дочка одного из погибших трибутов? Напарницы Бити. — Отлично. Её мать или отец погибли по нашей вине. Остаётся надеяться, что на её верности Революции это не сказалось. — Пит щёлкает затвором автомата. — Не сказалось, уж поверь. — Да что с тобой? — шепчу Питу. — Что с вами обоими? Вы в глотки друг другу вцепиться готовы… Как будто без вас мало желающих! Пит смотрит на меня долгим взглядом, и в какое-то мгновение меня пробирает дрожь, и в душу закрадывается сомнение… Ведь не мог же Пит узнать о том, что Гейл поцеловал меня перед вылетом? Конечно, не мог, никто не знает, никто не видел нас… Пит проводит рукой по лицу, убирает светлые пряди, растрепавшиеся и лезущие в глаза. — Помнишь, на уроках истории нам рассказывали о Панеме задолго до Тёмных Времён? О людях, прикованных друг к другу на невольничьих кораблях — галерах? — Внимательно смотрю на него, не понимая, куда он клонит. Уроки истории я слушала вполуха, обычно засыпая после ранней удачной охоты; и мысли мои были в эти минуты далеки от давно умерших людях. Но Питу, похоже, это было интересно. — Иногда у меня такое ощущение, что мы с Гейлом прикованы друг к другу, и мне не верится, что эту цепь кто-то когда-то сможет разрубить. Но если наступит тот день, когда он перестанет дышать мне в спину, и мне не придётся делать вид, что мы с ним лучшие друзья, я буду по-настоящему счастлив. Что ж, если сегодня есть хоть мизерный шанс приблизить этот день, нужно хорошенько поработать. Ошеломлённо смотрю на него: столько яда в словах Пита — редкость. Думает ли он так же и обо мне? Ждёт ли того дня, когда в глазах всего Панема мы станем не мистером и миссис Мелларк, а всего лишь Питом и Китнисс? Верится с трудом… после всего, но я тут же даю себе мысленную оплеуху за свою неуёмную гордыню. Так и хочется спросить у него, прямо сейчас, но я не хочу слышать ответ: боюсь. Украдкой кошусь на Гейла, надеясь, что он не услышал этой тирады — новые ссоры на чужой опасной территории нам ни к чему. Но нет, он о чём-то беседует с Крессидой и Освеллом; уже хорошо, ведь запала одного только Пита достаточно, чтобы поджечь весь этот кустарник. — Если ты будешь сегодня говорить в том же духе с повстанцами Третьего, то скорее заставишь их повернуться к Сноу, — парирую я. Он усмехается. — Нет, с ними я буду сладким, как шоколад. Шоколад. Едва ли в Третьем наберётся хоть пару десятков жителей, которые знают, что это такое. А я вспоминаю шикарный поезд, несущийся в Капитолий, и чашку горячего шоколада в наше с Питом первое общее утро. Тогда я знала о нём лишь то, что мне придётся убить его, ведь мне необходимо вернуться домой; я старалась не думать о нём, не говорить с ним, даже не смотреть на него. Теперь я не могу представить свою жизнь без Пита. Мне приходится сосредоточиться на нашей основной цели, когда к нам приближается одинокая фигура. Женщина средних лет приподнимает руку в жесте неповиновения, и сердце у меня совершает кульбит: ещё один символ повстанцев, случайно привнесённый мной в обиход; из-за меня этот старый и хорошо знакомый многим знак приобрёл новое значение. Гейл отвечает ей таким же знаком — он явно осведомлён лучше нас. На лице женщины лежит печать глубокой усталости, как будто она не спала несколько дней подряд, тёмные волосы собраны в небрежный пучок, и вообще она выглядит довольно странно для лидера повстанцев Третьего. Хотя, быть может, она всего лишь проводник. — Джилл, — приблизившись, представляется она нам. Голос у неё сухой и ломкий, и почему-то она избегает прямо смотреть на меня или на Пита. — Пит Мелларк. — Пит подхватывает вялую ладонь Джилл и осторожно пожимает её. — Спасибо, что решились принять нас. — Китнисс… просто Китнисс, — улыбаюсь я ей, подыскивая из своего арсенала самую приветливую улыбку. Меж тем в ушах шумит тревожной барабанной дробью. Если бы я полагалась только на свои инстинкты, я бы уже спешила к стоянке планолёта, наплевав на задание Койн. — Вы очень смелая. — Вы тоже, — всё так же не глядя на меня, бормочет Джилл. — Ну что, идём? — Да, конечно. Гейл делает знаки своим парням, и мы гуськом, пригнувшись, спешим за Джилл. Сложнее всего операторам с их оборудованием. Крессида подгоняет их, и я замечаю красные глазки камер, направленные то на меня, то на Пита, то на Джилл. Я подстраиваю шаг так, чтобы оказаться рядом с Гейлом. — Ты уверен, что всё нормально? — осторожно интересуюсь я. Он бросает на меня вопросительный взгляд. Я смотрю на его руки, крепко и так привычно сжимающие автомат. Курок взведён, и сам Гейл как этот самый курок. — А что такое? — Не знаю… Не могу объяснить, Гейл. Должно быть, это от нервов… — Тереблю кончик косы. — На Играх все мои ощущения обострились, и мне кажется, что мы в опасности. Мы можем доверять Джилл? Гейл хмурится. — Почему нет? Она агент Тринадцатого здесь… Один из агентов. Достойна доверия. И у неё нет причин быть на стороне Капитолия — если помнишь, её мать была казнена по приказу Сноу. — Он прямо смотрит на меня, и я выдерживаю его взгляд. — Когда вернёмся, спроси свою Прим, сильно ли она любит Сноу. Рассеянно киваю. Прим, конечно, Сноу ненавидит так сильно, как сильно вообще способна ненавидеть столь нежная душа. Но и я-то жива, и мама тоже, даже противный Лютик и тот спасся из Двенадцатого. А вот мать Джилл мертва, как и ещё два трибута из Третьего, которых Джилл, конечно, знала. И погибли они из-за меня, из-за моего импульсивного поступка. Так что причин любить меня или вообще кого-то из нас у неё тоже немного. Остаётся надеяться, что её верность Койн пересилит любую ненависть; эта женщина обладает поистине магической способностью подчинять себе самых разных людей. Я возвращаюсь к Питу. Крессида снимает, как мы неохотно перебрасываемся парой слов с Джилл, корчит гримаску: мы слишком скованные, и наш хмурый вид едва ли расположит к себе зрителя, которого надо не просто расположить, а завоевать. Мысленно отмахиваюсь от этого. Всё равно нотаций Крессиды и упрёков Плутарха не избежать, ведь по их мнению я всегда слишком замкнутая и неприветливая. Мы идём по краю Третьего, прячась за домами и заборами. Откуда-то со стороны доносится равномерный негромкий цокот. — Что это? — интересуюсь я у Джилл. — Фабрика. Она не спит никогда, двадцать четыре часа в сутки мы делаем для Капитолия микросхемы и электронное оборудование. — А вы не в первый раз перед камерой, да? — улыбается ей Пит. — А как вы думаете? — На её прежде хмуром лице мелькает улыбка. — Моя мать была победителем Голодных Игр, вся её жизнь прошла под прицелом телекамер и моя… тоже. Лишь когда она… — Джилл бросает странный взгляд на нас с Питом, — погибла, камеры потеряли ко мне интерес. Мне становится неуютно от её слов и хочется извиниться. Она не обвиняет меня прямо, но я ведь знаю, что это из-за моего своенравия погибли все трибуты, кроме Бити и Финника. И она знает, что я знаю. Интересно, что на счёт этого думает Пит? И очень жаль, что я не могу спросить его об этом прямо сейчас. — Нам очень жаль. Когда мы узнали о случившемся… Это просто чудовищно. Чудовищно, — неловко повторяю я, чувствуя, как краска приливает к щекам. — Да… Я знаю, что вам жаль. Но вы правильно сделали, что сбежали. Каждый из нас поступил бы именно так, если бы смог, — в её словах мелькает лучик тепла, однако тревожный звоночек не перестаёт звенеть где-то внутри меня. Гаснет красный ненасытный глазок камеры: даже Крессида со своей хваткой не сможет выжать ничего интересного из того, как мы тащимся гуськом по едва видной тропинке. Нас нагоняет и перегоняет Гейл, поравнявшись с Джилл. — Не совсем понимаю, куда мы идём. — В его голосе я различаю обеспокоенность. — Разве не в дом вашего старосты? — В самом деле, деревня остаётся в стороне. — Плутарх говорил… Джилл вдруг резко останавливается и поворачивается к нему. На лице у неё написано чистейшее раздражение. — Плутарх?! Капрал Хоторн, — сталь скользит в её слова, — мне кажется, наш замечательный организатор сейчас далеко, а мы с вами здесь, и если кто-то и попадёт в лапы миротворцев, так это не мистер Хевенсби. Он составляет замечательные планы на своём планшете, как жаль только, что их не всегда можно воплотить в жизнь. — Ладно, — кивает Гейл и поудобнее перехватывает автомат. — Так куда мы идём? — Туда, — она кивает головой, но яснее не становится. Мы снова послушно следуем за Джилл и через несколько минут упираемся в высокий, выше человеческого роста, забор. Я стараюсь не обращать внимание на колотящееся сердце и убеждаю себя, что так всегда и бывает в нашем непростом повстанческом деле: тайные тропы, высокие заборы, скрытые ходы, секретные знаки. Сейчас Джилл постучит условным стуком или издаст условный птичий крик, и в заборе откроется небольшая щель, в которую нам всем придётся лезть, и хуже всего придётся операторам с их громоздкими камерами… Пит бросает на меня настороженный взгляд, и они с Гейлом переглядываются; утренние разногласия как будто отступили перед лицом неизвестности и подозрительности. Наша охрана, Крессида и операторы толпятся рядом с нами и невозмутимой Джилл. А вокруг по-прежнему простирается тихая пустошь. Но вот, после минутной паузы, словно она чего-то ждала, Джилл действительно издаёт причудливый переливчатый свист. Условный знак. Сердце немного успокаивается. Сейчас в заборе откроется планка… Джилл убирает со лба выбившуюся из пучка прядь и выглядит сейчас невероятно усталой. — Каждый из нас сбежал бы, если бы мог, Китнисс Эвердин. Но не каждому это по силам… и по возможностям. У большинства из нас есть долг перед людьми, близкими и совсем незнакомыми. От нас зависят чьи-то жизни, от всех наших решений. — Она поднимает на меня глаза, и мне очень не нравится её взгляд. — От тебя зависели жизни членов твоей семьи, и ты приняла решение. И оно наихудшим образом сказалось на жизнях очень многих людей. Моей семьи… Но у меня всё ещё кое-кто остался, и они зависят от решений, которые я принимаю, поэтому… Ты поймёшь меня, Китнисс Эвердин. В конце концов, мы сделали в сущности одно и то же. Я уже вижу их: белые тени неумолимо окружают нас, их больше двадцати, а то и тридцать. Пит и Гейл успевают вскинуть свои автоматы и нажать на спусковые крючки, прежде чем несколько пуль вонзаются в забор рядом с моей головой. Кто-то из миротворцев падает, кто-то ранен и вынужден отступить, но это не останавливает их. Джоелл и другие солдаты стреляют в ответ, но Джоелл падает рядом со мной, его тёплая кровь брызжет на мой костюм и косу. — Бежим! — Пит хватает меня за руку и пытается вырваться из плотного кольца псов Сноу. Позади взвизгивает Крессида, я слышу звон разбившейся камеры и приглушённый чьим-то шлемом, но всё ещё отчётливый приказ «Взять их». Нет времени оглянуться и посмотреть, живы ли операторы, и я просто следую за Питом, одержимая одной мыслью: вырваться. Животный страх и инстинкты подгоняют меня, но где-то в мозгу бьётся одно и то же отчаянное осознание, что на этот раз безумная удача отвернулась от нас. Я слышу, как чертыхается Гейл, и пока мне этого достаточно, думать об остальной команде, о предавшей нас Джилл и её словах я не могу. Потом… если оно когда-нибудь настанет. Фонтанчики земли, пенящиеся следы пуль у ног Пита становятся гуще, вынуждая его остановиться. И меня тоже. Прижимаюсь к его широкой спине, выглядывая из-за его плеча. Лук забыт, стрелы из колчана рассыпались, когда я споткнулась несколько мгновений назад, и вообще оружие кажется бесполезным, бутафорским. Крепче вцепляюсь в руку Пита, оставляя полукружья от ногтей; нас настигли, и мы почти наверняка погибнем. Вместе, как это должно было случиться ещё на Играх. Что ж, Капитолий всегда получает своё зрелище. Миротворцы подступают, сбивают с ног, обезоруживают Гейла и Гая, солдата охраны, занявшего место погибшего Джона. — С этим покончено, — рука в белой перчатке указывает на него, а следом звучит выстрел. — А этот нам ещё пригодится. С десяток рук тянутся к нам, отдирают меня от Пита. Гейл всё ещё на коленях, его руки за спиной безжалостно скручены стяжками, а глаза — бешеные. Кажется, он готов рвать миротворцев зубами, но их слишком много. Ясно одно: они не собираются прикончить нас прямо тут, как несчастного Гая, а это значит, что спектакль Сноу продолжается, и судьба нам уготована хуже смерти. Вспоминаю о «морнике». Сердце сжимается, ведь Гейлу до него уже не добраться, и у Пита время на исходе. Но, словно прочитав мои мысли, миротворец быстро осматривает мои руки и поддевает пальцем ненадёжный кармашек, заветная таблетка падает в траву. То же самое проделывают с Питом и Гейлом — во избежание. — Ублюдки! — цедит сквозь зубы Пит. Из носа у него течёт кровь, капает на костюм, шедевр рук Цинны. — Они знали… — С другой стороны от меня шепчет Гейл. — Откуда? Как в тумане я вижу знакомую фигуру за пределами круга, который образовали миротворцы. Серая форма Тринадцатого слишком сильно выделяется среди ослепительной белизны капитолийских мундиров. Гейл тоже замечает Освелла и дёргается вперёд, но лишь затем, чтобы быть окончательно сбитым с ног и упасть лицом в пыль. Два предательства за несколько минут — это слишком. Когда я думаю, что всё кончено хотя бы на некоторое время, появляется он. Белый костюм в тон форме, белые волосы, и только роза на лацкане алая, как кровь. Кажется, от неё и пахнет кровью. Или это от него? Инстинктивно отстраняюсь, когда Сноу наклоняется ко мне со своей обычной чуть снисходительной улыбкой. — Вы проигнорировали моё приглашение, мисс Эвердин. — Он бросает взгляд на Пита и ухмыляется шире. — Прошу прощения… миссис Мелларк. Я всё время забываю. Должно быть, это потому, что шикарной свадьбе в Капитолии вы предпочли убогую церемонию в Дистрикте-13. Нехорошо… Но у нас с вами будет время, чтобы наверстать упущенное. Добро пожаловать в Капитолий.