Плевать

Понедельник был очень хмурым. Нудная морось с утра за окном навевала тоску и ухудшала итак никакое настроение. Идти в школу совершенно не хотелось. Ну что интересного и хорошего может принести с собой такой день? Да ничего. Плохие оценки, переживания из-за того, что так и не извинилась перед своим одноклассником, и холодное игнорирование со стороны того самого одноклассника. Руку готова дать на отсечение, что так оно и будет. Но даже все эти мысли были вялыми и тоскливыми, как погода на улице. Ледяной ветер сдувал с лица капюшон, что не приносило мне, категорически не признающей зонты, ничего хорошего. Наверное, это был знак свыше о том, что не следует мне сегодня идти в школу. Но я хмуро топала по мокрому асфальту, глядя себе под ноги и не обращая внимания на всякие высшие знаки. Наш класс походил на сборище сонных мух. Понедельник и унылая погода — что может быть хуже в школьный день? Наверное, только экзамены и летняя жара за окном. Но экзамены нам, к всеобщему счастью, пока еще не грозили. Впрочем, как и летняя жара. Я буркнула приветствие и направилась к парте, глядя на своего соседа. Антонов не обращал на меня никакого внимания, вперив взгляд в виднеющееся серое небо. Он даже никак не отреагировал, когда я на мгновение закрыла его собой, идя по проходу. Я что, такая незаметная? Как бы мне хотелось отбросить смущение и стыд, встретиться с Максимом взглядом и тихо сказать «Извини». И мы бы оба вернулись к нашему молчаливому миру. До звонка на урок я так ничего и не сделала, хотя несколько раз порывалась, даже слегка поворачивала голову в его сторону. Каждый раз уверяла себя, что вот прямо сейчас заговорю с ним, но губы будто застыли, не давая мне вымолвить ни слова. После очередной бесполезной попытки я вдруг жутко разозлилась. И на него, и на себя. Почему я веду себя как… идиотка?! Имя прилагательное к этому слову я опустила, не желая озвучивать даже в собственных мыслях. Да и вообще, пускай катится к черту этот Антонов! Если ему не нужны мои извинения, так почему я теперь должна грызть себя по этому поводу? Много чести ему, перебьется! Уяснив всё это, я принялась зло черкать что-то в тетради. Резкие жирные линии на полях соединялись в какую-то острую вязь со множеством углов. Край листа даже вздыбился немного под таким напором. И только тогда, выплеснув свою злость «в искусство», я успокоилась и смогла спокойно положить ручку на парту, вновь поднимая голову и прислушиваясь к бурчанию сонного учителя. Я убрала правую руку с парты, случайно задевая локтем соседа. Парень в первый раз открыто посмотрел на меня, а вернее, злобно зыркнул, отодвигаясь, как от прокаженной. Ха-ха-ха, это кто надо мной так издевается? Дайте я намылю этому идиоту шею! Или пну его хотя бы. Ладно-ладно, просто спрошу у этого человека, составляющего сценарий моей жизни: «Уважаемый, если тебя так привлекает мой одноклассник, то почему я должна всё время с ним сталкиваться? Или у меня на лице написано, что мне нравится тусоваться с этим злыднем?» Естественно, такой возможности у меня не было. Зато имелась другая, которую я и осуществила. Недобро посмотрела на обидчивую барышню в ответ и процедила: — Чего пялишься? — Хотела, конечно, добавить что-то вроде «ущербный», но вовремя прикусила язык, который в последнее время только и делал, что предавал свою неудачливую в высказываниях и мыслях хозяйку. — Сама знаю, что прекрасна, можешь не озвучивать. Максим покачал головой, отворачиваясь, и что-то буркнул себе под нос. — Что-что? — не хотела я так быстро прекращать общение. Хотя какое общение, если оно сугубо одностороннее. Но кто сказал, что нельзя вывести вторую сторону на диалог? Я и пыталась, правда, способ подобрала не очень. — Ты меня уже достала, Бурая. — Да? Ну, ничего, потерпишь, я же тебя терплю. — О, и еще фыркнуть презрительно надо в конце, чтоб он точно разозлился, как тысяча чертей. Антонов кинул на меня еще один колкий взгляд и прошипел: — Каким дураком надо быть, чтобы заподозрить, что в тебе есть хоть что-то, кроме эгоизма и дурости! Так мы еще и обо мне подозреваем что-то хорошее? Как мило! — Ага, ты же у нас единственный, кто знает обо мне всю правду! О том, какая я всё-таки эгоистка и дура! Один ты у нас ангел безгрешный, святой без единого порока. — И я отвернулась, не желая продолжать перепалку. Просто феерично — хотела извиниться, обиделась сама. В духе истинной девушки. Ближе к концу дня, когда мы с Антоновым переругались по мелочи еще несколько раз, эта поганка совесть опять проснулась. И пришлось твердо дать себе обещание, что после звонка с урока, когда все помчатся домой, я еще до библиотечных посиделок извинюсь перед парнем. К своим обещаниям я относилась с уважением, особенно к тем, что дала сама себе, и всегда старалась их выполнять. То, что я всё-таки извинюсь, можно было бы считать вопросом решенным, поэтому нервные ёрзания на стуле прекратились. Совесть блаженно издохла чутким сном. Зато окружающие бдели! Ну, наша географичка уж точно. Видно, заметив мое отсутствующее выражение лица, она поспешила призвать мой разум обратно в тело и вызвала к доске. Карта и старая указка мило ожидали встречу со мной, я радостно воззрилась на них, осознавая попадос. Я понадеялась на удачу и нифига не учила. А мне к этому уроку требовалось знать расположение десятка городов родной страны, а также показать на карте еще и несколько водных объектов. «Обожаю» географию, чтоб всем географам икалось! Но я сурово посмотрела на карту и так же сурово поднялась из-за парты. И поплелась к доске, уже готовя в уме слова оправдания. Что-то вроде приезда двоюродного больного дедушки, которому срочно требовались мои уход и забота. Но меня почему-то не принялись мурыжить. Географичка молчала, кто-то из класса глумливо хихикнул, кто-то неопределенно хмыкнул, а кто-то протянул озадаченно-непонимающее «Эээ». Удивленно оборачиваясь, я уже знала, что опять сыграла моя «удача». Но всё оказалось куда хуже. — Это что такое? — очнулась географичка. — Кто это сделал? — Под моим непонимающим взглядом географичка пояснила: — Василиса, у тебя мел на брюках и пиджаке. Я тут же выгнула шею, пытаясь определить масштаб бедствия. Все задние карманы брюк были туманно белыми по самое нехочу. Так-так, а что же у нас на пиджаке? И я не спеша стянула его с себя, стараясь не показать своей нервозности. А на спине были буквы! Немного размытые, но великолепно позволяющие прочитать ласковое «ТВАРЬ». Именно так, большими буквами, чтобы уж точно каждый отлично разглядел. Я сжала губы, всё пялясь и пялясь на свой пиджак. Наконец заставила себя поднять голову и посмотреть на Антонова. Конечно, кто же еще будет устраивать такое представление? И эти его долбаные холодные карие глаза! Но внутри даже не было злости, а расходилась волнами какая-то опустошенность. Мне давно надоело сражаться с моим одноклассником — всё равно это ни к чему не приведет. Наверное, он не успокоится, пока не втопчет меня в грязь. Я отбросила свой пиджак в сторону и устало покачала головой. — Да пошел ты… И я вышла из класса. Сейчас просто пойду домой. Можно было бы прогуляться (плащ прикрывает пятую точку, так что мела не видно), но эта дурацкая морось!.. Откуда же я могла знать, что Антонов помчится за мной, подхватив мой пиджак с пола и не обращая внимания на крики географички? Я бежала к запасной лестнице: она была ближе и по ней почти никто не ходил. — Бурая, стой! Ага, сейчас же! Молча ускорилась, не желая видеть этого ненормального. Хватит уже, а? Мы потрепали друг другу достаточно нервов. Парень не желал прекращать наши милые препирательства и схватил меня за запястье, пытаясь удержать и чуть ли не выворачивая его. Резко повернулась к нему, отпихивая от себя и цедя сквозь зубы: — Что, хочешь еще что-то сообщить обо мне? Давай, валяй, пока я добрая! Этот придурок заносчиво глянул на меня. — А я не прав? Лживая тварь, как и твоя мамаша. Посмотрите все, какая я добрая и милая! Фея цветов просто! А на самом деле… — Хватит! — Я ударила Максима кулаком в грудь, отпихивая от себя. — Хватит отгораживаться от меня моей матерью, понял?! Ты трус, Антонов, самый последний трус! Невероятно хотелось ударить его еще несколько раз, но парень схватил мои ладони и сжал в своих руках. Брошенный им пиджак валялся у наших ног. — Я так же похожа на мать, как и ты на своего отца. — О, а ты же отлично изучила моего отца, да?! — саркастически заметил Антонов. Он знает. Он знает, что я приходила к нему домой. Но откуда?.. — Да, я тебя видел, когда ты уходила. Хотя догадался еще тогда, когда увидел твои идиотские кеды. Так какого черта ты приходила к нам?! — Я же лживая тварь и эгоистичная дура, Антонов. Естественно, что я приходила только потому, что хотела привести тебя в бешенство! — зло сказала ему в лицо. — Но наткнулась на твоего папочку. Не переживай, мы мило пообщались, он даже показал мне твои детские фотографии. Больше всего мне понравилась та, что стоит у тебя на полке в рамочке. Любуешься ею по вечерам, да? Парень смотрел на меня непередаваемым взглядом, который я не могла определить. Наверное, хотел, чтобы я заткнулась, но меня понесло. Я продолжила свой пламенный монолог: — А знаешь, Антонов? Чтобы ты себе не напридумывал, каким бы праведником и святым не считал, но ты такой же эгоист. Правда, дурак ты в большей степени, чем я, но мы с тобой одинаковые. Вот только я могу остановиться, а ты никак не нажмешь на тормоз. — Выдохлась и замолкла, переводя дыхание. Секунду подождала хоть каких-то его слов и не дождалась. — Хватит, Антонов, я уже устала с тобой ругаться. И от тебя я устала. Опустила голову и закрыла глаза, чтобы не видеть разозленного одноклассника, не желающего принять горькую правду. Бедненький, я ведь только что разрушила его нежно-розовый мир, где он был великим рыцарем, творящим только добро и сражающимся со злобной колдуньей в лице меня. Пальцам стало больно от той силы сжатия, которой они подверглись. Над ухом рвано выдохнули сквозь крепко сжатые зубы. — Одинаковые, говоришь? Знаешь, Бурая, я тебя ненавижу. Я просто должен тебя ненавидеть, понимаешь?! Еще бы мне этого не понимать! Внутренний голос вопил, что надо вырывать свои руки, которые сейчас сломают, и валить отсюда нафиг. Я даже последовала его совету, безуспешно пытаясь выдрать свои конечности из цепких ручонок этого самодура. Да отпусти ты меня уже! Я не крикнула эту фразу во все горло, а просто уставилась в глаза своему врагу. Не будь ты дураком! Да что, что тебе еще от меня нужно?! А Максим смотрел в ответ растерянно, будто сам этого не знал. Мы оба молча слушали громовой шум мыслей в головах, потому что уже не знали, чего хотим друг от друга. Остаться в покое?.. Парень качнулся мне навстречу, касаясь своим лбом моего. — Ты всё время в моей голове, Бурая, вылезай уже оттуда, — устало сказал он, опуская веки. Нет, Антонов. Мучайся. Я буду сидеть там и медленно сводить с ума. И он, как будто услышал мои мысли, отодвинулся, открывая глаза и внимательно вглядываясь в мои. Что бы я там не говорила, но мне всегда нравились его тёмные глаза. А вот Максиму мои глаза не нравятся. И мои светлые распущенные волосы не нравятся, и лицо. Да что там говорить — я вся не в его вкусе! Так если я его так не устраиваю, почему же он сжимает мои руки, смотрит на меня и вообще думает обо мне?! — Антонов… — начала цедить я. — Заткнись уже, Бурая! — Руки убери! — Уберу. — Я тебя ненавижу. Тоже. И это был полный финиш! Потому что в ту же секунду мы подались друг к другу, чуть ли не сталкиваясь губами. Мы целовались так, будто завтра будет конец света. Я вцепилась освобожденными руками в его рубашку, а Антонов притянул меня к себе и зарылся пальцами в волосы. У него были горячие руки и губы. И в мыслях тут же всплыл мой разговор с Решкой: «— Вам надо поцеловаться! — Что? Зачем? — Тогда весь этот бред между вами закончится…» Мы отшатнулись друг от друга одновременно. Парень отвернулся, а я наклонилась, поднимая свой пиджак. Вот всё и закончилось, как и предрекала подруга. Дома я лунатиком бродила по квартире, но потом взяла себя в руки и пошла на кухню. Порадую папу, приготовлю что-нибудь вкусненькое. Он любит картофельные оладьи со сметаной. Папа пришел с работы как раз к тому моменту, когда я дожарила последнюю порцию и выключила сковороду. — О, пап, привет! — улыбнулась я родителю. — Кушать хочешь? Он ничего не ответил. Молча разделся и прошел на кухню, присаживаясь за стол. Даже не притронулся к еде, только слегка угрюмо посмотрел на меня. — Что-то случилось? — осторожно поинтересовалась я. — Меня вызывали в школу, Василиса. И это мне интересно, что случилось. Что? Я растерянно замерла. Выходит, Ирина Ивановна всё-таки выполнила свою угрозу. Отвернувшись от внимательно наблюдавшего за мной отца, я принялась мыть посуду. — Будешь молчать? — холодно спросил он. — А что мне тебе говорить? — вопросом на вопрос ответила я. — Ты считаешь, что нечего? — Уже нечего. — Ну да, мы же с Антоновым всё решили. — Конечно, я ведь уже всё итак узнал. И, Василиса, будь добра повернуться ко мне лицом, когда я с тобой разговариваю! — чуть повысил на второй фразе голос отец. Выключив воду, я развернулась к нему, хмуро глядя в ответ. Чего ты от меня ждешь, папочка, оправданий? — Что мне тебе говорить? — повторила я свой вопрос. — Значит, я не должен ничего знать о том, что моя дочь периодически срывала уроки и уже два месяца отбывает школьное наказание? Раздраженно передернула плечами, уставившись в пол. Язвительно сообщила: — Не я одна виновата! — О, Василиса, мне отлично это известно! — стал злее голос папы. — С отцом парня мы виделись и даже поговорили. Вот только он отлично обо всём знал, да еще и сообщил мне любопытную новость о твоих походах по гостям. И меня очень интересует вопрос, почему только я один нахожусь в неведении! — Крепко сжала губы, не имея ни малейшего желания что-либо ему говорить. — Молчишь? Скажи уж хоть что-нибудь! — Да, срывала я эти дурацкие уроки! — не выдержав, крикнула я. — Потому что меня уже достал Антонов! Он слишком многое отобрал у меня, чтобы я терпела! Доволен?! По лицу отца ясно читалось, что никакой радости эти слова ему не доставляют. Ну, за что боролись, как говорится. Но останавливать объяснительно-воспитательную беседу никто и не собирался, как я поняла. — Василиса, ты же знаешь, что этот мальчик не виноват… Резко перебила: — Нет, папа. Максим виноват. Несколько лет его называла сыном моя мать, у него живет моя собака — этих двух причин хватает. — А про себя добавила: он поработил мои мысли. Папа внимательно посмотрел мне в глаза. Понял, что ничего больше от меня не добьётся, и со вздохом сказал: — Иди в свою комнату, Василиса. — Да пожалуйста! — вспылила я, бросая на стул полотенце для рук. — Приятного аппетита! — Василиса! — Я уже пятнадцать лет Василиса! — крикнул, хлопая дверью в свою комнату. Этот день был таким же, как и обычно. Разве что одноклассники украдкой поглядывали на нас. Да еще заглядывала Ирина Ивановна. Просверлила наши лица взглядом и, поджав губы, сообщила, что оставшиеся четыре дня до осенних каникул мы можем не отбывать наказание, но если опять что-нибудь вытворим… Мы без слов приняли к сведению. На уроках под бдительным оком учителей сидели молча, глядя в разные стороны. Тонкая карандашная линия, разделяющая парту на две равные части, встала между нами невидимой стеной.