***
Больше всего на свете Ронсе не любила плыть на корабле. И что она делала? Какого дьявола оказалась посреди моря на этой развалюхе? Правда, капитан — пузатый мужчина с пышными усами — довольно рассказывал о том, что его красавец — лучшее судно из тех, что имеется, и быстрее его не найдёшь во всей Европе. С этим он, конечно, погорячился. Плыли не то чтобы медленно, но лишь к седьмому дню путешествия перестало казаться, что они просто стоят посреди тёмной-синей воды. Когда сбоку показались горы, Ронсе облегчённо выдохнула и упёрлась руками о деревянные перила. Она ведь порой и правда допускала мысль о том, что они просто стоят — уж слишком гладко и медленно шли. Одна дама из первого класса мило поведала о том, что все штормы обошли их с западной стороны и поэтому путь кажется таким бархатным. Она плавала часто: дочка с внуками жили в Барселоне, и кажется, знала о море всё. Ронсе, перестав блевать жалким завтраком, и осознав, что на корабле есть нежелательно, всё время проводила на палубе, слушая людскую болтовню. На ней было скромное бежевое платье с высоким горлом и простая чёрная шляпка. Многие, наверное, думали, что Рон — гувернантка, отправленная первым классом, как ценный дар в новую испанскую семью, и не приставали с расспросами. Только раз та самая дама поинтересовалась, а в какой семье Ронсе служила ранее. Картина, что воображали пассажиры, была совсем простой. Молоденькая и скромно одетая барышня едет в другую страну, чтобы работать там гувернанткой у какого-то богатого сеньора. Девушка мало говорит, всё время смотрит в даль — грустит, видать, о родине, — и не расстаётся с кожаной сумкой, переброшенной через плечо — наверное, там прощальный подарок от родителей. Всё было так ясно и даже сказочно, что многие не скрывали вздохи восхищения, но оставалось одно «но», которое никак не хотело вставляться в эту легенду. С прелестной гувернанткой путешествовал мужчина. Да и какой! Элегантный, как настоящий денди, красивый — все незамужние дамы первого класса хлопали ресницами и провожали его томным взором. И самое интересное: мужчина и девушка почти не разговаривали, стояли в стороне друг от друга, но стоило им оказаться рядом, как она тут же будто бы робела и лицо её становилось белее мела. Рон слышала домыслы других и решила не портить людям историю. Не говорить же им, что она — Искатель, который вдруг стал экзорцистом, а её спутник — это не благородный красавец, а мерзкий, совершенно наглый человек. Впрочем, с человеком тоже — ошибка. А плывут они в Испанию не для того, чтобы насладиться жарким климатом или поработать в мирной семье, а… Господи, лучше бы она была гувернанткой. Ронсе мысленно простонала и опустила голову, пытаясь ещё раз подумать и осознать, что же она творит. После событий в библиотеке она никак не могла вернуться в Орден: мысли о матери заняли всю голову. Если чаша отказывалась показать ей мать, то значит, в этом несомненно была загадка. И когда Микк тоном, совершенно не терпящим возражений, предложил ей поехать с ним по «кое-каким делам», она согласилась. Почему? Зачем? Как? Вопросы кружили в её голове, не давая ни капли покоя. Обезумела, точно обезумела. Но Ронсе вдруг показалось, что так будет вернее всего. Что Ной может помочь ей справиться с новой силой… Господи, да что она несёт?! Надо было рассказать в Ордене, надо было просить помощи у товарищей, что бились с ней плечом к плечу. Линали бы точно помогла — она милая и добрая. Ной же только момент выжидает, когда Рон отвлечётся, расслабится и сразу же убьёт её. Она ведь до сих пор ощущала его тизы на своей коже и вздрагивала всем телом каждый раз, когда он был рядом. Даже сейчас, когда Тики о чём-то болтал с одним из матросов и бросал на неё взгляд, Рон чувствовала ноющую боль во всём теле. Сукин сын! Сам Тики — если бы его спросили, но никто, слава Графу, не спрашивал — не смог бы толком прояснить, зачем ему девчонка. Хотя… Во-первых, она интересная. Было по-настоящему увлекательно наблюдать за тем, как она дрожит всем телом, морщится, стараясь оказаться как можно дальше от него, едва не плачет, сжимая кулаки, но всё равно следует за ним. Он прекрасно понимал, что ей хочется узнать кто она, понять собственную силу, но всё же этот страх, с которым она так отважно боролась, вызывал у неё самые прекрасные чувства. Во-вторых, её сила. Странно, что Орден так долго не мог увидеть в ней экзорциста. Но что ещё более странно: Чистую силу Рон Миран получила только, когда оказалась рядом с Ноем. И вот тут, немного подумав, Тики почему-то вспомнил, что на задание в Италию его отправил Граф и именно он почему-то предложил взять с собой девчонку. Чертовщина какая-то, однако. Да и сила была странная. Вглядываясь в чашу или просто прикасаясь к ней, Ронсе могла видеть прошлое. Но ещё ей было нужна какая-то вещица, связанная с человеком. Но почему-то — как она сама сказала — Ронсе никак не могла увидеть то, что хотела сама. Тут либо сила противилась, либо… Либо прошлое самой Рон было ни таким, как она думала. И в-третьих, Сердце. Та история, что рассказал Граф… О женщине, что всегда была в старом доме в лесу, что превратилась в часть дома, оберегая Сердце. Интуиция почти что кричала, говоря, что та легенда и Рон как-то да связаны, но вот как?.. Пока всё это было в его мыслях, Тики предпочитал, чтобы Рон была рядом. О том, что присутствие близ него слуги Церкви из утомительного превращалось в почти необходимое, Ной предпочитал не думать. Корабль едва заметно пошатнулся, рассекая крупную волну, и Рон, ахнув, повалилась на бок. Рядом кто-то усмехнулся. — Держись крепче, экзорцист. Девушка вздрогнула — засмотрелась на горизонт и не заметила, как он подошёл. — Слушай, Тики, — медленно произнесла она. — Ты же знаешь, что я сама со всем справлюсь. Он тихо засмеялся и подошёл ещё ближе. Ронсе, стоящая на скамье, опустила взор ниже. Люди, конечно, правы: этот мерзавец чертовски хорош. Белая, растянутая рубашка была слегка расстёгнута, и лёгкий ветер приподнимал воротничок, чёрные кудри забавно взлохмачены, а кожа словно стала ещё темнее, загорев под солнцем. От Тики пахло солёным морем, жарой и красным креплённым вином. Сейчас, устав от долгой дороги, он утратил светский блеск, и странно напоминал ей кого-то. Вот только… кого?.. Рон никак не могла вспомнить. Да и за восемь лет в том мире многое стало казаться забытым и далёким. — Я это знаю, — его губы расплылись в кривой усмешке, — но и ты не забывай, что всё равно принадлежишь мне. Рон хотела дёрнуть головой и горделиво заявить, что он — вот сейчас совершенно точно — ошибается, и она больше не его пленница. Но не смогла произнести ни слова. Ной ловко ухватил её за руку и стащил вниз. — Ой, — выпалила она. Тики будто бы осторожно держал её за кисть одной рукой, а другой — обхватил за талию, прижав к себе. К слову, совершенно нагло. — Кто тебя обучал манерам? — шёпотом спросила Рон и тут же закусила губу. Не время становиться светской леди и кокетничать с красавцем, ой, как не время. Тем более стоит помнить: красавец — лжец и враг, и между ними не то, чтобы нет места флирта, между ними всегда должна быть толстая корка льда и ненависти. Но какого-то чёрта Тики, правда, пах невозможно горячо: терпкая соль, напоминающая о бушующей морской стихии, густая, томная амбра, старый сладкий виноград из дубовых бочек… Их кожа была золотистой от солнца и капли пота блестели на шеях. Ронсе вдруг ощутила, как закружилась голова, и нервно вздохнула. — Не волнуйся, — засмеялся Ной. — Я не уроню тебя в воду. — Я не волнуюсь, — отрезала она, опуская взгляд вниз — зря, абсолютно зря. Смотреть на крепкое мужское тело, тронутое загаром, в разрезе рубашки, было практически невыносимо. — Ты дрожишь, — сказал Тики, прислоняя тыльную сторону руки к её лбу. — Устала? — Н-нет. Что творит этот мудила? Ронсе внутренне кричала и хотела топать ногами. Почему он тащит её с собой, почему она тащится за ним, почему ей так невыносимо страшно рядом с ним, но стоит ему коснуться её, как голова идёт кругом? Было бы здорово, если бы корабль пошёл ко дну и не нужно было бы думать. Едва подумала об этом и тут же вздрогнула: нет, нельзя, тут же люди, и эти мысли… нет, ужасно. — Зачем я тебе? — наконец спросила она, заглядывая в его золотисто-жёлтые глаза. — Нашёл бы другую игрушку. — Я уже не так юн, — дёрнул плечом он, — чтобы бросаться вещами. Роад любит разнообразие, а я привык к постоянству. Мне несколько трудно… — он вздохнул, — трудно привыкать. — Как долго ты привыкал к Ною в себе? — шёпотом спросила Рон и сердце её забилось сильнее. — Вечность, — просто ответил Тики. — До сих пор ощущаю тоску. — Тики, — Рон чувствовала, как горят её щёки, а дыхание сбилось. — Если бы ты мог стать обычным… ты бы стал? В смысле… ну просто жить. Без всего этого. Отказаться от силы Ноя? Ты же другой… Ты же… — она запнулась, заметив на его лице пугающую улыбку. — Я хотела сказать… — Мильеран, — он крепче сжал её руку, вынуждая тихонько вскрикнуть. — Я — Ной. Чтобы ты не видела во мне, я хуже. Поняла? Его рука, что ранее спокойно лежала на талии, вдруг скользнула ниже, касаясь её бедра, а пальцы властно сжали лёгкую ткань платья. Ронсе замерла, испуганно прислушиваясь к каждому шороху, в миг её словно лишили сил, и она не могла даже пошевелиться. — Я хуже, — выдохнул он, касаясь губами её пытающего лица. И тут же крепче сжал пальцы, прикасаясь к её бедру, сминая платье, совсем не галантно дотрагиваясь до девичьей задницы. — Лучше бы ты сбежала, — сказал он невозмутимо довольным тоном.13. Новое лицо загадочной истории.
8 июля 2018 г. в 16:16
В порту было жарко.
Это единственное, что заметила сеньорита Альдене, прибыв в гавань пару часов назад. За это время она произвела несколько попыток насладиться живописным пейзажем Испании — все оказались ничтожными. Смотреть, правда, было на что.
От кирпичных крошечных домиков, что раскинулись на утёсе, шли тонкие линии дорожек, они были каменными и серыми, как грозовое небо, и прорезали зелёные кущи лесов. К морю дорожки становились шире, приобретали промышленный лоск, темнели. Это уже не были изящные каменные ручью, они превращались в настоящие дороги, по которым то и дело разъезжал грузовой транспорт, тряся своей ношей и странно дёргаясь на поворотах.
Грузовые машины останавливались возле кучки рабочих: и те сразу же начинали громко свистеть, кричать, размахивать загорелыми руками. Они разносили деревянные коробы по стоящим в порту судам, распевая какую-то старую весёлую песенку. Сеньорита Альдене прислушалась и разобрала несколько строчек.
Ах, как я давно не был в море.
Забрала бы меня красавица,
Что не ведает зла и горя.
Ах, моя красавица…
Песня обрывалась странным монотонным завыванием и рабочие лихо забирались по деревянной лестнице на корабль. Оттуда были слышны только матерные слова, крики и чьё-то тоненькое: «аа-а-а-а-а-аа…» Потом они спускались вниз, смеясь и о чём-то переговариваясь, и песня снова продолжалась.
Ах, как хорошо бы увидеть.
Тебя, дорогая, увидеть.
Иногда кто-то запевал чуть громче, добавляя новые слова. Например, одни пели:
Красавица сердце своё отдала…
А бас подпевал:
Отдала, отдала, отдала.
И что же прикажешь мне делать, родная?
Родная, родная, родная.
Когда же море меня к тебе уведёт.
Родная, родная, родная.
И море, точно зная строки песни, бесшумно вздымало зеленоватое пузо и выдувало на берег шелестящие волны. Сеньорита Альдене хоть и любила море всей душой, но эйфории от всей это картины испытать никак не могла.
«Поскорее бы добраться домой», — это единственное о чём она размышляла.
Прибыв в Испанию после нескольких лет жизни в Англии, Альдене чувствовала себя невозможно опустошённой и убитой. Знойное солнце, которое казалось забытым в Лондоне, сильно пекло, а любимое море не приносило ни капли восторга. Она и прежде чаще сидела дома, слушая, как трещат за окнами сверчки, и замешивая тесто, а после долгого времени вне родины вообще перестала испытывать тёплые эмоции к этой жаре. Ах, было бы чудесно снова оказаться дома среди благоговенной прохлады и опустить руки в холодное тесто. Раньше Альдене и зарабатывала тем, что пекла изумительные пироги: для этого ей и не приходилось выходить из обители. К дому приходил партнёр, приносил ей продукты для выпечки, а всё готовое забирал на базар. Печь Альдене умела с самого детства, и работы её всегда получались пышными и будто бы таяли во рту.
Но потом пришлось уехать в Англию, и жизнь совершенно точно перевернулась верх дном. Чёртов пастор… Кто бы знал, как сильно церковники могут влиять на жизнь, даже не придавая этому значение! Альдене была счастлива, невообразимо счастлива до того самого дня, когда к ней пришёл пастор местной церквушки и сказал, что ей необходимо срочно — времени нет даже не сбор вещей — уезжать.
— П-простите… — послышалось рядом.
Альдене снова вздохнула и подняла взгляд на незнакомца. Совсем ещё юный морячок, худенький и конопатый. Кудрявые волосы забавно торчали из-под козырька, над губой ещё лёгкий пушок. Возмужает если, станет невообразимо красивым, а пока — совсем мальчишка.
— Вы стоите здесь уже пару часов… вы не заблудились, сеньорита?
— Нет, прошу прощения, если заставила волноваться.
Голос у неё был ласковым, текущим, как мёд. Парнишка сразу расцвёл, покраснел, глаза его заблестели. Альдене чуть склонила голову на бок, изящно откинув золотистый локон. Как же привычно.
Она была очень красива — почти что ангельски. С самого детства слышала эту мантру о том, как же прелестно её личико. И порой это было даже смешно: зачем всё это, если большую часть жизни она провела в запертом доме, делясь красотой только с собственной тенью? А если выходила из дома, чтобы покормить кур во дворе, то непременно накидывала на свои густые волосы плотный платок из грубой шерсти. А глаза у неё были чудесного светло-голубого оттенка, и всегда казались чуть-чуть влажными. Мама говорила, что это всё кукольное…
Мама была совсем другой. Она помнит только прямые чёрные волосы — такие чёрные, что их будто свет вообще не касался. Пряди лезли на лицо и мама, криво усмехаясь, снова и снова убирала их. У мамы были очень печальные глаза, но она часто смеялась и много шутила — порой даже грубовато. Но весело.
— Всё в порядке, — сказала девушка, чувствуя, как непрошеные воспоминания, вызванные родной Испанией, навивают на неё грусть. — Я постою здесь ещё чуть и уйду. Не беспокойтесь.