Бумажный чародей и музыка сфер

      Дымно. Холодно. Неуютно.       Фирс говорил, что мне понравится рыбалка. Что я с пользой проведу первый за последние пару месяцев выходной. Хмыкаю, закатываю широкие рукава халата — слишком плотные, слишком тяжелые; жаль, что по уставу нельзя в такие дни носить форму. Нельзя сказать, что скучаю: сейчас, сидя меж плетеных корзин с мелкой рыбешкой, от которых несет тиной, мокрой лозой и илом, самое то нацепить на себя что-то, что не жалко. В руках гарпун — для чего? Не понимаю. Мои глаза слишком плохи, чтобы попадать по рыбе, — возможно, рыбаки это тоже понимают. Даже за пеленой дыма я понимаю, что ни у одного из трех мужчин на лодке не проявились зрачки, — значит, остается сидеть и скучать в мучительном и душном ожидании птиц.       Утки выплывают незаметно, сливаясь с волнами оперением, не издавая ни единого звука. Двое лодочников опускают в воду гарпуны — вдвое длиннее, что выдали мне — и подталкивают их ближе к борту, прямо в сети. Птицы охотно даются в руки — им, тем, кто кормит, не мне — и мужчины принимаются вытаскивать рыб из их клювов; я лишь смотрю, как подрагивают соломинки, перевязывающие утиные глотки. Запах соленой чешуи становится совсем нестерпимым; прикрываясь рукавом, я открываю почти что пустой ящик — улов сегодня не задался, как рыбаки не били веслами по воде, чтобы привлечь внимание птиц. Тошнит. Я чувствую запах собственного пота, я ощущаю остаточный вкус завтрака на языке, о, богиня, меня сейчас вырвет…       — Что, ищейка, нелегко-то на воде, поди?       Издеваются. Гогочут. В нос ударяет резкая серная вонь: Шершень просится на свободу. Он мог бы их убить? Он мог бы.       — Не смей даже, Шпик, — строго говорит Шельма в алом свете местного солнца. — Иначе запру тебя в сознании, как и его.       Фыркаю и отвожу взгляд, стараясь не думать о сере. Спокойствие. Нужно спокойствие. Пусть лучше меня стошнит от окружающего рыбного болота, но я не позволю основной личности забрать хоть минуту моего контроля над этим телом.