Хроники Эдмории. Пробудившийся Страж (книга первая)

      Дозорные на сторожевых башнях пропели в горны, сигнализируя о приближении часа, когда следовало, отдав дань дневным заботам, отправиться на покой. Улочки крепости постепенно пустели, крепкие двери в домах перекрывали запоры, а окна — ставни. Твердыня Сао погружалась в тишину, прерываемую до рассвета лишь перекличкой дозорных да редким лаем собак. Эйган Верендейл стоял на крепостной стене, наблюдая за утихающей внутри стен суетой. Как только закрылась последняя дверь, а горны утихли, оборотень издал долгий выдох и развернулся к внешним пределам. Его грызло беспокойство, у которого было слишком много причин, но ни одной конкретной. В ночном воздухе пахло приближающейся грозой и пугающей неизвестностью. Перед внутренним взором всё ещё прокручивалось видение медленно раскачивающегося маятника в Храме Солнца. Оборотень не мог избавиться от грызущих предчувствий приближавшейся беды. Его ноздри затрепетали, с силой втягивая воздух. Пахло дождём, сырой землёй и дымом от костров, горевших в жаровнях на вершинах сторожевых башен. Было что-то ещё, неуловимое, острое, дурманящее сознание и поднимающее волоски на загривке. Волк внутри него беспокойно копошился, поскуливал, не давая покоя. Потому и не спал Эйган Верендейл уже третью ночь, борясь с желанием своей «оборотной» стороны бежать из крепости на родные просторы. Услышав за спиной осторожные шаги, Верендейл повернул голову к плечу. — Не спиться, Ястреб? — неторопливо спросил он, узнав кровника по терпкому горьковатому запаху пота. Оборотень шагнул ближе: — Как и тебе. Что тебя тревожит, сайе? Кровник назвал его древним словом из праязыка всех оборотней, обозначавшим первого вожака в стае. «Сайе» был высшим из титулов, который мог заслужить двуликий вместе с правом вершить судьбы клана. — И сам не знаю, Вэртан. Тревожно мне. — Почему? — Ястреб смотрел на него в упор. — Из-за птицы тёмных лордов? — Крауд пойман и никогда не покинет темницы замка. Нет, Вэртан, не это тревожит меня. — Тогда что? Верендейл сложил руки на груди. — Как твой волк? Тума, — назвал он вторую ипостась его друга, — он спокоен? Знать имя зверя, делящего с тобой одно тело, было выражением высочайшего доверия среди оборотней. Но произносить имя вслух, спрашивая о его состоянии, даже наедине, было не принято. Эйган просил об откровенности большей, чем позволялось, но они были кровниками, потому Ястреб ответил: — Ему неспокойно. — Как и моему Атилло. Мой волк гонит меня под сень леса. Да только, боюсь, что и там он не обретёт покой. Что-то надвигается, Вэртан, неведомое и опасное. — Мы вдали от земель клана, — у Ястреба было своё пояснение настроению волков, — наши люди оторваны от нас. Атилло и Тума хотят вернуться. Слишком долго мы находимся вне дома. — Пока возвращаться нельзя, — Верендейл провёл пятернёй по волосам, — здесь есть незаконченные дела. — Твоя племянница? — догадался Вэртан. — Ты не можешь помочь ей вернуть зрение. — Я знаю, что не могу. Даже Джаверель и рыжая ведьма из кровососов не могут. — Тогда почему мы продолжаем торчать в крепости? Если тебя беспокоит безопасность княгини, мы можем оставить здесь часть отряда. Они обеспечат покой на границах княжества, а мы вернёмся домой. — Не сейчас… — Огонь не принял дары твоей матери, — горячась, перебил кровник, — мы пришли сюда, чтобы вернуть силу Ояккуме с её помощью! Не вышло. Огонь Первого предка становится всё слабее день ото дня, пора возвратить Ояккуме в святилище. — И что изменит наше возвращение? — Верендейл, потеряв выдержку, сжал кулаки, делая шаг к кровнику: — Вернём гаснущий Ояккуме в стены святилища и покажем его племени? Скажем старикам, женщинам и детям, что нашему привычному миру пришёл конец?! — Это только старая легенда! Никто из нас не почувствовал утрату дара! Обращение по-прежнему происходит, и зверь бьётся внутри каждого из оборотней… — Оборотней? — Верендейл горько фыркнул: — Думаешь, беда придёт лишь к нам? Я сказал не о клане, я говорю обо всём этом, — он сделал жест рукой, обводя окружающее их пространство, — обо всей Эдмории. — Я не понимаю тебя, — Ястреб растерянно моргнул. Эйган хмыкнул. О том, что было открыто им в Храме Солнца, он не говорил никому. Всё ещё переваривал в себе пережитое потрясение. — То, что произошло с Ояккуме, происходит со всеми родовыми артефактами, Вэртан. Везде. И никто не знает почему. Даже жрицы в храмах, даже самые сильные маги. Маятники равновесия, оставленные нам Творцом, начали двигаться, сигнализируя о том, что мир близиться к черте, за которой нас ждёт погибель. Ястреб поражённо молчал. Эйган устало опустил плечи, отвернувшись. Слишком тяжёлым был груз, который он нёс. Стоило оставить лидерство матери, — подумал он малодушно, — у неё бы хватило сил принять неизбежное падение с гордо поднятой головой. — Маятники Творца сдвинулись с места? Тихий голос Вэртана вывел его из задумчивости. Эйган с удивлением посмотрел на кровника. — Ты о них знаешь? — Я сын жреца, — с укором напомнил Ястреб. — Или, по–твоему, в нашем святилище нет старых сказаний о дарах того, кто создал наш мир? Эйгану стало стыдно. Став вождём, он не раз надевал на голову жреческий венец, но не уделял время изучению хранившихся в их святилище знаний. Было не до заплесневевших свитков. Его мать была права, обвиняя его в незнании собственных истоков. Забыл Верендейл и о том, кем был родитель Вэртана. А ведь тот был хранителем знаний клана, накопленных за века его существования. Старик Манут вёл летописи истории племени, держа на кончике своего пера его прошлое и настоящее. — Будучи мальчишкой, я просиживал рядом с отцом в святилище целыми днями, — продолжил Вэртан, — слушал истории о древних героях и о создании нашего мира. Отец рассказал мне, что Эдмория была пуста, когда сюда пришёл Творец. Лишь древние духи-элементали населяли его. Творец вступил с ним в союз, и вместе они подняли травы и деревья из земли, заполнили воды — рыбой, леса — дичью, а в завершение Творец поставил над всем своих детей, которым дал разум. Но Эдморию создавал не один Творец. Твердь, горы и моря уже были созданы до его прихода. У этого мира первоначально был иной владелец. — Это ересь, — буркнул Верендейл. — Творец даровал жизнь тому, что уже было создано, но стояло мёртвым. Так говорят самые старые из наших легенд. Жрицы Дня и Ночи не верят в них, но только слово не вырубить топором. Оно нерушимо. Творец пришёл в уже созданный мир, который не был делом его рук. Он нашёл его полным силы удивительной магии, что гармонировала с его собственной. Очарованный суровой красотой мира, что лежал пред ним как чистый холст, Творец создал союз старого и нового и холст заполнили краски. Когда его труд был закончен, он выковал Маятники Равновесия и породил священные артефакты. В самых старых сказаниях сказано, что Маятники были дарованы жрецам для того… — Я уже знаю о предании, — оборвал его Эйган, — жрицы просветили. — Дослушай, вождь, — Ястреб заговорил с ним так, словно он был зелёным мальчишкой. — В сказаниях говориться о том, что Маятники сдвинутся с точки равновесия в случае угрозы Эдмории. И в них же говорится, что Маятники можно остановить, как и конец мира. — Остановить? — Маятники — не приговор, а предупреждение. Наши легенды намного древнее тех, что прячут жрицы в хранилищах храма. Только в них истина, поскольку именно мы были первыми, кто пришёл на эти земли. Эйган скривил рот. Сказка о «первородстве» существовала у каждого племени и народа. Все расы Эдмории претендовали на звание первенца Творца. Оборотни считали таковыми себя. Увидев сомнение на его лице, Ястреб состроил торжественную мину: — Мы были первыми детьми Творца и исконных духов. И каждый одарил нас даром. Творец — вдохнул жизнь, а духи — даровали вторую ипостась. Верендейл с сомнением поджал губы. Этими сказками его потчевали всё детство. Разве что за исключением той её части, где Творец гостем появлялся в Эдмории: вторым, не первым. Однако куда больше, чем вопрос первородства, Верендейла интересовало предание о Маятниках. — Что ты знаешь о том, как остановить их? — спросил он. — Следует предупредить предсказанную ими беду. — А если мы сами не знаем, что нас ждёт? Ястреб промолчал. Не дождавшись ответа, Эйган устремил задумчивый взгляд в сторону темневшей вдали громады Вааллелаэ Брумм. У самого тракта у кромки леса вдруг мелькнул и погас отблеск света. За ним мигнул второй, третий отблеск и тут же потух, словно огонь прикрыли щитом. Вожак нахмурился. — Ты выслал дозор к Зачарованному лесу? — спросил он у кровника. Ястреб сделал шаг к зубцам крепостной стены. — Я послал Мораса с полудюжиной людей проверить старый тракт. Они уже должны были вернуться, хотя их лошадей во дворе я не видел. Что ты заметил, сайе? — Проверь дозор, — бросил через плечо Эйган, уйдя от ответа. Паниковать только из-за того, что вдали мелькнул огонёк, не стоило. Следовало сперва узнать, не их ли люди бродят у границы леса. Вэртан спрашивать о причинах его беспокойства не стал. Оборотень немедля направился к лестнице, ведущей с крепостной стены во двор замка. Верендейл снова всмотрелся в лес. Встревоживший его огонь исчез, но не беспокойство. — Эйг? Услышав за спиной голос матери, оборотень обернулся. Нэн вышла из тени сторожевой башни. За спиной женщины зиял открытый проём входа. — Ма… — начал он и тут же поправился, — мистрис* Нэн… — Никогда не считала себя госпожой, — проворчала она, кутаясь в тёплый плащ — на вершине крепостной стены гулял холодный ветер. — Я осталась прежней дикой волчицей. Просторы долин, вот где моё место. Оборотень подошёл к матери, но за пару шагов остановился, с тревогой разглядывая её лицо. Нэнни выглядела постаревшей на десяток лет. Глубокие морщины пролегли у рта и потемневших глаз. Эйган знал, что его мать не отходит от Эмили и тяжело переживает случившееся с внучкой, держа эмоции под пластом воли, но показное спокойствие давалось ей нелегко. — Эту ночь, как и прошлую, ты проводишь на стенах, — Нэн расправила пышные юбки из плотной ткани, расшитые по подолу дубовыми листьями и желудями. — Вижу, тебе не спится. — Меня мучает бессонница. — Так же было с твоим отцом, — по её губам скользнула улыбка. Нэн села в проём между зубцами на стене. — Когда он нервничал, всегда не мог уснуть. Не помогала даже сон-трава. — Я помню. Его шаги мешали мне спать. — Твой отец любил ходить по дому из угла в угол. Говорил, что так ему легче думается. Они замолчали. Темы для разговора были исчерпаны. — Как Эми? — одну он всё же нашёл. — Джаверель с Айярой так и не придумали как ей помочь? — Они бессильны, — признала Нэн. — Айяра говорит, что слепота — следствие действия яда крауда. — Так было и с другими? — Мы не знаем. Слишком мало было тех, кто выжил. — Значит, надежды нет? Нэн зябко повела плечами. — Я не сдамся, — сказала она, подняв голову. — Остановлюсь только тогда, когда буду знать, что больше ничего сделать нельзя. В этом была вся его мать. Нэн была упорна и не признавала поражений. Верендейл открыл было рот, чтобы сказать что-то ободряющее, но произнести ничего не успел: на стену вернулся Ястреб. Увидев мать и сына, кровник смешался. Зрелище мирно находившихся в обществе друг друга Верендейлов было неожиданным. — Можешь говорить, — Эйган отступил от матери. — Когда вернулся дозор? — Они не вернулись, сайе. Нэн, увидев, как меняется лицо сына, поднялась на ноги. — О чём он говорит, Эйг? — Дозор, посланный на границу Зачарованного леса, не вернулся. Глаза Нэн расширились. Женщина потянула руку к горлу. — Кто возглавлял отряд? — Морас, — ответил вместо вожака Ястреб. — Мой кровник, — добавил Верендейл. — Он не мог заблудиться, в дозоре были дружинники из крепости, а они знают эти места, как свои пять пальцев. Вэртан, — он развернулся к молчавшему Вэртану, — дай команду седлать лошадей. Выйдем с отрядом на их поиски. — Я с вами. — Нет, мать, — остановил её порыв Эйган, — ты должна остаться в замке. Если это ловушка… — То я тебя из неё вытащу, — договорила она с нарочитой грубостью, — за шкирку, как щенка! Так что будь добр, Эйг Верендейл, не заставляй меня идти за тобой, чтобы отстегать потом твой зад хворостиной, как в детстве! Ястреб оторопело уставился на своего вожака. Никто не смел говорить с ним в таком тоне. Никто, кроме его матери, признал кровник, увидев, как расплывается в улыбке рот главы клана. Отвечать Нэнни Эйган не стал. Просто кивнул головой, обещая вернуться, и спустился вниз. Проводив сына и его кровника встревоженным взглядом, Нэн надолго замерла на стене, вглядываясь в ночь. Когда холод прокрался под одежду, женщина вернулась в башню. Замок был погружён в тишину. Большинство домочадцев княгини мирно спали, неприкаянно бродил по коридорам лишь Сульфус. Увидев женщину-оборотня, анимаг с жалобным мяуканьем устремился к ней. — Не сейчас, Сульфус, — отмахнулась от него Нэн. Сульфус не отстал, увязавшись за ней до самой спальни Джавереля. Остановившись у двери, Волчица требовательно постучала. Лаэт-Луг не отозвался. — Джаверель, — позвала она, повысив голос, — ты мне нужен! Могу ли я войти? Ответом ей была тишина. Помянув глухого светлого по всем статьям, Верендейл нажала ручку двери. — Я вхожу, — сказала она, ступив за порог. Сульфус пролез у неё под юбками, заставив вскрикнуть от испуга. — Паршивец эдакий! — в сердцах выругалась Нэн и тут же замолчала, оглядывая пустующую спальню. — Куда это подевался остроухий? — пробормотала она, убеждаясь, что мага внутри нет. Ранее светлый в любви к ночным вылазкам замечен не был. — Где он гуляет, когда так нужен! Её сердитый монолог прервался, когда замок вдруг основательно тряхнуло под звук глухого гула, что поднялся от самого основания крепости. Белая Волчица, ахнув, ухватилась за стену. Сульфус изогнулся дугой, вздыбив шерсть, и взвыл совсем по-человечески. Как только он закончил руладу, замок тряхнуло во второй раз, и Нэн, не удержавшись на ногах, осела на пол. мистрис* — уважительное обращение к женщине высшего сословия.